Аркадий Шугаев - Щепотка перца в манной каше
Понемногу стали подтягиваться гости. Пришли мои однопризывники. Вид у них был соответствующий — ремни болтались на яйцах, гимнастерки были расстегнуты до пупа, зимние шапки отутюжены и подкрашены кремом для обуви, сапоги с наращенными каблуками, голенища собраны в гармошку. Дембеля одним словом. Серега с Шералиевым нажарили картошки с мясом, нарезали колбасу, открыли консервы. Сели пить водку. Тосты — за ДМБ, за гражданскую жизнь, за баб. За душевным разговором время пролетело незаметно.
Позвонил писарь из казармы, сообщил, что меня вызывает командир роты. Я отправился в канцелярию оформлять демобилизацию. Мне выдали проездные документы, сделали отметку в военном билете. ВСЕ! Я гражданский человек! Утром еду домой, в Питер.
Последнюю ночь я провел с однополчанами в каптерке. До утра мы не спали, подстегивая себя чифирем и водкой. На рассвете я сел в поджидавший меня грузовик и выехал за ворота части по направлению к ближайшей железнодорожной станции. До нее было километров сорок. На дембель я ехал один.
Министерство обороны транспортирует своих солдат, отслуживших положенный срок, в вагонах общего типа. Я подошел к начальнику поезда и доплатил ему за проезд в купейном вагоне. В купе я забрался на верхнюю полку и сутки, отделяющие меня от Питера, проспал молодецким сном, изредка только просыпаясь и выходя курить в тамбур.
* * *Домой сразу я не поехал, а взял такси и приказал водителю покатать меня по родному, любимому городу. В огромном мегаполисе и за одну неделю может поменяться очень многое, а за два года, что я не был здесь, поменялось вообще все. Я сидел в такси, смотрел в окно и не узнавал своего города. Люди одеты были совершенно не так, как одевались в год моего призыва, даже лица горожан как будто изменились. Я не узнавал многих улиц из-за обилия рекламы или строительных лесов. Появилось много новых зданий. Два года я не видел ни одной особы женского пола — вживую, я имею в виду. В нашей части было несколько порнографических журналов. С их помощью я, как и все солдаты, возбуждал свою эротическую фантазию во время занятий онанизмом. Здесь же, в Питере, сексапильные создания заполняли улицы. Молодые, приветливые и, как мне казалось, доступные.
— Ух ты! Это ж надо, ну ё моё! — непрерывно повторял я, находясь в состоянии, близком к шоку. Других слов мой мозг не находил в своих уголках, отвечающих за членораздельную речь, я, видимо, здорово отупел за два года, проведенных на севере. «Надо бы поработать над увеличением словарного запаса», — дал я сам себе задание.
«Водила», как и все профессиональные таксисты, был хорошим психологом. Очевидно, понимая мое настроение, он не торопясь вел машину и не лез с разговорами. Через час он доставил меня к отчему дому, на Гражданку.
Встречали меня радушно. Отец, мать и брат. Мы с отцом выпили водки, и он стал выяснять, что я собираюсь делать дальше, какие у меня планы в гражданской жизни.
Работать, как работает большинство, меня не прельщало. Само слово «работа» ассоциировалось у меня с заводским гудком, серой, безликой массой пролетариата, покорно бредущего каждый день в шесть утра на опостылевшую каторгу. Не верилось, что кому-то может нравиться профессия слесаря или фрезеровщика. Один наш сосед по лестничной площадке постоянно всем напоминал о своих трудовых заслугах.
— Я тридцать лет на одном заводе отработал! — твердил он избитую фразу всех пролетариев.
Ну и чем тут хвастаться? Тем, что три десятилетия, как послушный невольник, простоял на одном месте, выполняя одну и ту же монотонную, тупую работу? Ничего он в своей жизни не видел, зачем и жил, спрашивается. Нет, не желал я быть пролетарием. А другой, более интересной работы мне никто не предлагал, у меня ведь не было профессии. В армии я получил только не очень нужную в гражданской жизни специальность — снайпер. Не в киллеры же мне идти…
И я решил продолжить семейную династию — стать врачом. Хотя и это мне казалось проблематичным. Я всегда боялся крови. Стоматология тоже не подходила: пораженные кариесом зубы не вдохновляли. Была, правда, в медицине одна дисциплина, заинтересовавшая меня. Психиатрия. Вот уж это действительно чудесная профессия! Мне всегда нравились сумасшедшие люди. Они живут в своем мире, плевать им на наши социальные законы; правила человеческого общежития и устоявшиеся догмы не для них. Любой шизофреник намного интереснее здравомыслящего обывателя, который после работы валяется на продавленном диване в мерзких тренировочных штанах и ржет над тупыми остротами из телевизионной передачи «Аншлаг».
