Александр Локшин - Птичий человек и другие рассказы
— Видите? — сказал доктор. — Прямая линия. Мозг умер.
— Будем отключать, Петр Сергеич?
— Еще вчера надо было, — пробормотал доктор, думая о своем. Вчера вечером соседи сверху залили квартиру, обои все отстали, паркет стал дыбом. Г остей теперь надо отменять! Какое свинство…
— А что, Петр Сергеич, если мозг умер, значит, душа уже отлетела? — робко спросила Марья Иванна, пользуясь случаем, чтобы расширить свои познания.
— Души нет, Марья Иванна! — отозвался доктор, не желая вступать в спор с необразованной женщиной. — Вещи его, кстати, соберите.
— Какие вещи, Петр Сергеич! Вы же помните — его на остановке нашли, снегом присыпанного. В карманах — земля с травой…
— Глупости, — сказал доктор, — какая может быть трава? Сейчас же зима.
2012
СТРАХ
Это было время, когда взрывались дома и люди боялись друг друга еще больше, чем теперь. В метро каждые две минуты объявляли: «Просьба незамедлительно сообщать обо всех подозрительных лицах и предметах.» И мое лицо тоже показалось кому-то подозрительным, но об этом как-нибудь в другой раз…
И вот тогда-то и произошла история, которую я хочу вам рассказать. Я, кажется, простудился и отправился в местное лечебное заведение. Был вечер, и в районной моей поликлинике было почти безлюдно. Только в конце коридора под тусклой лампочкой сидел странный дядька перед кабинетом моего доктора. Он читал, не отрываясь, какую-то дурацкую газету. Кепка почему-то сползла ему на лоб. На меня он даже не поднял глаз.
И вот, вообразите себе. Пустынный длинный коридор. За окном — сумерки. Тишина. Все кругом пронизано одиночеством. Тихие грустные звуки из кабинета доктора. Дядька, неподвижно читающий газету.
И вдруг… Послышалось цоканье каблуков, и к кабинету подошла женщина необычайной внешности. Она была хороша красотой каких-то нездешних мест. Может быть, она была похожа на индианку?
— Сейчас я вернусь, — сказала она. Потом положила свой пакет на кресло рядом со мной и ушла, цокая каблучками; она исчезла за поворотом длинного пустынного коридора.
Через пять минут я начал слегка беспокоиться. Странный дядька, погруженный в свою газету, казалось, ничего не замечал.
Прошло еще пять долгих, очень долгих минут. Я уже не мог сидеть рядом с пакетом, а встал в дверном проеме. Мне хотелось сбежать, но было стыдно.
Прошло еще пять чудовищных минут. Я помню, что держался обеими руками за косяк, чтобы меня не унесло прочь. Меня как будто выдувало могучим порывом страха из этого коридора.
Сбежать? Не предупредив доктора, мирно бормочущего в своем кабинете, не растолкав этого дурацкого, равнодушного к своей жизни дядьку?
Как я потом прощу себе, если их разнесет в кровавые клочья?
А если — предупредить, и вдруг окажется, что мои страхи — глупость, истерика…
Я и не заметил, как она вернулась, держа в руках бутылку с соком. Подошла к своему омерзительному пакету, развязала его, достала оттуда пряник и стала грызть, запивая из горлышка, отвернулась.
2012
СТАРИК В АВТОБУСЕ
Вы же знаете, старые люди любят поговорить. Но не с кем. Друзья, если были, куда-то все подевались… А дети, если они живут с вами, не хотят вас слушать — они уже наперед знают все, что вы скажете. Они говорят: «Помолчи, дед, ты это уже сто раз рассказывал.»
Вот я, например, иногда разговариваю со своим кактусом… И поэтому они думают, что я выжил из ума.
Но я-то знаю, что я нормальный. Это моя маленькая тайна.
Только я хотел вам рассказать не об этом, а о том, как я ехал один раз в автобусе…
Мне нужно было куда-то ехать по своим старческим делам, и только я вошел в автобус, как увидел немолодую, милую женщину. Что меня привлекло в ней — ее лицо светилось умом! Она сидела, задумавшись, у окна, и я не мог оторвать от нее взгляда. Я стоял напротив нее и совершенно забыл, сколько мне лет…
И вдруг, она встает, берет меня за рукав пальто и говорит:
— Садитесь, пожалуйста! Вам нехорошо?
Я, само собой, расстроился и говорю:
— Очень даже хорошо! Я предвкушаю счастливую загробную жизнь. Поэтому, милая женщина, продолжайте сидеть, где сидели…
Ну, тогда она сказала что-то такое вежливое, мы немного попререкались, и я заметил, что голос у нее красивый, но какой-то немного жесткий. И тут она смотрит на меня таким тоже немного жестким взглядом и добавляет:
— Я, кстати, психиатр и в загробные штучки не верю.
