Жанна Свет - Страна Обсин
Хм, а толпа поредела и, вообще, изменилась. Где все? Лиц знакомых совсем не стало, куда все подевались? Мужики, где вы?
Пиво почем, ребята? Что-о-о?! Ну, теперь ясно, теперь все понятно: четвертной за стакан — это кто же себе может позволить? Вот знакомых и нет, у них доходы не те, да и кто здесь теперь толчется, тоже ясно. Эти и полглоточка не оставят,будут цедить свой стакан — потому что даже они не пьют теперь кружками — и будут вполголоса сквозь зубы стрелять друг в друга одним только им понятными словами будут недовольными взглядами провожать любого «чужого» как вот сейчас меня и даже мигнут тем двоим здоровенным парням и те неспешно но неуклонно направятся ко мне но по дороге почему-то столкнутся лбами и рухнут синхронно на колени а затем тоже синхронно на бок и все стаканы полопаются с громким звуком и посыплются осколки и зачертыхается заматерится толпа и только один не знаю чей стакан на пустом прилавке может одного из этих здоровяков останется целым все внезапно замолчав будут смотреть как я подхожу к нему беру в руку и со смаком по глоточку опорожняю аккуратно ставлю его на прилавок и не торопясь ухожу прочь чувствуя и понимая что все смотрят мне в спину и коллективный этот взгляд выражает одну эмоцию ненавижу.
А чего я, собственно, расшалился? Пивка захотелось! Не о пиве нужно сейчас думать,а о жизни. Еще месяц такой голодовки, и Зойки не станет, растает, исчезнет… Да и то удивительно, что еще жива — ведь три года уже голодает. Как пошла работать за квартиру в исполком, так и голодает.
Интересно было бы узнать, кто зарплату ее получает. Я бы этому скоту…Ну, и что — « я бы, я бы»?! Ничего сделать нельзя, соглашение устное, в ведомости на зарплату ее подпись. Ничего не докажешь. Еще два года тянуть. Конечно, отдельная квартира — это большое дело, но ведь и тут риск есть, что обманут, и опять ничего не докажешь.
Нет, нельзя рисковать. Этот алкаш, то и дело, в чем мать родила шляется, все загажено, заплевано, вечно хмырей каких-то в дом таскает. А когда я в ночную был полночи к ней ломились.
Черт, даже от талонов толку нет — нет денег, не отоварить. А тут еще я — не прописан, талонов нет, заработки эпизодические…О! Что за жизнь!
Вот не могу никак понять, как я потерял документы — не помню и все — и что меня понесло в тот городишко, тоже неясно. Сколько раз пытался вспомнить — нет, не выходит. Помню, сижу на скамейке, а какая-то девчонка ревет и кричит:"Гражданин, вы живой, вы живой?!"
Так с Зойкой и познакомился. Она понимает, что со мной что-то неладно, но терпить.
Может, любит?..
4.
«Ай, мам, прости, больше не буду, ай, не бей, больно, не буууудууу, прости, мамочка, ой-ой-ой, ну, не буду, не бей!»
Мать обессиленно рухнула на диван, прижала к себе сына, которого только что лупила смертным боем, уткнулась лицом во взъерошенную, давно не стриженную шевелюру и зарыдала.
«Мамочка, не надо, ну, не переживай, я сам виноват,» — всхлипывая, стал успокаивать ее сын.
«Ты что, не понимаешь, что это опасно? Ты дурачок, что ли? Ведь я тебе все объяснила, ведь ты сказал, что понял, что больше не будешь туда ходить. Что ж ты врал, получается? Мужчина ты или нет? Пожалей меня, если себя не жалеешь. Как я одна без тебя проживу? Сыночек мой, не ходи туда, опасно там, не зря ведь ограду убрали и дорогу сделали хорошую — вас дурачков подманивать, чтобы легче вам туда дойти было, чтобы ловились вы легче. Обещай, что не пойдешь туда больше, обещаешь?»
« Обещаю, мама. Да ты не волнуйся — я всего там раза два был и не во время испытаний, после.»
«Но ведь поле держится шестьдесят восемь часов! Ты мог…С тобой все в порядке — ничего в себе не замечаешь?»
«Нет-нет, все в порядке, я же знаю, здоров я.»
«Здоров! ОНИ тоже все здоровые, как будто в этом дело…»
«Я понимаю, о чем ты говоришь. Нет, со мной все в порядке. Вот Юрка…»
«Что — Юрка?! Что такое с Юркой?!»
«Он там все три часа просидел, пока процесс шел.»
«Ох! И что?!»
«Да он дурак, мам! Говорит, специально пошел, мол, мать вечно шпыняет, что он одежду раскидывает, а теперь все путем — шмотки сами в шкаф убираются».
«Боже, ужас какой! А память?»
«Мам, память исчезает через два месяца, а он был там шестого.»
«Да-да, конечно, рано еще. Бедная мать, она уже поняла?»
