Михаил Варфоломеев - Цвет черёмухи

Черёмуховый запах струился через реку. Пройдёт два-три дня, и черёмуха распустится в селе и в округе. Тогда наступят холода. Черёмуховый белый наряд отбрасывает солнечные лучи, как снег. Лёгкие морозные утра, с сухим воздухом и запахом смолья, делают сибирского человека здоровым.

Сомов медленно шёл околицей к своему дому. Ближе к реке, почти у самого луга, стоял самый интересный в Вельском дом. Сразу после декабрьского восстания 1825 года приехала сосланная сюда княжеская семья. Князь нанял мужиков, благо денег у него хватало, и те построили ему необычайно красивый дом. Размерами он был невелик и так аккуратно сложен, что больше походил на игрушечный. До сих пор он радовал глаз, и Сомов подумал, что надо нарисовать и его, и чудом уцелевшие старые дома. Всё уходило прочь с этих некогда богатых земель. Земля нуждалась в рабочих руках, а руки эти перехватывал город…

Наверху, вдоль реки, тянулось село, стояли дома, огороды спускались к реке, но не близко. До воды ещё надо было идти метров пятьдесят. Почти в каждом огороде Сомов видел женские фигуры, большей частью это были женщины пожилые или вовсе старые. Молодые были на ферме, птичнике или в поле. Хороший день в сибирских землях — настоящий подарок и земле и людям. За один день успевала зазеленеть трава, проклюнуться ландыши. А сон-трава уже доцветала на солнце. Её большие кувшинчатые цветы были то чисто белыми, то синими, то нежно-жёлтыми с травянистым оттенком. Уже зажелтела куриная слепота и у воды расцвёл лютик. Сомов вспомнил, что раньше по склонам гор цвела саранка. Её яркие, влажные, как женские губы, цветы были заметны издали. Мальчиком он копал луковицы саранок и ел их. Тогда они казались ему очень вкусными… Там, дальше, где река круто заворачивала к востоку, берег был скалистым и переходил в гору. По горе белела ниткой тропа. Её проделали ещё в старину, когда с Вельска люди ходили на ту сторону горы, где был поставлен фарфоровый завод. Он и сейчас работал, но уже не выпускал знаменитую сибирскую посуду, а перешёл на ширпотреб.

Проходя через луг, Сомов свернул к княжескому дому. У окон дома зацветало несколько кустов сирени. Цветы ещё не распустились и висели зеленовато-серыми гроздьями.

У ворот на легкой лавочке он увидел девушку лет семнадцати. У неё были тёмные с каштановым проблеском волосы, такие же тёмные глаза и очень бледное лицо. Сомов остановился. Ноги девушки были закутаны в одеяло. Увидев Сомова, она вспыхнула нежным румянцем и нервно дернула края платка, что лежал на её плечах. Сомова поразила красота этой девушки и затаённая боль в глазах… Он улыбнулся и подошёл ближе.

— Вышли погреться? — спросил он как можно развязнее.

Девушка ничего не ответила, только покраснела ещё больше.

— А ведь мы почти соседи, — продолжал Сомов. — Можно, я с вами посижу?

Девушка молчала, но Сомов уже сел. Теперь её руки лежали на коленях. Тонкие, с продолговатыми ногтями, они очень напоминали руки, которые так любили изображать на своих полотнах итальянцы эпохи Возрождения.

— Я живу почти напротив. — Сомов показал дом Лукерьи.

— Там живёт Лукерья Лазаревна… — глядя в землю, сказала девушка.

— Да! — обрадовано заговорил Сомов. — Это моя тётя. Больше у меня никого в целом свете. Я и она. Я родился в этом селе и прожил здесь десять лет…

Девушка несмело подняла на него глаза, синие, опушенные длинными тёмными ресницами. Кожа была настолько белой и чистой, что хотелось её потрогать — бывает ли такая?

— Я знаю, вы художник… Вы в Москве живёте.

— Верно! Меня зову Егор. А вас?

— Надя.

— Вы здешняя?

— Нет… Я тут год живу… С бабушкой. Я из райцентра…

— С кем это ты? — услышал вдруг Сомов женский голос. Из калитки вышла высокая статная старуха с темно-синими глазами и робко улыбнулась. Сомов поднялся.

— Здравствуйте, я ваш сосед. Приехал к тётке, Лукерье Лазаревне.

Женщина поклонилась и покраснела так же, как вначале Надя.

— Марья Касьяновна. — Она ещё раз поклонилась. — Вы уж, верно, и не помните меня? А то ведь маленьким часто ко мне бегали…

Сомов пристально вглядывался в её лицо. Старушка вовсе застеснялась. Одета она была во всё темное и повязана тёмной косынкой. Сомов её вспомнил. Тогда она носила такую же тёмную одежду и была очень красивой. Ещё и сейчас она была красивой, но тогда… Его отец, Пётр Касьянович Сомов, был влюблён… И именно из-за неё мать уехала из села и увезла сына и мужа. Ни матери, ни отца уже не было в живых, а она, та самая, о которой мать так не любила вспоминать, сейчас стояла перед ним…

— Вы на Петра похожи, — сказала она, — а волосы как у Насти. А это вот внучка моя. — Марья Касьяновна присела к Наде, и та сразу прильнула к ней.

Сейчас, когда их лица были рядом, Сомов удивлялся их сходству. Они были похожи и так прекрасны, что хотелось смотреть и смотреть на них. Главным в их лицах были глаза — блестящие, влажные у Нади и уже потускневшие и печальные у её бабушки. "Надо их обязательно нарисовать", — решил Сомов.

— Хотите, я сделаю ваши портреты?

Марья Касьяновна грустно покачала головой:

— Вот Наденькин, пожалуй, уж и надо бы. А мой… На что мне? — Она улыбнулась. Зубы её были белыми и ровными. — Ну, поди, домой пора? — спросила она внучку.

— Нет, нет! — испугалась Наденька. — Попозже, бабушка! Чуть попозже!

— Ну так я тебе колясочку оставлю, а уж ты сама как решишь. А то бы пошли, я уж пирог вытащила из печи. Егор Петрович, хотите пирога?

— Спасибо, я только что отобедал.

— А зачем вы сапоги носите? — спросила вдруг Надя.

— Да я их только что купил. Я ходить люблю, а в непогоду тут грязно!

Пока они разговаривали, Марья Касьяновна вывезла из двора инвалидное кресло. Выкатив, она поставила его рядом с Надей.

— Заходите, Егор Петрович, — ещё раз сказала Марья Касьяновна и вдруг взяла обеими руками его голову, поцеловала в висок и быстро ушла. Наденька смотрела на него, широко открыв глаза.

— Вы испугались? — тихо спросила она.

— Я? Нет, просто растерялся… Впрочем, не знаю. А зачем это кресло?

— Это моё… — Надя вспыхнула и опустила глаза.

— Ваше? — не понял Сомов.

— Моё. У меня ноги не ходят.

— Как не ходят?! — Сомов не задал, а как-то выкрикнул свой вопрос.

— Я в аварию попала в прошлом году… Но ничего, врачи говорят, что я буду ходить. Я уже немного стою на ногах! — Она помолчала, потом тихо добавила: — Идите, пожалуйста. Мне как-то стыдно… Мне неловко почему-то…

Сомов поспешно поклонился ей и, сказав, что завтра придёт, зашагал к дому. Не удержавшись, он повернулся и увидел, как Наденька с усилием поднялась и, покачнувшись, почти упала в кресло. Он хотел кинуться ей помочь, но она, ловко работая руками, уже въехала в калитку, которая громко захлопнулась. Сомов постоял и пошёл к себе.

На другой день Сомов занимался подготовкой мастерской. Под мастерскую он решил приспособить большую комнату, два окна которой выходили на огород. Раньше в ней жили родители, а после она всё время пустовала. Три высоких окна давали много света, а стены источали сладкий лиственничный запах. Комнату эту отец Сомова пристроил, когда женился. Прожили в ней мало, и она была ещё совсем свежей. За огородом начинался лес. Вернее, поначалу шел мелкий ельничек, а дальше начинались сосны. На краю огорода росла старая берёза. Под шум её листьев маленький Сомов засыпал и просыпался, таким же слышал шум этой берёзы и сейчас. На ней много лет подряд жили соловьи. Бывали годы, когда они не прилетали. Отец объяснял это тем, что они, устав, решили гнездоваться поближе к теплу, а тётка Лукерья говорила, что, значит, где-то война.

В этом году соловьев не было. Сомов спросил у тетки, давно ли они прилетали. Она сказала, что лет восемь не слышно.

К обеду мастерская была готова. Полы выскоблены, стены промыты. Сомов поставил в комнату несколько лавок, приволок из сарая длинный струганый стол, очистил его наждачной бумагой. Лукерья повесила на окна домотканые, белые занавески, отворила настежь окна, чтобы поскорее просохли полы и стены. Сомов наломал черёмухи и поставил её в стеклянную банку. Когда тётка ушла, Сомов прилёг на кровать. Ветерок шевелил льняные занавески, что-то шептала берёза, шевеля своими длинными косами, которые едва не касались земли. Во всём чувствовался удивительный покой. Прикрыв глаза, Сомов задремал.

Проснулся он, услышав мужской голос.

— Проходи, проходи, там он, у себя, — ответила кому-то тётка.

Он поднялся с кровати, заправил рубашку. В комнату вошёл невысокий, в светлых брюках и тенниске молодой человек. Голова его была круглой, крепкой, нос курносый и мясистый. Войдя, он широко улыбнулся и, вытянув вперёд руку, двинулся к Сомову.

— Добро пожаловать! — Сомов протянул ему руку, и незнакомец сжал её в своей сильной ладони.