Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души
Машина затормозила. Тетка убрала руку, перегнулась через Клаву, распахнула дверь и резко вытолкнула Клаву наружу – как та была, с джинсами, путающимися в ногах.
Темно и пусто на улице, но Клаве показалось, что ее голизна осветила дома вокруг. И все смотрят сквозь окна.
Тетка наклонилась, потянула снизу одежки.
– Фу, какое трико грубое. Гарнитур для бедных.
И сама всё застегнула на Клаве – как на маленькой.
3
Они поднялись в лифте и оказались в квартире, в какой Клава и не бывала никогда. Только по телевизору видала в мексиканских фильмах. Так с телевизора и завидовать нечего, там всё далеко: за экраном.
Мужик куда-то исчез, а женщина хлопотала вокруг «маленькой гостьи», как она повторяла к большому удовольствию Клавы.
– Сюда. Белесенькая какая. Вот здесь будем спаиньки. Только сначала маленькую гостью помоем и переоденем. Стой ты, – вдруг резко, и снова ласково: – Я всё сама.
Она снова умело расстегивала все молнии и пуговки.
– Женское дело – штанишки снимать, запомни на всю оставшуюся жизнь. Да и в раю, наверное, то же самое: а иначе – какой же рай? Остальное всё врут – и учителя, и политики всякие. Писатели тоже врать мастаки: литературу себе придумали. Штанишки спускать и расслабляться – вот и вся жизнь женская. Будешь штанишки спускать вовремя – будешь жить в любви и кайфе. Вовремя, но как можно чаще. Вот так. И такую писеньку никто еще своим грязным еблом не пропырял. Сейчас помоемся и подмоемся.
Она увлекла Клаву в огромную ванную – куда больше их квартирной кухни. Сверкающую как операционная, где Клаве год назад выдирали гланды. Тут было всё: ванна полукруглая и горшок обычный, и похожее на горшок приспособление с кранами.
Незаметно как-то тетка и сама разделась, оказавшись толще и дряблее, чем показалась на улице в темной коже.
– Зови меня Наташей, понятно?
– Понятно, тетя Наташа, – постаралась Клава ответить как можно вежливее.
– Какая тебе тетя? – тетка как бы в шутку, но довольно больно хлестнула Клаву по щеке. – Наташей. Как старшую подружку твою. Ну-ка? «Я тебя люблю, подружка Наташа» – повтори!
– Я тебя очень люблю, подружка Наташенька, – догадалась Клава расцветить обязательную фразу.
– Вот, молодичка, вот умничка.
Она обливала Клаву шампунем, промывала водой – и ласкала, ласкала непрерывно всеми пальцами, которые словно бы жили отдельной и очень резвой жизнью.
– Хвасталась, что большая, а совсем девочка. Ты и не чувствуешь здесь ничего? Ну, рассказывай! – снова хлестнула по щеке.
Клава припомнила честно:
– Похоже, как когда папуся порол, но не так, – Клава польстила доброй хозяйке.
– Ах он старый садист! Так он такую круглую попочку порол?
– Ага, – с удовольствием нажаловалась Клава. – И мамусенька помогала.
– Вдвоем? А потом?
– А потом папуся драл ее как следует.
– А чем же порол твой старый папуся чертов?
– Ремнем. Но пряжкой не бил, только кожей, – добавила она для справедливости.
– Ух ты какая: целочка, да не девочка. Ну-ка пошли.
Она обтерла Клаву старательно, но как-то торопливо.
– Ну пошли спаиньки. А ты в Спящую красавицу никогда не играла?
– А как это?
– Когда ты спишь и ничего не слышишь. А чего-то с тобой делают, делают… – затянула Наташа мечтательно.
– Не-а.
– Ну, значит, спи. Выпей вот.
Наташа принесла в чашке вроде чая.
Только горького и холодного.
Клава и так хотела спать. А тут и совсем заснула. На такой кровати, на какой и рядом не лежала никогда.
И только едва слышала сквозь сон возню Наташи на себе. Далекую и приятную.
Или кровать такая хорошая?
4
Утром Наташа была сердита, но не дралась и даже не ругалась.
– Ну? Продрыхлась? Надевай вот вместо твоих половых тряпок. В переносном смысле – половых: которыми на кухне полы моют.
Клава робко надела настоящее шелковое белье. Да и шелка на него ушло меньше чем с носовой платочек – больше кружев.
– Вот так, теперь что-то. Сейчас есть будем.
Наташа разгуливала по квартире совсем голая.
– Ну иди. Где кухня, еще не разглядела? Постой. Ну-ка, сними снова.
Клава с сожалением сняла обновки, думая, что их у нее отнимают.
– Не умеешь раздеваться. Надо, ну я не знаю, с оттяжкой. Будто каждым этим кружавчиком подарок делаешь. И одеваться – словно не хочется, да строгая мама заставляет. Давай-ка снова.
