Дмитрий Бавильский - Ангелы на первом месте

Теперь главное не встретить агрессивного соседа с верхнего этажа, он в это время обычно выводит гулять чудовищного волкодава. Мария

Игоревна неоднократно ругалась с ним, требуя покупки намордника: сталкиваясь с этим жутким оскалом на выходе из лифта, она чувствовала, как седеет…

Но хамоватый сосед каждый раз отделывался матом, требовал отвязаться от "собачки", седых волос становилось всё больше, а подкидывать псине ядовитую пилюлю Мария Игоревна не хотела: животное же не виновато…

Она буквально ворвалась в подъезд, незнакомец в длиннополом плаще бежал едва ли не по пятам, гулкие звуки его башмаков с прямоугольными носками отдавались в голове. Главное, непонятно, что ему надо. Но пистолет заряжен, и это, без вариантов, понятно тоже.

Мария Игоревна переминается возле двери лифта, слушает и слышит, как усач всё ближе и ближе приближается к подъездной двери… Вот он уже подбежал и схватился за ручку… сейчас дёрнет дверь…

В это время лифт приезжает ("Могу успеть", – рассчитывает Мария

Игоревна, и перед её мысленным взором проносится картинка дверей, закрывающихся перед самым носом стрелка), раскрывается, и из него вываливается волкодав.

Хамоватый хозяин собачки явно в подпитии и кое-как удерживает осатаневшего от близости добычи питомца. А тот сипит, вожделея, брызжет слюной и клацает клыками. Мария Игоревна интуитивно подаётся назад… к подъездной двери, которая именно в этот момент и распахивается…

…Мария Игоревна просыпается от телефонного звонка, разрывающего темноту спальни. Именно так и начинается день, когда она получила первое письмо.

Глянула на часы, оказалось, что спала так мало, что у неё, завзятой курильщицы, не успела образоваться во рту мокрота. Телефон не переставал. Потянулась к трубке, удивляясь нечаянному звонку ( кто бы это мог быть?! ).

– Алло, алло, – закричала Мария Игоревна в мембрану, разгоняя остатки сна, застрявшего в морщинках возле глаз: образы его, подобно таящим льдинкам, истончались, теряли объём и убедительность.

Собаки, навороченный новый русский с пистолетом, золотые зубы, блестящие при луне…

На другом конце провода молчали. А может быть, не слышали. Или не хотели говорить. Нам-то что с того, ведь когда знаешь, что тебе некому позвонить среди ночи, тогда и не важно, кто может оказаться на противоположном берегу.

Холодильник развивал на кухне особенно бешеную активность. Борьба сна и яви утомила, Мария Игоревна решила взять паузу, сосредоточиться, потянулась за сигаретами. Пепельница, даже пустая и вымытая, пахла отвратительно, совсем как старая, давно увядающая кокотка. Марии Игоревне сделалось противно, она пожала плечами: когда человек долго живёт один, он привыкает вести диалог с самим собой.

Когда-то она была очень успешна, приехала в этот город (в этот театр) на волне предыдущих удач, сделалась здесь ещё более популярной: на неё специально ходили, говорят, и не по одному разу. Не только женщины ходили, но, что редкость, и мужчины, потому что она была особенно привлекательна тогда. Жизнь переполняла её, влажную, сочную, и она щедро разбрызгивала свою энергию в жизни и в искусстве.

Тогда этой силы хватало на всё, на всех, спектакли начинались на необыкновенном подъёме, с течением времени набирая обороты драматизма и самоотдачи. Мария Игоревна купалась в грозовых раскатах напряжённых сцен, выходила из каждого эпизода с маленькой победой над зрительным залом.

Про неё говорили: умная актриса. Кто-то даже написал в

"Театральной жизни": "Она вернула на нашу сцену интеллект…" Ну-ну.

Именно такой её увидел знаменитый ленинградский режиссёр И., друживший с художественным руководителем местного театра и время от времени воровавший у провинциального приятеля лучших актёров. Теперь он предложил переехать в город на Неве и Марии Игоревне, которая восприняла его осторожное, вкрадчивое предложение как должное. Как единственно правильное разрешение дальнейшей театральной карьеры,

"творческого пути", грезившегося провинциальной приме поступательным повышением возможностей.

В Ленинграде Мария Игоревна прожила ровно год. Её очень хорошо приняли, устроили на квартиру, заняли в текущих репетициях.

Открылось и одно существенное обстоятельство, послужившее толчком к предложению И.: его жена, ведущая актриса труппы, собиралась уходить от сильно пьющего мужа и переезжать в модный московский коллектив.

