Лионель Труйо - Дети героев
Заслышав шаги почтальона, Мариэла подхватила сумку, покидала в нее нашу одежду и подтолкнула меня к выходу. На улице первое, что меня поразило, это как пекло солнце. Мы с Мариэлой больше любим луну. В полнолуние, когда тени делаются мягче пластилина, мы лепили из них всякие штуки. Полуденное солнце отбрасывает такую жесткую тень, которая по пятам следует за идущим человеком, как будто каждый тащит за собою собственного жандарма. Когда солнце жгло слишком сильно, мы всегда искали, куда от него укрыться. В школьном дворе, прямо посередине, рос огромный дуб. Мариэла показала мне и другие тенистые уголки, где можно было схорониться от палящих солнечных лучей. Иногда мы прятались за длинными рядами простыней, вывешенных для просушки прачками, или искали прохладу в недостроенных домишках в глубине бидонвиля. Там, где упрямцы затеяли строительство, несмотря на предупреждения муниципальных чиновников, но потом все-таки были вынуждены остановить работы, потому что нельзя же в самом деле возводить фундамент на болоте. У нас с Мариэлой всегда были свои укромные местечки, где мы могли перехитрить солнце. И вот впервые нам пришлось встретиться с ним лицом к лицу, мы понимали, что вряд ли найдем убежище. Значит, надо постараться его обогнать: у нас это получится, если мы будем долго бежать по направлению к ночи. Первым, что я увидел после смерти Корасона, было солнце, а вторым — живот почтальона. Я со всего размаху врезался в него головой. Он сразу уронил всю почту в болотистую лужу, отделяющую дом Жан-Батиста от нашего. Письма начали погружаться в илистую воду, некоторые пустились в плавание, как парусники. Если бы дело было только в Корасоне, жители квартала, может быть, и простили бы нас. В сущности, никто, кроме нас, его не любил. Не было ни одного человека, даже самого бедного, у кого бы он не выманил деньги, а поскольку женщины считали его красивым, все мужики ненавидели Корасона, хотя и не осмеливались заявить об этом вслух, боясь его бицепсов. Наше настоящее преступление состояло в том, что из-за нас утонули письма в болоте. Никому не понравится, когда «топят» его надежды. Люди просто разорвали бы нас на куски. Наверняка в числе других утонуло и письмо от ман-Ивонны. Корасон предчувствовал, что оно должно вот-вот прийти, и приготовился к встрече с почтальоном, который любил поболтать с ним о боксе, — накрыл маленький столик. Бутылка и два стакана. У него было прямо-таки собачье чутье на письма ман-Ивонны, и он всегда старался их перехватить, чтобы самому истратить деньги. Хотя он терпеть не мог, когда Жозефина высовывала нос из дому, в такие дни сам уговаривал ее куда-нибудь сходить, напоминал, что она давно обещала навестить какую-нибудь старую подругу. Он ставил на стол стаканы, закатывал рукава, созерцал свои бицепсы и ждал почтальона. Отец редко ошибался в расчетах, в крайнем случае на день-другой. Кроме того периода длиной в полгода, когда мы не имели никаких новостей от ман-Ивонны, хлопотавшей, чтобы власти штата Флорида наконец-то выплатили ей задолженность по социальной страховке. В груде почты было письмо от ман-Ивонны с номером счета, который нужно было предъявить в пункте обмена валюты, а также с точными указаниями, на что следует потратить эти деньги. Но перехватывать письмо больше некому — Корасона нет. Да и вообще вся почта бидонвиля отныне плавала в луже, отделяющей наш дом от дома Жан-Батиста. Почтальон поднялся на ноги и закричал, чтобы мы вернулись. Мы были уже далеко, когда он решился зайти в дом и призвать себе на помощь человека авторитетного. Мы уже преодолели половину главного прохода, миновали ворота коммунальной школы и перелезали через облупившийся каменный забор, огораживающий владения пастора баптистской церкви, чтобы срезать путь и выбраться на дорогу, ведущую к фасаду мебельной фабрики. Взрослые, особенно работники фабрики, не любят ходить этой тропой. Там можно порезать ноги об осколки или вляпаться в лепеху коровьего навоза, так что тебя еще долго будет преследовать вонь. Взрослые вообще не любят, чтобы другим стало известно, какой дорогой они ходят. Но для нас было пара пустяков — перепрыгнуть через каменную стенку. А поскольку у нас нет хозяина, который в день получки будет читать нотацию о чистоте, то длинным взрослым путям мы предпочитаем короткие. В конце тропинки, в паре шагов от широкой заасфальтированной площадки, шутки ради нас попытался остановить толстяк Майар. Откровенно говоря, я его совершенно не интересовал. Я вообще мало кого интересую, если не считать Джонни Заику, Марселя и еще нескольких ребят, для остальных я — брат Мариэлы. Толстяк Майар считал делом чести облапать всех девчонок и часто подкарауливал Мариэлу. Один раз она позволила ему дотронуться до себя, наверное, потому что в этом было что-то новенькое. Мариэла любит пробовать все новое. А он, как дурак, решил, что заимел на нее права, и пошел трепаться по всему бидонвилю о своей так называемой победе, чтобы все ему завидовали. В день смерти Корасона он попытался схватить ее и притянуть к себе. Поначалу это выглядело как игра, потом до него донеслись вопли жителей квартала, выкрикивавших наши имена, и он понял, что произошло что-то серьезное. Как и все, кто мечтает стать артистом, он захотел принять участие в общей суматохе и поймать Мариэлу по-настоящему. Но Мариэла отклонилась, точь-в-точь повторив движение Корасона, любившего тренироваться ранним утром, когда весь квартал еще спит, за исключением хлебных торговок, возвращающихся из булочной. Толстяк Майар замер как истукан, но не желал признать себя побежденным. Безоружная девчонка представлялась ему легкой добычей. Он снова ринулся на нее, и тогда Мариэла преподнесла ему сюрприз. Она нанесла ему короткий прямой удар в солнечное сплетение. Опять-таки, в точности как Корасон, когда по утрам тот дрался с ветром, чтобы не терять формы. Толстяк Майар еще успел в последнем приступе гордости быстро оглядеться по сторонам. Нас никто не видел. Убедившись, что свидетелей нет, он упал на колени, хватая ртом воздух, пялясь пустыми глазами и издавая предсмертные хрипы. Нам было некогда объяснять ему, что он выживет и еще много раз будет бит. Мы с Мариэлой знали: одним ударом кулака убить нельзя — боль должна долго копиться, пожирая тело изнутри и оставляя от него только кожу. В последние недели Корасон колотил Жозефину почти каждый день, у нее даже кровь больше не текла, она не плакала, вообще никак не реагировала на побои. Но ее изъеденная кожа еще продолжала дышать. Смерть еще не выступила на поверхность. От побоев умирают медленно, так что толстяку Майару придется подождать. Глядя на его несчастную физиономию, Мариэла расхохоталась. Есть люди, которые рождаются на свет с талантом к слезам. А у Мариэлы главная фишка — смех. Она никого не копировала, ни за кем не повторяла — свой смех она изобрела сама. Не знаю, есть ли на свете место, где учат смеяться, но у нас каждый постигает эту науку самостоятельно. А жизнь иногда несется так быстро, а иногда, наоборот, тянется так медленно, что из-за недостатка времени или сил ты так никогда ее и не осваиваешь. Я, например, смеяться не люблю. В коммунальной школе вас учат грамоте. Разные божьи церкви учат страху перед Всевышним. В том, что касается мудрости или принципов, мы прислушиваемся к пословицам. У нас в квартале, если дела совсем швах, жизнь опирается на пословицы. У каждого жителя их пруд пруди, даже у самых бедных. И это единственное добро, которым люди делятся друг с другом, не дожидаясь, пока их об этом попросят. Порой, если говорить не о чем, кто-нибудь вспомнит пословицу, все равно какую, и готово — вот и начало разговора. У нас море пословиц, чтобы заполнять пустоты и давать свой комментарий событиям, включая самые непредвиденные, что случаются раз в жизни. Когда сезон дождей затянулся у нас до того, что вода стояла выше крыш самых высоких домов, расположенных на склонах оврага, люди всю голову себе сломали в поисках расхожей морали, которая объяснила бы им причину потопа. Каждый раз, когда жизнь поворачивается к людям плохой стороной, взрослые изобретают новую пословицу. А дети собирают их, чтобы вырасти мудрыми. Смешливость Мариэлы не имеет ничего общего с нашими привычками, это ее личное достижение. Вообще Мариэла сама себя сотворила. Свои слезы, мысли, смех, а теперь и свою судьбу, если можно назвать судьбою ту жизнь без ясного пути, которая нас ждет. Она все еще смеялась, когда мы вышли на настоящую улицу с названием, машинами. Это была другая территория, на ней действовали другие правила. В нашем квартале у людей, кроме тех, кто работает и возвращается домой без сил, много свободного времени. И они могут распоряжаться им по своему усмотрению. Наши преследователи не собирались отказываться от погони, но засечь нас в толпе стало намного труднее. Мы превратились в обыкновенных мальчика и девочку, безымянных жителей настоящего города — города, обозначенного на карте. Очутившись во внешнем городе, мы замедлили шаг. Я кашлял. Прохожие оборачивались и, как мне казалось, смотрели на меня с подозрением. Я не могу сдержать кашель после самого незначительного физического усилия. В бидонвиле на мой кашель никто не обращает внимания. Все в курсе, что я такой от природы, родился с таким недостатком, и никому нет до этого никакого дела. Но когда я встречаюсь с чужими, их это очень удивляет. От бега я совсем выдохся, и Мариэла предложила дойти до Марсового Поля, а там отдохнуть на скамейке. Мы пошли не торопясь, и мой кашель утих. Несмотря на неуверенность, я чувствовал себя хорошо. Беспокойство накатило позже, уже когда мы сидели на лавке, а потом еще раз, вечером, когда пришлось задуматься, где ночевать. И еще на следующий день, когда мы пошли на встречу с Джонни Заикой, который рассказал, что в дело вмешалась пресса. Черные мысли — они как деревья. Им нужно время, чтобы прорасти, они шебуршатся у вас в голове, пока не пустят корни. В первые часы после второй смерти Корасона, после бега через город, мы не спеша шагали по просторам Марсова Поля, над которым нависают равнодушные статуи героев. Мариэла несла сумку и думала за нас двоих. Мы шли плечо к плечу, и я спокойно переставлял ноги, как будто прятался за ней. Она всегда была добра ко мне, делала кучу поблажек, оказала тысячу всяких мелких услуг, про которые вот так сразу и не вспомнишь. И не мелких тоже. Например, помогала мне с уроками или заботилась о здоровье. Кроме того, поскольку она была любимицей Корасона, то каждый раз, когда я совершал какую-нибудь глупость, она говорила МЫ, чтобы его разжалобить. Если законы позволяют, я надеюсь, что смогу с ней переписываться, потому что мы и правда два сапога — пара. Мариэла для меня больше, чем просто сестра. У нас вообще не принято пользоваться такими словами, как «сестра» и «брат». У нас каждого зовут по имени, и каждый волен любить, кого хочет. У людей просто нет денег, чтобы заставить кого-то себя полюбить. Ну вот, я и выбрал Мариэлу. Это и раньше так было. И все то время, что длился наш побег, то есть три дня — две луны плюс несколько часов, до того как на третий день нас поймали на этом самом месте Марсова Поля, у подножья этих самых статуй, меня, пока я сидел в беседке и мечтал о музыке, а ее, когда она вернулась, объехав территорию на велосипеде, мы в полном смысле слова были два сапога пара.
