Кристина Гарсия - Кубинские сновидения
Селия поворачивается и смотрит на берег. На пороге ее дома свет особенно ярок. Плетеная скамья висит на двух ржавых цепях. Подушки так выцвели, что теперь и не подумаешь, что когда-то они были в полоску. Селии кажется, что все эти годы на поливаемых дождями и палимых солнцем подушках сидела другая женщина. Она вспоминает, как приход весны, с порывистыми ветрами и дождями, каждый раз оставлял следы на ее коже.
Они с Хорхе поселились в этом доме весной 1937 года. Муж привез ей ореховое пианино и поставил у полукруглого окна с видом на океан. Он положил на верхнюю крышку ее нотные тетради с воодушевляющими произведениями Рахманинова, Чайковского, а также кое-что из Шопена. «Не давайте ей играть Дебюсси», – слышала она, как доктора предостерегали мужа Они опасались, что тревожная музыка француза толкнет ее на опрометчивые поступки, но Селия спрятала ноты и постоянно играла «Вечер в Гранаде», когда Хорхе бывал в отъезде.
Селия и сейчас слышит эту музыку, которая доносится словно снизу, из глубины. Вода ей уже по горло. Она ложится на спину и плывет, напряженно вслушиваясь в звуки Альгамбры.[5] Вот она в цветастой шали ждет у фонтана своего возлюбленного, своего любовника-испанца, который был у нее до Хорхе. Волосы у нее сколоты высоким гребнем. Потом они уединяются на мшистом берегу реки и любят друг друга под чутким тополем. Воздух насыщен жасминовыми, миртовыми и цитрусовыми ароматами.
Холодный ветер отвлекает Селию от грез. Она опускает ноги, но до дна не достает. Руки у нее отяжелели, как пропитанные водой обломки кораблекрушения. Она потеряла туфли. Волна накрывает ее с головой, и Селию вдруг охватывает искушение расслабиться и опуститься на дно. Однако вместо этого она неуклюже, словно перегруженная лодка, плывет к берегу. Селия напряженно смотрит на пальмы, возносящие свои кроны высоко к небу. Электрические сигналы предателей передаются от дерева к дереву. Никто, кроме меня, думает она, не охраняет побережье ночью.
Селия достает из кармана платья письмо Хорхе и держит его на ветру, чтобы просушить. Потом идет назад, к крыльцу, и ждет рыбаков, ждет рассвета.
Фелисия дель Пино, остановившись возле маленького дома у моря, нетерпеливо жмет на клаксон своего «де сото» 1952 года. На голове у нее буйство крошечных розовых бигуди. Сейчас семь сорок три утра. Она проехала семнадцать миль от Гаваны до Санта-Тереса-дель-Мар за тридцать четыре минуты. Фелисия громко зовет мать, перебирается на заднее сиденье и плечом открывает единственную действующую дверцу машины. Затем быстро проходит мимо неуклюжей райской птицы, мимо папайи с созревшими плодами и неловко перепрыгивает сразу через три ступеньки крыльца, теряя босоножку.
– Я уже знаю, – говорит Селия, тихо покачиваясь на подвесной скамье. Фелисия обрушивается к коленям матери, заставляя качели сильно качнуться, стонет и взывает к небесам. – Он был здесь ночью, – добавляет Селия, хватаясь за подлокотники, как будто опасаясь, что качели улетят.
– Кто? – спрашивает Фелисия.
– Твой отец. Он приходил попрощаться.
Фелисия резко прекращает свои стенания и встает. Светло-желтые эластичные шорты собрались складками на ее мясистых бедрах.
– Ты хочешь сказать, что он был недалеко отсюда и даже не зашел? – Она ударяет кулаком в ладонь.
– Фелисия, это был не совсем обычный визит.
– Но он четыре года жил в Нью-Йорке! По крайней мере, мог бы попрощаться со мной и с детьми!
– Что сказала твоя сестра? – спрашивает Селия, не обращая внимания на вспышку дочери.
– Сегодня утром монахини позвонили ей в булочную. Сказали, что папа поднялся в рай на огненных языках. Лурдес очень расстроилась. Она уверена, что он воскрес.
Иванито обхватывает руками полные бедра матери. Фелисия смотрит сверху вниз на сына. Ее лицо светлеет.
– Иванито, твой дедушка сегодня умер. Я знаю, ты его не помнишь, но он очень тебя любил.
– Что это с абуэлой?[6] – спрашивает Иванито. Фелисия поворачивается к матери и смотрит удивленно, как будто видит ее в первый раз. Морская водоросль обвивает голову Селии, как удавка. Она без обуви, на голубоватой коже – разводы засохшего песка. Ноги холодные и тяжелые, как мрамор.
– Я плавала, – говорит Селия раздраженно.
– В одежде? – Фелисия тянет за мокрый рукав ее платья.
