Дорис Лессинг - Англия и Англия
— Знаю, что не со зла.
— Мама права, — Ленни снова взглянул на него с тревогой, но тут же поспешил отвести взгляд, — ты неважно выглядишь. Что случилось?
— А вдруг я провалю экзамены? — выпалил Чарли, не сдержавшись.
— Что за чепуха? В школе ты всегда был лучший ученик, всегда шел впереди всех. Почему ты теперь провалишься?
— Просто иногда я этого боюсь, — сказал Чарли смущенно, но радуясь, что опасность миновала.
Ленни снова внимательно поглядел на брата, уже не таясь, и слегка поднял плечи — не пожал ими, а словно бы приготовился к удару. Так он и сидел, положив большие руки на колени, с легкой насмешливой улыбкой на губах. Насмешка эта относилась не к Чарли, нет, а к жизни вообще.
Сердце у Чарли больно сжалось, и он виновато сказал:
— Ничего, все обойдется, сдам я их как-нибудь.
А ненавистный внутренний голос нашептал: «Ну, сдашь ты свои экзамены, ну и что? Получишь в каком-нибудь издательстве «интеллигентную» работу, станешь десятой спицей в колеснице — мало там таких невежд, как ты! А то будешь чиновником. Или учителем, призвания у тебя к этому нет, но не все ли равно? Или поступишь в услужение к тем, кто заправляет промышленностью, и будешь притеснять таких, как Ленни. Но самое смешное, что тебе когда еще будут платить столько, сколько Ленни зарабатывает сейчас». Невидимка ехидно сообщил из-за плеча, раскачивая похоронный колокол: «Сегодня утром студент третьего курса одного из Оксфордских колледжей Чарли Торнтон был найден мертвым в своей комнате. Комната была наполнена газом. Юноша страдал переутомлением, которое явилось результатом усиленных занятий. Смерть наступила вследствие естественных причин». Выкрикнув грубое ругательство, голос умолк. Но он затаился и ждал — Чарли знал, что он ждет.
— Ты не был у врача, Чарли-малыш? — спросил Ленни.
— Был. Он посоветовал мне сделать передышку. Потому я и приехал домой.
— Зачем ты так надрываешься над учебой?
— Да нет, пустяки, просто он сказал, нужно немножко отвлечься.
Ленни не улыбнулся. Чарли знал, что дома он скажет матери: «По-моему, у Чарли не все ладно», и та ответит, высыпая на раскаленную сковороду нарезанный картофель: «Наверное, он иногда сомневается, стоило ли огород городить. И потом, он же видит, что ты зарабатываешь, а он нет. — Она помолчит, они испытующе взглянут друг на друга, и она вздохнет: — Трудно ему. Приедет сюда — от всего отвык, вернется в колледж — и там все чужое». — «Ты — не расстраивайся, мамуля», — скажет Ленни. «Я и не расстраиваюсь. Чарли справится».
«Раз она все так хорошо понимает, может быть, она и тут права? Может быть, я и в самом деле справлюсь?» — заволновался внутренний голос.
Но бесенок за спиной немедленно вмешался: «Мать — лучший друг, от нее не ускользнет ни одна мелочь».
В прошлом году он привез домой Дженни — домашним ужасно хотелось поглядеть на «важных» людей, с которыми он теперь водится. Дженни — дочь бедного священника, педантичная и немного ограниченная, но в общем девушка славная. Все ждали, что она будет чваниться, но она легко обошла подводные камни, которые таил тот уик-энд. Мать потом сказала, и ее слова ударили его по самому больному месту: «Какая хорошая девушка. И о тебе заботится, как мать, это сразу видно». Это прозвучало упреком не девушке, а ему, Чарли. И теперь он с завистью смотрел на независимый профиль Ленни и говорил себе: «Да, он взрослый, настоящий мужчина. И уже давно стал взрослым, с тех пор как кончил ншолу. А я все еще мальчишка, хоть и старше его на два года».
Каждый раз, как Чарли приезжал домой, обитатели поселка давали ему почувствовать, что они, люди, из которых он вышел, делают серьезное дело, а вот он и те, с кем ему предстоит провести жизнь — если он, конечно, сдаст экзамены, — занимаются пустяками. Так ему казалось, но он в это не верил, его резонерствующий внутренний голос быстро расправлялся со всеми сомнениями, а вот живущий за спиной невидимка издевался как умел. Его родные тоже так не думают, они им гордятся. Но во всем, что бы они ни говорили и ни делали, для Чарли всегда был укор: они его берегут, стараются от всего оградить, но главное — они работают на него. Отец в шахте с четырнадцати лет, а ему, Чарли, уже двадцать два…
Ленни через год женится. Он уже говорит о семье, о детях, а ему, Чарли, выпускнику Оксфорда — если он, опять-таки, сдаст экзамены, — бакалавру искусств, придется обивать пороги в поисках работы: такими, как он, пруд пруди.
Вот и Донкастер. Скоро фабрика, где работает девушка Ленни, Дорин.
— Тебе сходить, а то придется шлепать обратно под дождем, — сказал Чарли.
— Ничего, я тебя провожу до вокзала.
До вокзала было ехать еще пять минут. И вдруг Ленни решился:
— Зря ты, по-моему, обидел маму.
— Но ведь я не произнес ни единого слова! — Чарли неожиданно для себя заговорил своим другим, «образованным» языком, которым старался не говорить дома, разве только в шутку. Ленни посмотрел на него с удивлением и укоризной.
— Все равно, она поняла.
— Но это же черт знает что такое! — Чарли начал горячиться. — Она целый день топчется в кухне, всех нас ублажает и еще по сто раз в день бегает за этим проклятым углем!
Когда Чарли в последний раз приезжал домой, это было на прошлое рождество, он приделал к раме старой детской коляски ведро, чтобы мать возила уголь. Сегодня утром он увидел свое сооружение во дворе, оно валялось в углу, и ведро было полно дождевой воды. После завтрака он и Ленни остались сидеть за столом. Дверь во двор была отворена, и мать ходила с небольшой лопаткой через кухню в гостиную, нося из ямы уголь. В каждый свой рейс она приносила маленький кусочек угля. Чарли сосчитал, что она совершила тридцать шесть таких рейсов со двора к кухонной плите и к камину в гостиной. Ходила она методично и размеренно, крепко сжимая перед собой черенок лопаты, как копье, сосредоточенно нахмурившись. Чарли уронил голову на сгол, и плечи его задрожали от беззвучного смеха. Лишь почувствовав осуждающий взгляд Ленни, он перестал смеяться. И вот теперь Ленни говорит: «Зря ты обидел маму».
— Я же ничего ей не сказал.
— Она все равно обиделась. По твоему лицу всегда видно, что ты думаешь, Чарли-малыш. — Но Чарли не отозвался на призыв брата, и не только потому, что тот хотел смягчить упрек. И Ленни добавил: — Ты же знаешь, старую собаку новым фокусам не выучишь.
— Старую! Да ей нет и пятидесяти! А ведет она себя, словно древняя старуха. Целый день топчется, возится, а зачем? Если бы она организовала правильно свой день или хотя бы иногда говорила нам, что надо сделать, со всей ее работой можно было бы управиться за два часа.
— И что бы она стала делать остальное время?
— Остальное время? Да что хочет — читать, ходить в гости, мало ли!
— Она все чувствует. Когда ты прошлый раз уехал, она плакала.
— Господи, да что она чувствует? — У Чарли горло перехватило от жалости, но в эту минуту заговорил рассудочный внутренний голос, и Чарли стал послушно повторять его слова: — Какое мы имеем право обращаться с ней, как с прислугой, черт возьми? Бетти подай на обед одно, папе другое, и она бегает вокруг нас и ублажает всех, как нянька.
— А кто вчера вечером сказал, что не хочет жирного мяса, и взял ее тарелку? — Ленни улыбнулся, но в голосе его был упрек.
— И я ничуть не лучше других, — сказал Чарли неискренне. — Тошно на все глядеть. — Это уже прозвучало вполне от души. — А все женщины в поселке считают, что так и надо, — продолжал он назидательно. — Если бы кто-то попытался организовать их день так, чтобы они иногда могли выкраивать несколько часов для себя, они бы решили, что их хотят оскорбить, превращают в бездельниц. Возьми маму. Два-три раза в неделю она ездит в Донкастер на фабрику заворачивать конфеты — она же больше тратит на автобус, чем ей там платят! Я сказал ей: «Ты ведь платишь больше, чем получаешь на фабрике», и знаешь, что она мне ответила? «Так приятно вырваться иногда и поглядеть, как живут люди». Это называется «поглядеть, как живут люди» — заворачивать идиотские конфеты на идиотской фабрике! Почему она не может просто поехать вечером в город и пойти куда-нибудь? Почему считает, что за все надо платить тяжелым трудом, что она обязана заворачивать эти бумажки да еще терять при этом деньги? Полное идиотство. Ведь они же люди, в конце концов! Люди, а не…
— А не кто? — гневно вспыхнул Ленни. Пока Чарли произносил свою обвинительную речь, губы у Ленни сжимались, глаза становились все уже. — Приехали, — сказал он с облегчением.
Они подождали, пока из автобуса спрыгивали веселые молодые шахтеры, потом сошли сами, и Чарли сказал:
— Я тебя посажу обратно.
Они перешли блестящую от дождя мостовую черной, прокопченной улицы к остановке автобуса.
— Не можем мы жить по-другому, ты зря это от нас требуешь, Чарли-малыш.