Я один раз лежал в дурдоме и с уверенностью могу сказать, что там гораздо интереснее, чем на каком-нибудь светском приеме, где я тоже бывал не раз. В психиатрическую лечебницу я попал в первые же дни службы в армии, еще до присяги. Я отказывался брать в руки автомат, объясняя это тем, что я буддист и противник насилия. Это, конечно, было вранье, я просто не хотел быть ментом и охранять зэков. Будучи асоциальным типом, я испытывал симпатию к уголовникам, презирающим закон. Урки казались мне свободными, способными на поступок людьми, сильными личностями. Потом-то я убедился, что лишь очень немногие из них на самом деле являются таковыми. Ну так вот, оружие брать я отказался, и ротный дал команду сержантам, чтобы они объяснили мне мою неправоту. Результатом было то, что я лишился переднего резца и приобрел взамен него множество гематом по всему телу.
— Ну что, надумал Родине служить? — спросил меня ротный на следующий день.
— Служить бы рад, прислуживаться тошно, — неуместно процитировал я в ответ классика.
Ротный взял листок бумаги, быстро на нем что-то написал, вызвал посыльного, отдал ему записку и приказал отвести меня в медсанчасть.
— Записку врачу передашь, — процедил капитан.
Из санчасти я, как барин, уехал в карете скорой помощи. В дурдом.
Военная психушка располагалась в поселке Кувшиново. Там меня принял дежурный врач, похожий на спившегося Чехова. Бородка клинышком, очки, майорские погоны, запах перегара.
— Так вы, значит, буддист? — тихим проникновенным голосом спросил эскулап.
— Так точно! Буддист, — доложил я.
Психиатр вызвал медсестру и сказал ей:
«Проведите его для начала по легкой схеме».
Грузная медсестра проводила меня в душевую. После того, как я помылся, мне выдали казенную пижаму и отвели в палату.
— Откуда, земляк? — осведомились у меня сумасшедшие, находившиеся в комнате.
— Из Питера — осторожно ответил я.
— Заходи, твоя койка вот здесь, — объявил мне старший по палате.
— Откуда из Питера? — заинтересовался один из больных.
— С Гражданки, — вежливо ответил я.
— А я из Купчино, проспект Славы, — обрадовался земляк.
Он отвел меня в сторону и сказал: «Смотри поосторожней будь — здесь половина стукачей. Так что лишнего не болтай».
— Тебя самого-то за что сюда? — спросил я.
Питерского душевнобольного звали Алексей. В «дурку» его отвезли после политинформации. Речь там шла об империалистических хищниках, американской военщине. Алексей заявил, что никакой Америки вообще не существует. Это фантом, плод воображения советской пропагандистской машины. Замполит опешил, и в ответ только глупо улыбался и тыкал указкой в глобус.
— Вот же ведь написано: Соединенные Штаты Америки, — не совсем уверенно утверждал он.
Алексей в ответ выразил сомнение в том, что Земля вообще имеет форму шара.
— Кто это видел-то? Юра Гагарин? Так вы его самого, наверное, в дурдом упрятали, а по телевизору сказали, что разбился, когда он правду людям хотел рассказать, — наступал Алексей.
— Юра-то действительно разбился, а вот ты точно в дурдом поедешь, — пообещал замполит и сообщил, кому следует, об этом инциденте.
Алексея отвезли в Кувшиново.
— Версия твоя слабовата, — заметил мне новый знакомый, когда выслушал мою историю. — Раскрутят тебя в момент, могут посадить или действительно дураком сделают. Возвращайся лучше присягу принимай, — посоветовал мне Алексей.
— Ты сам-то что же не сдаешься? Признайся, что Земля круглая, — сказал я.
— Нельзя. Мне надо вчистую из армии списаться. Меня американский вызов дома ждет, — прошептал мне на ухо Алексей.
— Ее же не существует, Америки-то! — подковырнул я его.
— Вот я съезжу и проверю, — хитро улыбаясь, ответил мне диссидент.
На следующий день меня вызвали к врачу, специалисту по буддизму. Тот красочно расписал мне перспективы, ждущие меня, если я и дальше буду исповедовать миролюбивую религию.
— Если комиссия признает тебя симулянтом, ты поедешь в дисбат. Если ты действительно сумасшедший, получишь волчий билет, с которым даже дворником не устроишься, — объяснил мне дружелюбно настроенный врач.
