Герта Мюллер - Человек в этом мире — большой фазан
Над кроватью фотография в черной рамке. Мать столяра прикоснулась головой в платке к краю шляпы своего мужа. Пятно на стекле приходится ей на подбородок. Она улыбается с фотографии улыбкой недавно умершей. И года не прошло. Улыбка обращена в комнату за стеной. Колесо колодца вращается, потому что луна огромна и пьет воду. Потому что ветер виснет на спицах. А мешок с мукой намок. Как уснувший человек, он свесился с багажника. «Этот мешок, — думает Виндиш, — как мертвец за моей спиной».
У бедра Виндиш чувствует свой отвердевший строптивый член.
«Мать столяра уже остыла», — говорит себе Виндиш.
Белая Далия
В августовскую жару мать столяра опустила в колодец громадный арбуз в ведре. Около ведра взволновалась колодезная вода. И забулькала вокруг зеленой кожуры, охлаждая арбуз.
Мать столяра с большим ножом отправилась на огород. Канавка между грядками служила дорожкой. Салат пошел в рост. Листья у него слиплись от молока, нацеженного стеблями. Вдоль канавки мать столяра пронесла нож. Там, где начинается забор и заканчивается огород, цвела белая далия. Эта далия доставала матери до плеча. Она принюхивалась к белым лепесткам. Принюхивалась долго, будто вдыхала далию в себя. При этом она терла себе лоб и смотрела на двор. Белую далию мать столяра срезала большим ножом.
«Арбуз был просто предлогом, — говорил столяр после похорон. — Далия ее погубила».
А соседка сказала: «У этой далии одна видимость была».
«Лето выдалось сухое, — вставила жена столяра, — оттого у далии много лепестков свернулось. Она слишком пышно расцвела, так далии не цветут никогда. А лепестки держались, потому что летом ветра не было. Уже давно выдохлась, а опасть никак не могла».
«Такое нельзя вынести, — добавил столяр, — никто бы не вынес».
Неизвестно, что мать столяра сделала со срезанной далией. Она не отнесла ее в дом. Не поставила в комнате в воду. И на огороде не оставила.
«Мать вернулась с огорода, сжимая большой нож, — рассказывал столяр. — Ее глазам от далии передалось что-то. Белки были совсем сухие. Может, прежде чем забрать арбуз, она оборвала у далии все лепестки. Держала ее за стебель и обрывала. Но на земле не лежало ни лепестка, ни листика. Словно огород был комнатой».
«А может, — предположил столяр, — она большим ножом проковыряла дырку в земле и далию захоронила».
Под вечер мать столяра вытащила ведро из колодца. И арбуз отнесла на кухонный стол. Длинное острие ножа она вогнала в зеленую корку. Повернула руку с зажатым ножом по кругу и прорезала арбуз посередине насквозь. Арбуз треснул, издав отрывистый хрип. В колодце, а после на кухонном столе, пока две половинки не распались, арбуз был еще живой.
Мать столяра вытаращила глаза. Став сухими, как далия, они сузились. С лезвия ножа капал сок. Усохшие глаза неприязненно уставились на алую арбузную плоть. Черные семечки наросли в ней друг над другом, они были как зубцы гребня.
Арбуз мать столяра ломтями не нарезала. Она поставила одну половинку перед собой и высверливала алую плоть кончиком ножа. «У нее были вожделеющие глаза», — твердил столяр. Глаза, каких он в жизни не видел.
Алая вода разбрызгивалась по столу. Капала с уголков рта, стекала по ее локтю вниз. И налипала на пол.
«У матери прежде никогда не было таких белых и холодных зубов, — продолжал столяр. — Она ела и бормотала: „Не смотри на меня так. Не смотри мне в рот“».
Черные семечки мать выплевывала на стол.
«Я отворачивался. Но из кухни не выходил. Боялся арбуза. Смотрел из окна на улицу. Какой-то чужак проходил мимо. Быстро шел и говорил сам с собой. Я слышал, как за моей спиной мать орудовала ножом. Как она жевала. Как проглатывала. Не глядя на нее, я упрашивал: „Перестань есть“».
Мать столяра подняла руку.
«Когда она закричала, я на нее взглянул: уж очень громко она кричала. Она мне угрожала ножом. „Что за лето, что ты за человек! — орала она. — У меня сдавливает голову. В кишках горит. Это лето огонь всех прежних лет вобрало. Только арбуз меня остужает“».
Швейная машинка
Мостовая узкая и неровная. За деревьями кричит сова. Она ищет себе кров. Дома белые, будто заплывшие известью. Ниже пупка Виндиш чувствует свой строптивый член. Ветер стучит о дерево. Ветер шьет. Шьет мешок в земле.
Виндиш слышит голос своей жены: «Изверг». Каждый вечер, когда Виндиш поворачивается к ней дыханием, она говорит: «Изверг». В животе у нее уже два года нет матки. «Мне врач запретил. Ради твоей прихоти не дам терзать мой мочевой пузырь».