Именно поэтому И. срочно подыскивал замену взбалмошной супружнице, а

Мария Игоревна и подходила ему – и по типажу, и по темпераменту, и, как тогда почти всем казалось, по таланту.

Но в Москве не заладилось, или у И. разыгралась язва, много пить стало невозможным, семейный мир быстро восстановили, и Мария

Игоревна оказалась не у дел. Год она проболталась в прославленных стенах, освящённых именами великих актёров прошлого, но так ни разу не вышла на сцену.

В конце сезона она подала заявление об уходе, уехала обратно в провинцию, где её помнили и ждали. Марию Игоревну тут же приняли в труппу и даже восстановили популярные постановки с её участием.

В день отъезда на родину Ленинград заливало тёплое солнце. На голубом небе не было ни облачка, только-только прошёл вежливый дождь, и дворцы, умытые, чистые и благородные, блестели орденскими планками окон.

Казалось, она практически ничего не потеряла, кроме года простоя и очередного звания, которое даётся за выслугу лет на одном месте…

Тем не менее история с Ленинградом надломила что-то внутри организма актрисы, она уже не могла более существовать так, как раньше, – в режиме лёгкого, победного, ничем не сдерживаемого полёта. С тех пор у неё перестало получаться жить в театре и вне его пределов.

Нет, её по-прежнему считали украшением труппы, вовремя дали звание заслуженной, постоянно вспоминали героическое прошлое… Но в новых постановках почти не занимали. Теперь у Марии Игоревны остались воспоминания и три небольших роли в умных спектаклях.

Интеллектуальность их заключалась в том, что шли они не чаще одного раза в месяц.

Но, чу! Хватит о прошлом. Хватит о неприятном. Сегодня ведущая актриса Большого Академического Чердачинского Театра Драмы Мария

Игоревна начинает новую жизнь! Тем более что вечером позвонила ей партнёрша по Теннеси Уильямсу Геля Соколова-Яснова, уже много лет подряд страдающая последней стадией булимии, и, жуя в трубку (булка с маком), рассказала захлебывающимся голосом о том, что нынче худрук обещал вывесить распределение ролей на "Вишнёвый сад", отчего сердце ведущей актрисы запело сладкой истомой в предвкушении главной роли – ибо меньше, чем на Раневскую, она не согласна!

Так и знайте.

Тут всё сходилось. Поскольку ролей (даже вводов) Мария Игоревна не получала несколько лет, худрук (как рачительный хозяин) не мог забыть о том, что у него простаивает такая замечательная актриса.

Во-вторых, Раневская – это же она, красивая, страдающая героиня. О, мой дом, о, моя молодость, счастье моё, прощай…

В-третьих, ну кто ещё, если честно, в нашей коллекционной

(передразнивала она любимые слова завлита) и избыточной труппе способен сыграть трагедию стареющей, но ещё молодой, ей-ей, ещё молодой аристократки. Главным козырем Марии Игоревны, ещё со времён первого (победного) пришествия в Большой Драматический, были роли странных женщин с нервной фактурой и изломанной психикой: что твоя

Раневская…

В театре Мария Игоревна теперь бывала редко: лишь в дни своих спектаклей, то есть раз в неделю. Чуралась она суеты, актёрских отношений, чужой занятости, пустопорожних разговоров… Поскольку ролей (даже вводов) она не получала вот уже приличное количество времени, успел у неё сложится ритуал. Готовиться к очередному выходу на сцену Мария Игоревна начинала за сутки: становилась требовательной и рассеянной, не переносила чужого общества, мысленно проходила все мизансцены, сначала в том порядке, как они возникают на сцене, а после, для разминки памяти, в произвольном… Пройти рисунок роли она должна раз пять, а то и шесть. Чтобы вспомнить нюансы и слова, чтобы автоматизм знания помогал ей на сцене и не уносил лишних сил.

На следующий после спектакля день Мария Игоревна шла на почту, забирая в абонентском ящике (почтовым, в подъезде, она не доверяла, жгли их часто) накопившиеся за неделю газеты – "Чердачинский рабочий", выписываемый в память о покойных родителях, и свою профессиональную "Культуру", которую прочитывала от первой полосы до последней. Начиная с некрологов и списка сообщений о присвоении званий очередным актёрам. Находила в нём коллег по работе в театрах

Курска, Новосибирска или Воронежа, где начинала совсем молодой, равномерно расходуя радость между знакомыми и незнакомыми фамилиями.