Ф Лекси - Gone
Вдоль третьего отряда слонялся Серж, вдвое более сонный, чем все дети. Серж вычислил, что Андрюша, по всей видимости, проспит до завтрака, и поэтому второй отряд на зарядке будет возглавлять Наташа. Разумеется, так оно и было, и Серж не зря поднимался в такую рань.
Наташа была одета так же, как вчера вечером, как будто спать и не ложилась, однако вид у нее был значительно более свежий, чем у Сержа; ему вообще было весьма гнусно и холодно, и у него по спине бегали мурашки при виде раздетых пионеров.
...С этого он и начал беседу. Между тем еще и физрук похвалил третий и четвертый отряды за хорошую дисциплину, а первый, наоборот, обругал: Серж был доволен. Саша пропустил замечание мимо ушей: он знал,что первый отряд никогда и нигде не может быть самым дисциплинированным: все лагерные требования для таких дядей - пустая формальность.
Серж проводил Наташу до отряда, пошел к себе и решительно завалился спать, свалив линейку и завтрак на Ларису. Андрюша еще не просыпался.
На линейке начлаг сообщил,что завтра состоится открытие смены, и чтобы до вечера были выбраны председатели советов отрядов, и т.д. и т.п. Вяло обошел вокруг мачты с неподнятым еще флагом, изрек еще пару мыслей и стушевался. Саша морщился на свой отряд: салют держали неровно, пионер Витя Ухолкин увлеченно любовался длинными волосами Стеллы Ивановой, а Паша Кузьмин громко острил и делал вместо "салюта" плэйбоевского зайчика.
К концу завтрака проснулся Андрей. Он не спеша сходил в столовую, вернулся, застал у себя в отряде собрание,которым почему-то руководил Серж, но не удивился, а просто сел на самое видное место, как почетный председатель; они с Сержем отлично дополняли друг друга - порядок был идеальный, к тому же с тылу он еще подкреплялся Наташей.
В процессе собрания Серж провел ряд глубоких мысленных изысканий, и в результате пришел к выводу, что из всего женского персонажа лагеря Наташа - "самый дельный экземпляр", к тому же, как установил Серж, прелестные внешние данные усугублялись "оптимальным складом характера". В таком вот умильном настроении Серж и покинул собрание второго отряда (чтобы не вызывать избыточного любопытства) и застал абсолютно аналогичное таковое у себя в отряде. Поскольку его дети были на год глупее, Серж провел его с блеском и погрузился в дальнейшие радужные мысли, изыскивая повод, дабы еще зайти во второй отряд.
Вечером в покер не играли.
Все как-то оказались заняты, да и джина почему-то никому не хотелось; короче, все прошло заурядно. Серж укладывал спать второй отряд.
Утром было открытие смены. Огласили некий план мероприятий (когда будет смотр строя и песни, а когда-то смотр отрядных уголков) и т.д. и т.п., подняли знамя; потом собрали вожатых и дали еще кое-какие рекомендации (например, что утром все же не мешало ходить на планерку, хотя бы по одному вожатому от отряда), и прочее, и прочее; короче говоря, в этот день почти ничего особенного не было.
...Впрочем, одно интересное событие в этот день все же имело место: дискотека, посвященная открытию смены. В принципе, это были обычные танцы - но новое слово "дискотека" уже проникло всюду, даже в пионерлагеря, посему старая терминология совершенно никуда не годилась, и никто не мог себе представить, как это дискотеку можно обозвать "танцами"...
4.
...Пионер Витя Ухолкин бродил вокруг клуба. Одновременно с этим он страдал, поскольку в последнее время это было нормальным его состоянием.
Рядом с клубом была танцплощадка, и на ней проистекала означенная дискотека: пока было всего девять часов, и тем не менее вполне стемнело (да, тогда еще не было "летнего времени", и в августе вечера наступали рано; и даже танцы в девять часов в пионерлагере выглядели вполне нормально).
Звучала музыка, и Юра объявлял чего-то в микрофон; все старательно развлекались. Витя Ухолкин бродил вокруг клуба и страдал.
Впрочем, страданием это назвать было трудно: это был сложный конгломерат из совершенно противоречивых мыслей и чувств, да и не согласился бы Витя расстаться с этим состоянием ни за что в жизни. Ничего подобного раньше он не чувствовал: вот уже месяц, как Витин мир совершенно перевернулся, и это было удивительно и великолепно.
Причину вы, конечно, уже поняли. Витя Ухолкин влюбился в девочку из своего отряда.
Был он, вообще говоря, относительно развитым и взрослым малым. О девочках знал все, или почти все, как ему казалось, и этим летом мысленная разработка сего вопроса достигла своего апогея. Он знал, какой "тип" девочек ему более всего нравится, критически оценивал со всех сторон знакомых женского пола, со знанием дела беседовал с друзьями о вопросах "любви и секса", говорил, что пора, дескать, кем-нибудь "заняться", а то всех хороших девочек расхватают ("вот только лень мне что-то...") и т.д. и т.п.