«По-моему, да, но, кажется, не слишком переживает — их же семеро, отец от лучевой умер, ты помнишь, мы в пятом классе были. Ей даже легче будет, если Юрку заберут.»
«Какие ужасы ты говоришь! Ну, какая мать может пожелать своему ребенку такое?! Да я бы умерла, если бы ты оказался на месте Юрки. Сыночек мой! Ладно, мой руки, обедать будем. Я — на кухню.»
Мать торопливо вышла из комнаты. Сын посидел минуту неподвижно, неподвижно глядя перед собой. Затем раззулся, причем ботинки, каким-то образом, сами собой оказались в прихожей, куртка повисла над ними на крючке, в ванной зашумела и смолкла вода, в то время, как он все сидел в кресле, а из прихожей, глотая слезы, держа в руках кастрюлю, мать следила, как одна за другой сами собой укладывались в держатель проигрывателя пластинки.
5.
«…эти явления приобретают все более широкие масштабы и все большую огласку. Нас информируют, что жители прилежащих районов не разрешают детям играть в южной части парка, хотя раньше там было любимое место отдыха. На заводе Спецтяжмаша рабочие угрожают забастовкой, если мы не прекратим испытания.»
«Но вы же понимаете, я надеюсь, что мы не можем прекратить. Это уникальные исследования на уникальном экспериментальном материале. Такие исследования проводятся только у нас, что дает нам опережение Мировой Системы лет на сорок-пятьдесят.»
«Но почему не легализовать эти работы?»
«Как вы не понимаете?! А Соглашение? Да вы представляете себе, что поднимется во всем мире, если мы обнародуем наши методики и результаты?!»
«Ну, и поднимется, ну и что?»
«Нарушение Соглашения грозит государству-нарушителю во-первых, исключением ее из состава ООН и прекращением всех и всяческих международных контактов. Во-вторых, наложением эмбарго на торговые и экономические сделки, а в-третьих, арестом всех денежных вкладов во всех иностранных банках. Вы уверены, что наверху согласятся с последней мерой? Ага, то-то!»
«Хорошо, но как успокоить население?»
«Не знаю, нужно подумать. Подключите Молодежный Союз, ДрАрмов, СпецОбов — учить вас, да? Сейчас, конечно, слетами и улетами никого не привлечешь, ну, организуйте лотерею, что ли, или распродажу крупяных и макаронных изделий.»
"Да где их взять-то?! Я сам макарон больше года не ел…!
«Так и быть, поможем вам, подбросим чего-нибудь, только бы результат был. Я с нашими дамами поговорю: пусть гардеробы свои потрясут, наверняка у каждой найдется кофточка какая-нибудь, немодная, или сумочка с оборванным ремешком — вот вам призы для лотереи. Работать нужно, думать. А работы получше засекретьте. Как население узнает, что идет эксперимент?»
«По засветке. Весь город на голодном пайке, освещение отключают в двадцать один сорок пять, а над лабораторией видно свечение, которого не бывает в другое время.»
«Значит, нужно перевести эксперимент на светлое время суток. А, да, не получится — завод станет. Ну, я посоветуюсь с начальством, что-нибудь придумаем. Может быть, подключим на часа три-четыре к резервным подстанциям. Вы мне составьте график рабочих вечеров, чтобы знать, когда подключать город к резерву.»
«Но ведь тогда все будут знать об эксперименте по этим подключениям!»
«Да, тут вы правы, это я не учел. Ладно, придумаем что-нибудь. Я поговорю с компетентными товарищами. А вам я советую усилить охрану. Людей мы пришлем. Каждого, кто окажется в зоне эксперимента во время испытаний или спустя менее шестидесяти восьми часов после, немедленно изолировать. Чтобы глаза не мозолили. Все понятно? На этом закончим. Вы свободны.»
6.
«Квартира… Ой, какая! Квартира! А-а-а! Ванна, горячая вода! Ай, газ, смотри, газовая плита на кухне! И это все мне?»
«Тебе, конечно, кому же еще?»
«Как это все получилось, не понимаю. И мебель… Сказали, что мебель в кредит. А, теперь я не боюсь, теперь я зарплату буду получать, все смогу выплатит. Мы теперь можем расписаться, и я тебя пропишу здесь, а то что же это такое — три года без прописки, без работы…»
«Без талонов»,
«Ой, ну как тебе не стыдно?! Ты же знаешь, я не из-за этого. Хорошо еще, что Вадим уезжал, и ты мог вместо него в институт ходить. Все-таки, дело, хоть какое-то. Разве можно молодому мужику, да еще такому энергичному, как ты, без дела сидеть?! Теперь чем-нибудь всерьез займешься, да?»
«Зай, я тебе кое-что рассказать должен, только ты не пугайся, хорошо?»
«Да не нужно сейчас ничего рассказывать. У меня есть кое-какие грошики — я пойду в магазин, попробую талоны отоварить, может заварки куплю, сахару, хлеба. А ты чайник поставь — вернусь, чай будем пить, настоящий, с сахаром и хлебом».
