Анатолий Друзенко - Rrzepraszam Варшавская история
– Польша – это же так интересно!
Я весь в отца.
Уезжая в командировку – всего-то на два дня, в район, – он с утра терзал маму:
– Поезд уже отходит!
С годами и я, покидая дом, стал паниковать.
Тем более – на этот раз.
Не в район собрался – в заграничную, хоть и братскую, страну.
Не на экскурсию – работать; как это выглядит, я понятия не имел.
Не на пару деньков – минимум на три года…
Провожался – под лукавые тосты, слезливые целования, бессмысленные наставления.
– Главное, старик, – тарахтит Олежка, – ничего из себя не изображай.
А с какой стати? Курица – не птица, Польша – не заграница.
С удивлением смотрю на друзей. Они будто за стеклом, по которому струится вода.
А я уже ТАМ.
Для начала отправляюсь один – осмотреться.
Поезд отходит от Белорусского вокзала и называется “Полонез”: сразу ясно, куда его несет.
Оглушенный прбоводами, я гляжу в окно, прикидывая, какие проблемы ждут меня за Бугом.
Что, собственно, я знаю об этой стране?
Ну, конечно – Лжедмитрий! Привел их в Россию. А Сусанин – потом – завлек в непроходимые болота.
Еще маршал Сейма. Стучит посохом, а супернезависимый депутат кричит из зала: “Не согласен!” Вето – оно и есть вето.
Само собой, Коперник: первым понял мужик, что планеты вращаются вокруг Солнца.
Костюшко: отстоял независимость… Америки.
Мицкевич с Пушкиным дружил.
Полонез Огинского.
Дзержинский.
Варшавское восстание.
Лято, Дейна, Шармах – олимпийские чемпионы по футболу.
Берут, Гомулка, Герек – вожди.
Ансамбль “Червоны гитары”.
Косметика фирмы “Полена”.
Кажется, все…
В Бресте меняем колеса.
– Буты, – поясняет сосед по купе.
– Что?
– Поляки так колеса называют. И туфли. Поговорка есть: у поляка даже бут – пан.
Над продрогшей Варшавой висит оранжевый блин.
На Центральном вокзале встречают коллеги.
Кое-кого я знаю.
Ермолович приехал загодя, чтобы подготовить корпункт к сдаче.
Суетливо обнимаюсь с Саней Рогожиным, сокурсником, а теперь – корреспондентом ТАСС.
С Костей Щербаковым студентами отбывали сенокосную повинность под
Можайском. Здесь он представляет малопонятную организацию с протяжным, как вздох, наименованием – ВААП. Ему завидуют. И как не завидовать, если у человека одна задача – накрывать за казенный кошт, налаживая контакты с капризной польской интеллигенцией.
Вялотекущий мальчишник в корпункте.
Накануне они ездили гуртом в Люблин и теперь подначивают друг друга:
– А ты вчера здорово выступил!
Разбежались быстро…
Началась рутина.
Ермолович пишет акты – на каждую строку в инвентарной ведомости: от автомобиля “Волга” до обувной щетки. Я перепечатываю на машинке, после чего подписываемся: “Ермолович сдал, Друзенко принял”.
Коктейль в посольстве.
Закуску купили на рынке.
Выпивку я привез из Москвы. Сопроводительная бумага разъясняет: “Для представительских целей”. Обыкновенная водка, а как звучит!
Среди гостей самая величавая – в буквальном смысле – певица Анна Герман.
Мужа – он ей по плечо – представила:
– Пан инженер.
Похожий на воблу советник по прозвищу Птичкин, которого все считают резидентом, толкнул спич.
Перед этим несколько раз подходил, спрашивал:
– Извините, как ваша фамилия?
Все равно перепутал…
Утром в корпункте не умолкает радио, а по вечерам – телевизор.
Вживаюсь в ауру чужой речи.
Бесконечная “угадай-ка”.
“Неделя” у поляков не неделя, а “воскресенье”, “ютро” – не утро, а
“завтра”, “кавер” – не ковер, а “икра”, “диван” – не диван, а
“ковер”, “крават” – не кровать, а “галстук”, “склеп” – не могила, а
“магазин”, который в свою очередь не что иное, как “журнал”.
Отовсюду – вежливый шелест: “проше… проше… проше” (пожалуйста).
Когда злятся, вспоминают почему-то про бледную курицу:
– Курча бляда!
Ничего не напоминает?
Один пан просит у другого в долг, а у того – пусто. Что говорят в таких случаях?
– Не могу.
Поляк говорит:
– Трудно.
Приветствие:
– Припадаю к вашим ногам.
Ответ:
– А я уже лежу у ваших.
К подполковнику обращаются – пан полковник, к вице-премьеру – пан премьер, к вице-министру – пан министр.
Наш замминистра приехал, услышал – чуть с ума не сошел. В Москву звонил, справлялся.