Когда она говорит, у них между лицами лежит ее холодная ярость. Жена хватает Виндиша за плечи. Иногда их не сразу находит. А найдя, шепчет в темноту возле его уха: «Ты бы мог уже быть дедом. Наше время ушло».
Прошлым летом Виндиш возвращался с двумя мешками муки.
Постучался в окно. Бургомистр посветил фонариком через занавеску. «Ты чего стучишь, — буркнул. — Поставь мешок во дворе. Ворота же открыты». Голос у него спал. Ночью тогда разразилась гроза. Молния упала в траву под окном. Бургомистр выключил фонарик. Его голос проснулся и заговорил громче. «Еще пять ходок, Виндиш, и к Новому году деньги, а паспорт — к Пасхе. — Загремело. Бургомистр поглядел на оконное стекло. — Дождь. Поставь муку под навес».
«Двенадцать ходок с тех пор, — думает Виндиш. — Десять тысяч лей, и Пасха давно прошла». В окно он больше не стучится. Открывает ворота, прижимает мешок к животу и ставит во дворе. Ставит под навес, даже если нет дождя.
Велосипед легкий. Сам едет, Виндиш его только придерживает рядом с собой. Когда велосипед едет по траве, Виндиш своих шагов не слышит.
В ту грозовую ночь все окна были темными. Он был в коридоре, когда молния разорвала землю. Удар грома вдавил двор в разрыв. И жена не услышала, как повернулся ключ в замке.
Виндиш остановился в прихожей. Загрохотав высоко над деревней, гром рухнул за огородами, и в ночи проступила холодная тишина. У Виндиша стали холодными глаза. Показалось, что сейчас ночь разломится и над деревней вспыхнет слепящий свет. Он оставался в прихожей, зная, что если бы не вошел в дом, то увидел бы за огородами скудный конец всех вещей и конец самого себя.
За дверью Виндиш слышал настырные равномерные стоны жены. Будто стучит швейная машинка.
Он рванул дверь и включил свет. Ноги жены стояли на простыне и походили на распахнутые оконные створки. На свету было видно, как они дергаются. Глаза она выпучила. Свет их не ослепил, только взгляд застыл неподвижно.
Наклонившись, Виндиш расшнуровывал ботинки. Снизу из-за руки он глядел на ее бедра. Смотрел, как жена вытаскивала из волос покрытый слизью палец. Она не могла сообразить, куда девать руку с этим пальцем, и положила себе на голый живот. Виндиш сказал, разглядывая свои ботинки: «Вот оно что. Вот как, уважаемая, обстоит с мочевым пузырем». Жена переложила руку на лицо. Ноги она, опустив, подвинула к самому краю постели. И стискивала их все сильнее, пока Виндиш не увидел одну единственную ногу с двумя ступнями.
Жена отвернулась лицом к стене и громко заплакала. Она долго рыдала голосом юных дней. После всплакнула коротко и тихо голосом своей старости. И трижды всхлипнула голосом какой-то другой женщины. Потом умолкла.
Виндиш выключил свет и забрался в теплую постель. Он чуял ее выделения, словно жена в кровати опорожнилась.
Слышал, как эти выделения погружали ее все глубже и глубже в сон. Осталось лишь клокочущее дыхание. Виндиш был усталым и пустым. И далеким от всех вещей. А ее дыхание клокотало, как в конце всех вещей, как если бы и Виндишу пришел конец.
В ту ночь жена Виндиша так глубоко погрузилась в сон, что ни одному сновидению не удалось ее отыскать.
Черные пятна
За яблоней повисли окна скорняка. Они ярко светятся. «У этого есть паспорт», — думает Виндиш. Ослепляющие окна с голыми стеклами. Скорняк все распродал. Его комнаты пустые. «Они и занавески продали», — бормочет себе под нос Виндиш.
Скорняк прислонился к кафельной печи. На полу стоят белые тарелки. На подоконнике — столовые приборы. На дверной ручке висит черное пальто скорняка. Жена скорняка походя склоняется над громадным чемоданом. Виндишу видны ее руки. Они отбрасывают тени на голые стены комнаты. Удлиняются и изгибаются. Руки колышутся, как ветви над водой. Скорняк считает деньги. Кладет пачку купюр в духовку кафельной печи.
Белый четырехугольник — шкаф, белые рамы — кровати. Стены между ними, как черные пятна. Пол кривой. Он поднимается. У стены взбирается вверх. Дыбится перед дверью. Скорняк пересчитывает вторую пачку. Пол его прикроет. Жена скорняка сдувает пыль с серой меховой шапки. Пол вознесет ее до потолка. Настенные часы выбили длинное белое пятно вблизи кафельной печи. Там висит время. Виндиш закрывает глаза. «Времени пришел конец», — размышляет Виндиш. Он слышит, как тикает белое пятно от настенных часов, и видит циферблат из черных пятен. У времени нет стрелок. Движутся лишь черные пятна. Они теснятся. Выталкивают себя из белого пятна. Сваливаются вдоль стены. Черные пятна теперь пол. Пол в соседней комнате.