Клава старалась понимать и выполнять приказы, чтобы остаться здесь. Чтобы не прогнала Наташа обратно домой – к папусе с мамусенькой. Да мамусенька и убьет теперь.
– Ничего. Надо чтобы с тобой Шурачок поработал. Поставил тебе личный стрип. Он педик, так что твой весенний пейзаж ему до лампочки, но на постановки – талант!.. Ладно, жрать пошли. Кушать пора маленькой девочке.
И поели тоже так, как Клаве не приходилось ни разу. Всё больше лососиной и французскими сырами с прозеленью.
– Ладно. Дело пора делать, – поднялась Наташа. Сиди здесь, никому не открывай, телефон не снимай. Скоро приду. Да плетку хорошую бы не забыть – не одному твоему папочке твоя попочка резиновая понравится, – не то пригрозила, не то пообещала.
Но Клава не испугалась и хорошей плетки. Чтобы остаться здесь, она готова была отрабатывать терпеливой попкой – тем более, после папусиного солдатского ремня. Ночь только провела она в этой комнате с лаковым полом и шелковыми занавесками, провела на огромной кровати, крашенной белой эмалью, пролежала, проспала под атласным одеялом – и перенеслась в другую жизнь, из которой не хотелось обратно туда, где уткнут ее снова лицом в вонючий заляпанный матрац.
Может, Бог и помог ей наконец? Чего Ему стоит? За столько-то поклонов и свечек даже и не дорого Ему встало.
А что здесь точно так же нужна она людям только своей чувствительной писенькой да полосованной попкой – так это настоящее устройство жизни и есть. Везде одинаковое, а когда в школе заставляют учить другое, так это одно вранье. Потому Клаве и неинтересно. И когда собираются у кого-нибудь дома классом или компанией, тоже начинают щупаться, и самые недотроги вроде Светки Озерановой строят из себя, чтобы набить цену, а потом тоже к мальчишкам на колени садятся и хихикают для подъема интереса.
И взрослые прячутся, а делают так же. Мальчишки рассказывают, что физичка Виолетта, которая держится как барыня и брезгливо рассыпает двойки таким как Клава, десятиклассникам даёт, которые уже под метр девяносто вымахивают. «Эскпериментальной физикой» занимаются. Клаве и проверять не надо, она раньше чем себя, папусю с мамусенькой в двухъярусных позах помнит. Все взрослые только этого и ждут целый день.
И единственный вопрос в жизни: на какие простыни тебя положат, в какой ванне подмоют. И куда приятнее снимать скользящие нежные трусики, чем ту дерюгу, которую Клава носила до сего дня, а в этой квартире ее старым трико зазорно даже пол вымыть.
Зазвонил телефон, Клава посмотрела испуганно, боясь что за звонком появятся грубые люди, которым наплевать на нее, которые выкинут ее из этой волшебной квартиры. Наташа – та не выкинет, Наташе уже понравилось ее ласкать, надо только терпеть и исполнять всё, что Наташа захочет.
Наташа наконец пришла. И не одна. С нею явился мужик молодой, но жирный. Чем-то похож на Павлика, только глаза осмысленнее. И разговаривал по-людски, а не мычал.
– Вот она, – небрежно ткнула пальцем Наташа. – Не дикая роза, а дикий бутон. Но ничего, старается.
– Ну покажи ее, – высоким голоском пропел жирный.
– Давай, покажись перед Шурачком, – приказала Наташа.
И сделала рукой – как круг очертила.
Клава поняла, встала на середину комнаты и стала старательно раздеваться. Вспоминая утренние уроки.
– Да, матерьяльчик есть, – снисходительно одобрил Шурачок. – При ее габаритах мы ей поставим лежачий стрип. Лежа-то трудней раздеваться, ерзать по простыне приходится. На ерзе, и поставим. Ну-ка давай.
Клава старалась. Ерзать по шелковой простыне было легко.
– Ага. Вот. И последний штрих: резко выходишь на мостик и за секунду эту успеваешь трусы провести до самых пяток. Вот, ну-ка: ножки широко, резко на мостик – р-раз вниз всю это трихамудию – и раскрываешься вся навстречу страсти. И сразу опала. На миг раскрылась и опала, закрылась, а то не стрип, а гимнастика получится.
Светка Озеранова хвасталась, что она в балетную студию ходит и про тренировки рассказывала – репетиции. И сейчас с Клавой случилась словно бы балетная репетиция.
После четвертого раза ее придирчивый режиссер махнул рукой и пропел почти женским голосом:
– Сойдет для начала. Я свою мизансцену отработал, теперь ты, Наташенька, покажи. Знаешь же, что я твой ценитель навек и даже дольше.
– Только-то, что ценитель, – проворчала Наташа.
– А так и хорошо. Без пота и пятен.
Наташа разделась, без всяких ужимок, словно в бане. Приказала:
