Саша Резина - Невыдуманная и плохая
Сама же мать, оказывается, давно уже померла по вине дешевого бухла, не оставив после себя ничего, кроме, как понимаешь, Лёши. Бабушка эта в молодости не отличалась человеколюбием — дочь упустила и забыла, мужа довела до могилы извечным ворчанием, но к старости существенно подобрела и чуть ли не с удовольствием взяла к себе жить нашедшего ее внука. Многие так: как увидят, что на горизонте уже показался гробик и белые тапочки, в срочном порядке спешат подправить косяки своей юности, чтобы скорей, скорей, пока не поздно, оправдаться перед Тем, Кто встретит их — за — гробиком, и вот так- на халяву- проскочить в райские кущи.
Правда, это не помешало лешиной бабушке на пепелище своих замоленных грехов разжечь колоссальную неприязнь к Лёленьке, что впрочем никого не удивило.
А Леше, между тем, всеми своими клыками грозила армия.
— Галк…Галк, слыш…знаешь, чего я больше всего хочу? — Взять Ее на руки и пронести через все проблемы…Не знаю, что делать…с бабкой нам не жить…А где? Иногда так хочется- рраз и всё. И всё.
Всё закончить…Да не, не бойся, я щас с тобой сижу и мне лучше. Можно, я буду тебе звонить, когда мне будет плохо? Можно?
Ленка отправила меня в деревню к деду на выходные. А у деда нашего не то что телефона — сортира не имеется…Ведёрко в сенях.
Я звонила Лешке, чтобы сообщить, но не застала. Как раз вчера вечером я вернулась. А утром позвонила Оля- когда я ждала вызова Оттуда и разглядывала пыльный аппарат. Я знала, что никогда себе не прощу.
Ленка передала, что Леша звонил в субботу.
Второе…Мы у меня в подъезде курим.
Глубокий вечер, если не сказать — ночь.
Лешка с Лёлькой и я с Миевским- Блоком нашим. Он бегал сначала за мной (в те самые дни, в один из которых мы курили на лестнице), потом за Машкой, а потом и за другими нашими девками.
Ему было целых двадцать пять, и он очень хотел жениться.
Понятен пень, что только неудачника могло держать что-то в лит. студии для старшеклассников. Но по большому счету, мы были одна команда, к тому же в тот момент я была свободна и не против даже Миевского рядом.
Он вещал нудно, заумно и непрерывно, как всегда, почему и не мог уломать ни одну невесту. Точно так же он писал стихи- начиняя их под завязку научными и прочими заковыристыми терминами, экспериментируя с формой и балуясь верлибром.
Читать их было тоже совершенно невозможно.
И всё-таки Лешке удалось втиснуть в его монолог новость, которая его, по-видимому, просто распирала.
— А мы с Лёлей решили, что когда-нибудь поженимся. Очень скоро.
Он порывисто затянулся сигаретой от смущения и нежности.
— Лёля плюс Лёша — это судьба. — по обыкновению неуместно сострил Миевский.
— И у нас будет девочка, — внезапно добавила Ольга.
— Почему девочка? — спросила я.
— Именно девочка — резковато, и вместе с тем крайне доверительно ответила она.
Леша приобнял свою девочку в знак того, что да, естественно, у них будет именно девочка.
— Мы ее назовем Валерией…Лерочкой, — серьезно продолжала Лёля.
Леша курил и улыбался. Миевский скучал, потому что говорили другие. Если он потом кому-нибудь станет рассказывать обо всем об этом, то в его голосе зазвучат неподдельные интерес и участие.
Потому что говорить он будет сам.
Ребята еще с пол часа наперебой лопотали о том, как будут воспитывать Лерочку, куда и с кем будут ее отпускать одну, когда она подрастет и станет девушкой, а куда и с кем ни в коем случае…
Наконец заспанная Ленка появилась на нашей лестничной площадке и строго велела подыматься уже домой и ложиться спать.
Сегодня прошло очень много лет, а я постоянно вспоминаю эту сцену. И знаешь ли, в каком контексте?
Угу, мы когда-то уже обсуждали это. Вообрази только на минуту- мы же с тобой верующие люди, и знаем, что ангелы-хранители взаправду караулят нас без продыху. Что же, скажи мне, испытывали тогда они, эти четверо, наблюдавшие за нами — лишенные тЕла, а потому и времени — и поэтому знавшие, что через несколько месяцев на крючке в прихожей повиснет придушенное тельце этого мальчишки?… Что испытали они, слушая про Валерию?
Третье…С Лешкиных похорон я помню больше всего свое золотое колечко с красным камушком, доставшееся мне от мамочки. Я всё время смотрела на свои руки. У меня не было слёз и сил поднять голову на то, что происходило. Мельком видела я, как Ольга стоит в отдалении от общей свалки провожающих в последний путь, словно одинокое деревце, которое подпирает Эдна Родионовна — та которая одна на ее стороне. Периодически я слышу заправские матюги в их сторону — это вопит лёшина бабушка, насылая на Олю все мыслимые и немыслимые проклятия. Горе понравилось ей, оно придало значимость ее дряхлому бессмысленному и раздраженному годами существованию. Матерные ругательства свои она выкрикивает внятно и нараспев. А Ольга молчит, согбенная. Никто из нас не подходит к ней. Это я называю последней моей подлостью по отношению к ней. Я против нее. Всем своим упертым в руки существом.
Однажды Леленька решила, что у них с Лешей нет будущего. Решила сгоряча, после очередного бабкиного оскорбления, в лёшино отсутствие. Она накарябала краткое послание, которое старо как мир, в духе «прости и прощай», собрала свои немногочисленные пожитки и отчалила. Леша вернулся домой, прочитал эту поэтичную пошлятину и втихаря повесился, пока бабушка шумела стиркой в ванной.
Однажды с Лешей случилось чудо.
Его привел в нашу лит. студию его товарищ по ПТУ, который был сыном подруги моей Ленки — училки физики. И оба они — два сорванца, не прочитавшие за свою жизнь ни страницы, не считая редких наездов на учебники, ходили в наш бабий малинник за приятным общением, а вовсе не ради изящной словесности. Ну, пытались порой, наглядевшись на нас и подпав, так сказать, под благотворное влияние, плести из слов свои кривенькие узоры. Но вдруг, без предупреждения, Леша написал неплохое, да-да, совсем даже недурственное стихо, посвятив его Ольге. Больше всех радовалась Эдна Родионовна, которая тут же, не медля, включила Лешину удачу в очередной альманах, выходивший под знаменами нашего микрорайона в каждый квартал. Дети и родители были от них в пищащем восторге, и хвастали знакомым, мол, посмотрите, как одарен мой Ванечка…
Уже много позже, когда я трудилась помощником среднего менеджера, силясь сделать достойную своего пустого времени, карьеру, моя шефиня как-то, впав в сентиментальность, поделилась с девчонкой, то есть со мной, кусочком своего романтического прошлого, в числе прочего продемонстрировав помятую годами открыточку, в которой мелким почерком было процитировано…Лешино стихотворение. Еще не оценив ситуацию, я не без гордости огорошила начальницу, что это написал мой друг. Она же заверила меня со всем авторитетом, что быть этого никак не может, ведь данное произведение написано небезызвестным в узких кругах поэтом — в семидесятых годах. Леша родился в 80-м.
Мне на глаза навернулись слезы. Как это было трогательно и щемяще- своровать стихотворение, причем не самое лучшее (я бы своровала что-то посущественней и больше, нежели то, что может бережно храниться в открытке с мишкой в душе у престарелой любовницы) потому что нет, ну нет способностей, а так хочется поблистать перед девушкой своей мечты, мечты, выросшей на выгребной яме растоптанного детства — поблистать тем, что для этой девушки значимо.
Стихотворением.
Я конечно, ничего никому не рассказала о своем открытии.
…Нелепая гибель его всё же не была тщетной. Что-то мгновенно переломилось в Лелиной жизни.
Будто Лешина боль растворила лешего в Лелином водоеме, и болото как-то вдруг потекло, и стало речкой. Впоследствии судьба ее устроилась наилучшим образом — я слышала, что она удачно замужем за каким-то бизнесменом, и у них близнецы- Валерий и Валерия. Можешь не верить.
А ее родители фанатично привязаны к внукам. У Ольги много квартир, денег и всего.
Но стихов она больше не пишет.
Ценные насекомые ее дарования отравлены благополучием. А может, дело совсем в другом…
Помню, Эдна Родионовна как-то напустила на себя свой привычный цветаевский вид, и сказала не без горькой патетики: «Не исключено, что во всем этом есть какая-то высшая правда. Что его ждало в жизни?
Армия? Нищета? Быть может, это всё и к лучшему» — и жизненный опыт встал слезой в ее глазах.
* * *На горизонте пшеничного русского поля- оживших друзей процессия.С ними- нет-нет, не в терновом венце, а в ромашковом- бодро шагает Мессия.Я так и знала, что Твой Назарет затерялся глухой деревушкой в России!Я так и знала, что всё-таки аминазиномЛечится рак горькой жизни- не только его метастазы- депрессии…
На чердаке материнской матки, постылую взрослость свою засекретив,Наконец-то спокойно послушать Моцарта…Не от «Лубянки»- до «Парка…» — за долгие сорок недель- намолиться- досыта!Чтобы хоть эта- новая жизнь- наконец-то пришлась мне пО сердцу…Спасибо, что куришь! — я тоже курю! — никого не слушай — мне никотин не вреден.
На том конце полуночной платформы метро, прямо под вывеской «Выход в город» —Ты- стоишь, вырванный мной из семи, или сколько там, миллиардов…Я не Царица, не Дама ПикОвая и не Кассандра,И ты —ненастоящий король, но валетов бьет твоя карта! —Я так и знала, что всё это чушь- про тяжёлую карму! —Две тысячи лет еще раз пройдут- не заметишь, а мне- шестьдесят- нескоро…
Третья строфа