В лагерь он поехал со второй смены. Мы с вами, в общем, готовы признать, что Витя был еще глуп и молод, и все случилось так, как и должно было случиться: совершенно стереотипно.
На зарядку их строили в определенном порядке: вожатый второй смены был педант, и даже с утра устраивал построение: сначала девочки, потом мальчики, и все по росту; далее полученная колонна определенным образом разворачивалась при входе на стадион, и перед Витей неизбежно оказывалась впереди метрах в трех Стелла Иванова, девочка с длинными волосами.
Витя Ухолкин оценил ее еще давно (так ему казалось, по крайней мере). Высокая и стройная, очень красивые волосы. Длинные ноги. Лица Витя оценить полностью пока не мог, но в своих туманных рассуждениях признавал его очень правильно сформированным и где-то в общем в его вкусе. Двигалась Стелла на зарядке легко и красиво, хотя и не с большей охотой, чем остальные... Вообще, сильных крупных девиц Витя не любил, подобный тип он называл "лошадь". Здесь было нечто совсем другое: Стелла казалась высокой и "хрупкой" в то же время; Витя интенсивно отыскивал поэтические сравнения для ее стройной фигуры и красивых длинных волос... В общем, на зарядке он чувствовал себя несколько приятнее, чем его товарищи.
Тем временем процесс в неискушенном Витином сознании продолжался. Всех девочек он сравнивал теперь со Стеллой, как с этаким эталоном, и постоянно убеждался в ее превосходстве над остальными. "Да нет", - думал Витя, - "Просто она действительно лучше других, я хладнокровно выбрал ее, и это совершенно естественно. Если я увижу кого-нибудь лучше, то сразу это оценю и сделаю правильный, трезвый вывод..." Но все эти доводы не в силах были уже что-то изменить, и постепенно все четче обрисовывалось убеждение, что лучше Стеллы никого быть не может, и это убеждение прочно вставало в центр всего мира... Витя этому еще не верил, он верил в свой трезвый расчет, и тому подобные вещи, но само состояние ему уже нравилось - постоянно думать о НЕЙ, вспоминать фрагменты ее лица и любоваться ей самой, вспоминая каждую мелочь. Все существование было теперь подчинено одному - жить, чтобы думать о ней и видеть ее: это развлечение ему нравилось, по крайней мере ничем подобным раньше он не занимался. Все отношение к лагерному режиму совершенно изменилось: например, ненавистная зарядка стала теперь самым приятным занятием за весь день. Засыпая, он начинал разговаривать сам с собой: несколько раз убедительно доказывал сам себе, насколько она красивая девочка ("Ты просто не понимаешь, какое у нее прекрасное лицо..." И следовали детали). Лица ее вскоре он уже просто вспомнить не мог, возникали лишь отдельные фрагменты: оно слилось с его восприятием, стало "нулевой точкой". Он обнаружил однозначное соответствие Стеллы с его ранее разработанным идеалом: он всерьез был уверен в этом, хотя на самом деле, по-видимому, сам идеал незаметно совместился со Стеллой.
И вдруг Витя спохватился. Произошло это очень просто: он внезапно вспомнил слово "любовь". Именно это слово, которое раньше ему казалось глупым и ненужным, и которого он раньше избегал в своей речи. Вспомнив, Витя немного подумал, и с ужасом обнаружил, что это, кажется, где-то как-то, наверное, и есть оно самое...
Витя испугался. Он попытался доказать себе, что все зависит только от него, он ни в кого не влюбился, это все просто так, и он может спокойно забыть ЕЕ и думать о другой девчонке.
Но ничего не получалось, никакие убеждения и уверения не помогали. Он снова замирал сердцем, когда видел ее, она нравилась ему до потери сознания, он просто не видел ничего, кроме нее, это было неизлечимо...
И Витя сдался. Он признался себе, что ЛЮБИТ ЕЕ, и это слово, раньше казавшееся до ужаса гадким, теперь постоянно было в его мыслях. Ощущение было удивительным и прекрасным, Витя упивался им, и блаженствовал, повторяя уникальную общеизвестную фразу из трех слов, или имя: "Стелла, Стелла, Стелла, Стелла, Стелла..." Ее имя, заметим, довольно странное и неестественное, казалось ему верхом совершенства.
Однако первая, созерцательная стадия прошла, и Витя все больше задумывался, чего же ему сделать, чтобы и Стелла обратила на него внимание. Просто рассказать кому-нибудь о своем чувстве (тем более ЕЙ!) Витя никак не мог, ему казалось, что его все засмеют и он этого не выдержит. Даже если бы кто-нибудь об этом догадался, он просто сгорел бы от стыда, и одни мысли об этом приводили его в ужас. Надо было как-то понравиться ей самой, и Витя готов был приложить к тому все усилия.