На футболе о мыле – ни слова. Кричат:
– Судья, к телефону!
Беру интервью у министра. Тот жалуется:
– Извините, у меня после вчерашнего страшный кац.
У нас это фамилия, у них – похмелье.
Пытаюсь представить, как иностранный корреспондент приходит к нашему министру и тот – признается…
Курица, может, и не птица, а они…
Кто не удивляет, так это свои.
По понедельникам – иезуитство.
К 9.00 – после двух выходных! в обязательном порядке! – приглашают в посольство.
Токуют в зале, где специально обработанные стены исключают возможность подслушивать.
Все равно конспирируются: Польша – “страна пребывания”, поляки -
“друзья”.
Друзья считают… друзья недооценивают… у друзей проблемы…
Посол, бывший белорусский премьер, сидит монументом. Прозвище ему дали – в самую десятку! Вроде ничего общего, а до чего ж подходит -
Дуче.
Посольские делятся на три категории.
Карьерные дипломаты модно одеты и прилично говорят по-польски.
Те, кто под “крышей”, развязно общительны.
Остальные – молчаливы, затравлены и в серых костюмах. Приехали вслед за Дуче и говорят с певучим испугом.
Жен корреспондентов пригласили на прием, чтоб – заодно – помыли посуду.
Вечерами все сидят по домам: ни в кино, ни в театр.
Злотые меняют на чеки Внешторга. Копят на машины.
Из отпуска везут чемоданы консервов. Все равно недоедают. У детей случаются голодные обмороки.
КУРИЦА – НЕ ПТИЦА…
Пока не прибыло семейство, мое одиночество скрашивает Саня. Заглянет по-приятельски, – шагает на кухню, достает из кейса, хотя у меня тоже есть, в холодильнике.
Режем колбасу. Я жарю глазунью. Саня смачно закусывает и водит меня коридорами новой жизни.
Если засиживаемся, звонит его верная Татьяна:
– Вы там не очень?
Саня со мной раскрепощается.
В отличие от других, которые могут догадываться, я – знаю.
Не за красивые же глаза его после журфака отправили в Штаты, в аспирантуру какого-то университета?!
Я на американских аспирантов в общежитии на Ленгорах насмотрелся. За версту несло разведкой. А Саня чем хуже?
Меня самого – два раза совращали.
Сначала – на факультете, потом – в редакции.
Рыжая Валентина, секретарь учебной части, отловила в коридоре и потащила к себе. Там, смущаясь, представила невзрачному человеку с размытыми чертами и удалилась.
Безликий товарищ завел туманный разговор, спрашивал, как я отношусь к работе за границей. Напирал, что я подхожу по характеру, внешности, что они знают про отца.
Пришлось притворяться наивным.
Сказал, что на меня пришел вызов из большой газеты, что главным там
– Аджубей и что я давно мечтал работать исключительно под его неослабным руководством.
Товарищ, услышав про зятя Никиты Сергеевича, вздохнул, пожелал удачи и ретировался.
Во второй раз – уже в редакции – отбояриться было сложнее.
Такой же неразличимый собеседник вцепился, как клещ, хоть изъяснялся полунамеками.
Я тянул с ответом. Сказать “нет” не хватало духу.
И вдруг – эврика! – вспомнил про очки.
Когда я под стол пешком ходил, на правом зрачке появилось бельмо.
При немцах было, в оккупацию, а тогда – да еще в деревне – какие врачи!
По совету старух мама вдула в глаз сахарную пудру. Бельмо пропало.
Но зрение…
Я скорчил скорбную мину, намекнул, что не исключена полная потеря, и от меня отстали.
Иногда пытаюсь представить, какой Штирлиц из меня получился бы, но ничего, кроме нелепых паролей, в голову не приходит…
Поглощая глазунью, Саня жалуется на коллег:
– Думают, я в их рюмки заглядываю. Идиоты! Не было печали.
Первое задание. Срочное. Взять интервью у Брыльской.
Сначала растерялся. Потом узнал адрес и телефон.
Согласилась с удовольствием. Назначила на вечер.
Я – к палочке-выручалочке.
– Конечно подвезу, – пробурчал Саня.
Высадив меня в новом микрорайоне, приятель умчался по своим секретным делам.
Стою, кручу головой: все дома одинаковые.
Вспомнил героя “Иронии судьбы”: еще не туда попаду.
Нашел!
Пани Барбара смотрит с удивлением.
А все мое старое, “райкомовское”, до пят, пальто! И – дурацкая шляпа.
Пробую отшутиться:
– Вам легко будет запомнить мое имя.
– Почему? – удивляется.
– Шляпа пана Анатоля!
Был такой популярный польский фильм.
Улыбается. Чуть-чуть. Выглядит усталой. Даже измученной.
Ничего от звезды.