И мне сразу стало как-то не по себе. Мне стал неприятен этот ее ум, написанный на лице. И я подумал: интересно, куда бы ты меня укатала за мои разговоры с кактусом? И я говорю ей:
— А как вы думаете, почему старые люди считают иначе?
Тут она улыбнулась:
— От страха.
Я хотел ей сказать: «Берусь вас убедить, что причина не в этом». Но потом раздумал и вышел из автобуса на ближайшей остановке.
2012
БЕГСТВО
Отчего Феликс стал таким необщительным, прямо-таки нелюдимым — сказать трудно. Придет, бывало, в лабораторию, «здрасьте» буркнет — и молчит целый день. Кому он после этого будет интересен? Ни пива с ним попить, ни перекурить, ни про футбол поговорить по душам. Дамы вообще смотрели на него, как на пустое место. Красились при нем, пудрились и так далее…
А приятели у Феликса, конечно, когда-то имелись. Только все они были намного старше его и уже умерли. Был у него еще такой друг, Семеныч. Он умер три года тому назад.
Голос у него был уж очень особенный — шепчущий, как будто простуженный. Ни с кем не спутаешь. И вот, он умер, и совсем замолчал у Феликса телефон.
Ученые говорят, что пчела в одиночестве может прожить часов шесть, не больше. А потом — ей не хватает пчелиного общения и она умирает. В пересчете на человечью жизнь шесть часов пчелиного одиночества — это примерно девять месяцев. Но человек в этом смысле гораздо крепче. Он может, например, смотреть телевизор по вечерам и глубоко переживать за какого-нибудь героя. И этим он, конечно, отличается от глупой пчелы.
Короче, жизнь Феликса текла равномерно и однообразно и была наполнена невысказанной тоской. Не было в ней ни хороших, ни плохих неожиданностей.
И вдруг, осенним воскресным вечером — звонок. Феликс сразу почувствовал, что дело неладно — кому он мог быть нужен в такое время?
— Алё, — сказал Феликс, внутренне готовясь непонятно к чему.
— Привет, Феликс… — раздался приглушенный, совершенно особенный шепчущий голос, отчего у Феликса возникло в голове легкое помутнение.
— Это вы? — спросил Феликс, не решаясь назвать собеседника по имени.
— А ты думал, кто? — прошептала трубка.
— Как вы себя чувствуете? — осторожно спросил Феликс, еле сдерживая дрожь и боясь совершить какую-нибудь бестактность по отношению к покойнику.
— Плохо, ох, плохо, — раздался слишком знакомый голос. — Выручай, Феликс!
Вихрь странных мыслей пронесся в голове у Феликса. Не помочь мертвому другу? Как это было бы с его стороны отвратительно! Но всего этого просто не может быть!
— Извините, — сухо сказал Феликс, проклиная сам себя за бездушие, — но сейчас ничем вам помочь не смогу. Я нездоров и никуда не поеду.
— А зачем тебе ехать? — отозвалась трубка ехидным шепотом. — Я к тебе сам приду!
И в трубке загудело.
«Так, — подумал Феликс, — надо бежать. Всего этого не может быть, но это неважно. Паспорт, деньги, зубную щетку — в карман. Носки дырявые — неважно. Пальто, шапка, ботинки. Ключи. Выключить газ. И, главное, — не медлить! Скорее, скорее!»
Сбегая по лестнице, он вспомнил, что оставил на тумбочке свое лекарство. Один лестничный пролет, другой. Ноги как будто одервенели, но слушаются. И вот, наконец, впереди последние пятнадцать ступенек и спасительная дверь на улицу!
Феликс уже предвкушал, как толкнет ее и вдохнет полной грудью сырые осенние сумерки, но тут за его спиной раздался негодующий возглас:
— Куда это ты собрался?
Феликс, как был, рухнул на ступеньки, проехал по ним головой вниз и, вдобавок, ударился виском об косяк. Возможно, он даже умер, но точных сведений на этот счет у меня нет.
Жильцы первого этажа, люди интересующиеся, гурьбой высыпали на шум — посмотреть, что происходит.
— Прохвессор от меня убегал и подскользнулся, — объяснил ситуацию Егорыч, алкоголик. — Я у ево денег хотел занять.
— У такого зимой снега не допросишься, — сказал кто-то. — Пусть полежит, подумает.
И народ потянулся по квартирам.
2012
ЛЮБИТЕЛЬ ЧТЕНИЯ
Иван Феликсович вернулся домой грустный. Женщина, в которую он был влюблен, дала ему понять, что… в общем… в его возрасте… ни к чему эти глупости…
«Да, — говорил сам себе Иван Феликсович, — в моем, действительно, возрасте… пора бы уже…»