– Да, Фелисия, в одежде, – отвечает Селия тоном, пресекающим любые попытки продолжить разговор на эту тему. – А теперь послушай. Я хочу, чтобы ты послала телеграмму брату.
Селия последний раз разговаривала с сыном четыре года назад, когда советские танки вошли в Прагу. Она заплакала, когда услышала его голос и звуки павшего города Что он делает так далеко от теплых южных морей? Хавьер пишет, что женился на чешке, у него маленькая дочь. Селия не знает, как она будет разговаривать с этой внучкой, – на каком языке объяснить ей, как играть в крикет или как уклониться от твердого носа черепахи.
– Что мне написать? – спрашивает Фелисия у матери.
– Напиши, что отец умер.
* * *Фелисия забирается на переднее сиденье, кладет руки на руль и пристально смотрит сквозь ветровое стекло. От зеленого капота поднимается жар, напоминая ей океан, каким он был за день до того, как начисто смыл деревянные развалюхи с побережья. Это случилось в 1944 году. Ей было всего шесть лет, брат вообще еще не родился, но она помнит тот день до мельчайших подробностей. Море томно откатилось к горизонту, и воцарилась страшная тишина. Братья Муньос тащили к воде выброшенного на берег дельфина, и роскошные раковины, тысячи раковин, розовато-лиловых внутри, покоились на кладбище морского песка. Фелисия собрала в кучу несколько ведер этих раковин, но выбрала только одну, жемчужную, «испанский веерв стиле барокко», как потом насмешливо называли эту раковину ее поклонники.
Мать поспешно заворачивала в газеты бокалы с позолотой и укладывала их в потертый кожаный чемодан, постоянно прислушиваясь к штормовым предупреждениям по радио. «Говорила тебе: не таскай раковины в дом, – ворчала она, когда Фелисия пришла со своим трофеем. – Они приносят несчастье».
Отец Фелисии находился по делам в провинции Ориенте, когда накатила приливная волна. Он постоянно бывал в отъезде. В тот раз он обещал жене привезти ямайскую служанку с восточного побережья острова, чтобы Селия могла целый день отдыхать на крыльце, как предписывали доктора, и любоваться океаном, находя успокоение в его синеве. Хорхе дель Пино вернулся без служанки, зато привез бейсбольный мяч с автографом для ее сестры Лурдес, которая даже запрыгала от восторга. Фелисия не помнит, чей был автограф на мяче.
Море поглотило больше семидесяти домов на их побережье. Дом семьи дель Пино устоял, потому что был построен из кирпича. Когда они вернулись, он был похож на подводную пещеру, убранную океаном. Засохшие водоросли украшали стены, песок на полу намел причудливые узоры. Фелисия смеялась потом, вспоминая, как мать запрещала ей приносить домой раковины. После той приливной волны они валялись по всему дому.
– Подруга, да ты тут изжаришься! – Эрминия Дельгадо стучит в стекло машины. В руках у нее корзина с неощипанной курицей, четырьмя лимонами и головкой чеснока. – Я собираюсь приготовить фрикасе. Почему ты не приезжала? У тебя что, опять галлюцинации?
Фелисия поднимает глаза и смотрит на свою лучшую подругу. Лицо и плечи у нее лоснятся от жары.
– Отец умер сегодня ночью, а мне через час надо быть на работе. Если я снова опоздаю, меня переведут в мясной магазин. С тех пор как я сожгла голову Грасиеле Морейра, они ищут любой предлог, чтобы меня уволить. Ее свалили на меня. Никто не хотел с ней возиться, потому что у нее не волосы, а туалетная бумага. Я тысячу раз говорила, что ей нельзя делать перманент. Но разве она слушала?
– Лурдес звонила?
– Монахини ей сказали, что это похоже на вознесение, только папа был одет, как на танцы. Потом он показался у матери перед домом и чуть не угробил ее. Сдается мне, что она за ним поплыла в океан. – Фелисия отворачивается. – Даже не попрощался.
В последний раз, когда Фелисия видела отца, он сломал стул о спину ее бывшего мужа Уго. «Если уйдешь с этим сукиным сыном, никогда больше не возвращайся!» – вот что крикнул ей отец, когда они уходили.
– Может быть, его дух все еще на свободе. Ты должна помириться с ним, прежде чем он уйдет с миром. Я позвоню крестной. Сегодня ночью у нас будет моление.
– Не знаю, Эрминия. – Фелисия верит в добрые силы богов, но все еще не может решиться.
– Послушай, даже у мертвого должна быть хоть какая-то надежда. Ты должна очистить свою душу, или он будет преследовать тебя всю жизнь. Он может даже навредить твоим детям. Всего-то маленькое приношение святой Барбаре, – уговаривает Эрминия. – Приезжай к десяти, а об остальном я сама позабочусь.
– Ну ладно. Но, пожалуйста, скажи ей, чтобы в этот раз никаких козлов.
