Олег Суворов - Злой Город
– Ну и цены, круче, чем в Москве! Мама, я хочу домой!
Погорелов заглянул через его плечо-
– Самое главное, что нас интересует, здесь есть?
– Есть, вот она, родная. Две тыщи ровно, чтобы не утруждаться сдачей.
– Ну что ж, – и Погорелов первым полез в карман брюк за бумажником.
Дмитрий облокотился на стойку и, вкрадчиво глядя в глаза молодой и симпатичной барменши – ее напарник в этот момент менял кассету в магнитофоне, произнес:
– Нам, пожалуйста, бутылку водки и… – он оглянулся на Погорелова, – Артур Александрович, ведь вы пиво не любите?
– Нет, спасибо.
– И одну баночку пивка.
Не уловив никакой реакции на свой игривый взгляд, он разочарованно опустил бутылку в сумку, всегда болтавшуюся у него на плече, и, открывая на ходу банку пива, пошел к выходу. Выйдя на улицу, он повернулся и подождал Погорелова.
– Вы знаете, что мне пришло в голову?
– Что?
– Когда становится плохо в Москве, надо собирать вещи и ехать в провинцию, чтобы понять, как тебе, оказывается, было хорошо.
– Странно. Вы так усердно перемигивались с барменшей и вдруг такой мрачный вывод.
– Во-первых, подмигивал только я, а она отвечала откровенно коровьим взором, а во-вторых, даже у нее волосатые ноги! Я только первый день в этом городе, но меня уже тошнит от такого количества черноволосых женских ног.
– А ноги-то ее вы как рассмотрели? – усмехнулся Погорелов. – Ведь она же была за стойкой.
В этот момент они не спеша поднимались в гору, переходя небольшой мост, соединявший два берега довольно крутого обрыва, на дне которого текло нечто такое, что для ручья было слишком большим, а для речки слишком маленьким.
– Вот еще проблема, – недовольно отмахнулся Дмитрий, отрываясь от банки и вытирая губы, – заглянул через стойку, только и всего. Но почему у них здесь такая обильная волосатость – они что, потомки козлов?
– Вообще говоря, – как всегда рассудительно отвечал Погорелов, который ни при одной теме разговора не утрачивал своего спокойного тона – будь то французская эротика или российское монашество, – Козельск – это на самом деле Козлецк… Его окрестности действительно славились своими многочисленными козьими стадами, так что, возможно, сказывается действие молока. Кстати, помните я вам обещал показать каменный крест, который сделали из еще более древнего языческого идола, чтобы поставить его на могиле козельчан, павших во времена нашествия Батыя?
– Разумеется, помню. А где он?
– Вон там, направо, нужно только немного спуститься вниз, к краеведческому музею.
– А это стадо местных молодых козельчан нам не помешает?
Вопрос оказался как нельзя более уместным, поскольку они уже вернулись на центральную площадь города к тому самому опустевшему постаменту, возле которого был разбит небольшой сквер со скамейками, облюбованный для ночных тусовок местной молодежью. Естественно, что на всю округу гремел магнитофон, вперемежку то с поросячьим визгом, то с жеребячьим ржанием. Когда Дмитрий и Погорелов проходили мимо, направляясь к небольшому тупику, заканчивающемуся зданием музея, от толпы подростков отделился самый разбитной и последовал за ними:
– Эй, дядь, дай пустую банку.
– Она еще не пустая, – на ходу отозвался Дмитрий, не поворачивая головы, – когда опустеет, тогда идам.
– Ну смотри, я ждать буду.
Это очень напоминало угрозу, но они уже прошли мимо и скоро оказались перед зданием музея, стоявшим почти на краю крутого обрыва, с которого открывалась невидимая в темноте панорама нижней части Козельска, куда можно было бы спуститься поросшим кустами оврагом, начинавшимся в десяти метрах от калитки.
– В отличие от какого-нибудь Чикаго, ночной Козельск не блещет морем огней, – глубокомысленно изрек Дмитрий, допивая остатки пива и выбрасывая банку в овраг.
– Зато он блещет славной историей… Вы знаете, что Козельск сорок девять дней подряд оказывал сопротивление Батыю, а когда все-таки был взят, то в живых не осталось ни одного человека. Батый был так раздосадован этим, что приказал отрубить головы у мертвых и сложить из них курганы.
– Да, я помню это еще из курса школьной истории, – Дмитрий напрягся и процитировал по памяти:
…Исполнили волю владыки рабы:
С землей бедный город сровняли,
И городом злым за упорство борьбы
Козельск с той поры называли
– Могу-Болгусун по-монгольски…
– Да Бог с ним, как по-монгольски, меня другое интересует. Ведь и тогда, наверное, был таким же паршивым городком с паршивой и беспросветной жизнью… Откуда еще взяться патриотизму, да еще такому бешеному и фанатичному, как не от безысходности? Последнее прибежище… Обратите внимание, что словосочетание «сытый и довольный патриот» звучит каким-то нонсенсом, а вот «патриот голодный и злой» – вполне уместно.
– Странные у вас какие-то рассуждения о патриотизме… А как же американцы – сытые, богатые и очень патриотичные люди?
– Это не патриотизм, это жлобство. Патриотизм построен на принципе «родина или смерть», все остальное подделка.
– Если исходить из такого принципа, то немногие рискнут назвать себя патриотами. Но вот, кстати, и крест.
Дмитрий был явно разочарован – крест оказался на редкость незатейливым, всего метровой высоты. Все старинные надписи на нем, которые только и придают подлинный исторический аромат подобным вещам, были настолько стерты, что разобрать их, да еще в темноте, при свете зажигалки, оказалось невозможным.
– И это все, что сохранилось от тех времен?
– Практически да.
– Печально.
Они еще постояли под одиноким фонарем, освещавшим этот тупик. Дмитрий курил, всматривался в темноту и видел, как там уже начиналось зарево и со всех сторон с диким, оглушительным визгом лезли воины в косматых шапках, а навстречу им с рушащихся стен города летели бревна разобранных домов. Раненые добивали себя, женщины, взяв в руки ножи, становились в строй рядом с мужчинами, дети, по колено в крови, пытались тушить пожары. Горы трупов лежали под стенами города, а купол главного собора, из которого доносилось стройное пение, уже лизали жадные языки пламени… Растерянные победители бродили по пепелищу, преодолевая завалы обугленных тел, и не знали, что им теперь делать с тем местом, находившимся на границе Половецкой степи, которым они так долго пытались овладеть…
Предстояло непростое возвращение в гостиницу сквозь строй скучающих подростков – и то, что оба думали именно об этом, выяснилось почти сразу.
– А здесь нет другого пути?
– Нет, только обратно. Напрасно вы выбросили эту несчастную банку.
– Ну что вы, Артур Александрович, не будь ее, они привязались бы к чему-то другому, тем более что от нас за версту несет приезжими. Воинственность у них такая же наследственная, как волосатость. И, кроме того, им ужасно нечего делать.
Они стали подниматься наверх и еще издали увидели, что под одним из редких фонарей их уже ждут. Семеро ребят что-то оживленно обсуждали и были настроены явно агрессивно. До гостиницы оставалось совсем недалеко – нужно было только пересечь площадь.
– Идут, сволочи, – зло сплюнул Дмитрий, ощупывая свою сумку, – как бы бутылку не отняли.
– Да, – согласился Погорелов и после небольшой паузы добавил: – Вам придется спасать наше общее достояние и добежать до гостиницы.
– А как же вы?
– Ну а что я? Пожертвую собой во имя нашего общего дела, тем более это я вас повел в музей в столь неподходящее время…
Они замолчали и невольно замедлили шаг, приближаясь к тоже замолкшим подросткам, из рядов которых выступил белобрысый и невысокий паренек в клетчатой рубашке, с самым нахальным и прокуренным голосом.
– Ну, и где же моя баночка?
– В овраге, – холодно отозвался Дмитрий.
– Ага… А что в сумке?
– Не твое дело.
В это время другие подростки уже начали обходить Дмитрия и Погорелова с двух сторон, явно стремясь напасть со спины.
– Грубишь, дядя, – наставительно заметил белобрысый, – а ну, дай посмотреть.
Дмитрий оттолкнул протянутую руку и тут же получил сильный удар в шею – зашедший сбоку подросток метил в скулу, но не хватило роста. Глядя в горящие злым предвкушением глаза и уже не оборачиваясь на Погорелова, стоявшего немного сзади, Дмитрий прижал сумку к боку, сильно оттолкнул белобрысого, преграждавшего ему путь, и бросился вперед. В какую-то секунду, боковым зрением, он увидел Погорелова, отбивающегося сразу от троих подростков и похожего при этом на старого лося, в которого вцепились молодые волчата.
Это было крайне унизительно – удирать от пятнадцатилетних, слушая их улюлюканье и выкрики «трус!» за спиной, но еще унизительнее, подумалось ему, глотать пыль под их грязными ботинками, если бы им удалось сбить его с ног. Благополучно пробежав двести метров до гостиницы, он взялся за дверную ручку и оглянулся назад – из темноты доносился разухабистый мат и угрозы «еще встретиться». Погорелова не было видно. Первым делом Дмитрий поднялся в свой номер, оставил там сумку и, заперев дверь, вновь спустился на первый этаж, чтобы узнать у дежурной, как вызвать милицию. Однако делать этого не пришлось, почти сразу, прижимая к разбитому носу окровавленный платок, в вестибюле появился Погорелов. Одного его вида Дмитрию хватило для того, чтобы оправдать свое трусливое бегство – рубашка была запачкана и разорвана возле воротника, под глазом расплывался синяк, а на лысоватом лбу вздувалась шишка, кровоточившая свежей царапиной. Тем не менее он был, как всегда, спокоен и заговорил первым, по-прежнему не повышая голоса:
