Робер Мерль - Солнце встает не для нас
«Там хорошо живется, где нас нет, — гласит немецкое присловье, — но мы-то живем не там, а здесь». Здесь, на нашей столь хрупкой ныне планете, как говорит один из описанных мною подводников. Нам выпала судьба не только жить, памятуя о нависшей над планетой опасности, но и быть движущей силой этой опасности. Отчаянная, что и говорить, гомеопатия: мы пытаемся избежать кошмара, нагнетая его.
В своей книге я хотел показать скромную и полную риска жизнь экипажа одной из наших подлодок. Чем дольше я слушал этих моряков, тем более человечными, искренними и достойными уважения они мне казались. Таковы, надо думать, и их американские, английские и советские коллеги, они вовсе не похожи на вояк, которые так и норовят сцепиться друг с другом. Так вот, эти моряки куда глубже, чем большинство их сограждан, осознают, какими последствиями может обернуться отданный им приказ о ракетном залпе.
Я вовсе не утверждаю — и подчеркиваю это со всей определенностью, — что подобный приказ будет отдан. Но то, что такая возможность не исключена, доказывает, насколько «распалась связь времен» в том мире, где нам выпало жить. Об этом задумывался еще Гамлет. Теперь же на карту поставлено само существование рода человеческого, и об этом мы не вправе забывать.
Глава I
Поначалу эти записки предназначались для Софи — я решил рассказать в них о предстоящем плаванье. Но поскольку меня стали мучать сомнения относительно интереса, который она питает к моей особе и я не могу ручаться, что наши с ней отношения останутся такими же, как сейчас, волей-неволей приходится уповать на то, что эти записки прочтет хоть кто-нибудь. Надеюсь, что среди моих читателей будут девушки, желательно красивые. Из-за того, что я люблю Софи, я вовсе не намерен отрекаться — по крайней мере мысленно — от лучшей половины рода человеческого. Монаха из меня не получится.
Отец Софи благодаря талантам своих инженеров и управляющих сумел внедрить в производство некую техническую новинку, которая произвела переворот в автомобильной промышленности. Он сколотил состояние и вскоре умер. Его вдова — из тех женщин, коим так называемые «принципы» заменяют духовную жизнь; они рта раскрыть не могут, чтобы кого-то не осудить, а то и пригвоздить к позорному столбу. Однажды я имел неосторожность в ее присутствии усомниться в существовании ада. Она прямо-таки взорвалась: «Ад должен существовать! Иначе было бы несправедливо!» Отсюда я заключил, что понятия о справедливости у нас с ней разные.
О воспитании Софи можно судить хотя бы по тому, как она одевается. Туфли на низком каблуке, плиссированные юбки и костюмы от Бэрберри. Как-то я поинтересовался, отчего я никогда не видел ее в джинсах. «Это же неприлично» — ответила она, стыдливо потупив красивые черные глаза.
Из всего вышесказанного ясно, что Софи представляет собой экземпляр некоего вымирающего вида. Но в этом и состоит отчасти ее очарование. Глядя на Софи, словно бы совершаешь путешествие во времени, добираясь до самого начала нашего века. В ее манерах, интонациях ее голоса, в походке, даже в том, как она садится, сквозит, если можно так выразиться, неумолимо-безупречное воспитание. Ей двадцать два года, а она еще не целовалась в губы ни с одним парнем.
Для того, чтобы Морское ведомство могло принимать от Софи по одной радиограмме в неделю, мне пришлось увенчать ее званием «невесты» причем самовольно, поскольку ее мать еще не признала за мной почетного титула жениха. Софи, хоть и не без колебаний, смирилась с этой восхитительной натяжкой.
Радиограмма должна содержать не более двадцати слов. Однако в первую неделю моя «невеста», со свойственной ей сдержанностью, ограничилась всего пятью: «Я думаю о Вас. Софи». Полагаю, если мы с ней когда-нибудь поженимся, она расщедрится на добрый десяток.
До меня дошли сведения, что несносная ханжа, под присмотром которой прозябала моя старорежимная «невеста», разорилась в результате неудачных биржевых сделок. Это меня не раздосадовало и даже не удивило. Зарабатываю я неплохо, хватило бы и на двоих — ведь я служу в Морском ведомстве. Не военно-морском флоте, а Морском ведомстве: прошу отметить разницу, я к этому еще вернусь. Над обшлагами моего мундира красуются три золотые нашивки, что верно, то верно, однако третья обведена красной каемкой. Это значит, что я человек не военный, а только лечу тех, кто имеет отношение к войне.
Тем не менее, думая о дополнительных расходах, которые мог бы повлечь мой предполагаемый брак с Софи, я попросился на службу в подводные части: меня прельстила надбавка к жалованью.
Я прикинул, что буду тогда получать около двадцати тысяч франков в месяц. Для меня это порядочная сумма. А для старой ханжи — сущие пустяки. Приглядываясь к тому, с каким размахом она ведет хозяйство, я понял, что остатков ее прежнего состояния хватило бы на жизнь нескольким семьям таких бедняков, как я.
Мой отец — скромный налоговый инспектор в окрестностях Бордо. Я в семье — младший. Видя, с каким трудом родители выискивают средства на образование старших братьев, я решил избавить их от расходов на мое ученье и выдержал экзамены в Бордоский медицинский институт. Вот почему сейчас на мне мундир с золотыми нашивками.
Я не мальчик, мне тридцать один год, и, стало быть, единственным оправданием моей любви к Софи может служить то, что она чертовски хороша собой. Но когда мне случается смотреть на вещи здраво, я прекрасно вижу, что Горгона, неусыпно стерегущая предмет моего обожания, сравнивает меня с сынками старых знакомых своего покойного мужа и не испытывает чрезмерного восторга по поводу моих не слишком пылких религиозных чувств и некоторой скудости моих доходов. Что же касается самой Софи, то ее мысли на сей счет остаются для меня загадкой. Нас вечно разделяет сень ее ресниц.
Но вернемся к подлодкам Морского ведомства, которому я теперь служу верой и правдой. Да будет вам известно, что подлодки эти бывают двух видов: большие и малые. Большие — это ПЛАРБ, пресловутые атомные подводные лодки-ракетоносцы, наше основное оружие устрашения; малые, если они работают на дизельном топливе, именуются «дизельными», а при наличии атомного реактора — многоцелевыми атомными подлодками.
На борту дизельных подлодок — их рейсы обычно длятся всего неделю и включают заходы в порты — находится, как правило, только один фельдшер. А для обслуживания ПЛАРБ, которые уходят в плаванье на шестьдесят — семьдесят дней и возвращаются на нашу базу в Брест[1], ни разу не всплывая на поверхность, полагается врач с двумя помощниками.
Назначение пришло довольно неожиданно: судовой врач, приписанный к одной из атомных субмарин, вынужден был перед самым отплытием покинуть свой пост по состоянию здоровья. Я был назначен на его место, и меня, как говорят во флоте, «подняли вместе с якорем» — сочное выражение, живописующее опоздавшего бедолагу, который, цепляясь за якорные лапы, в самый последний момент возносится на палубу.
Образное выражение насчет якорных лап не надо понимать буквально: за час до отплытия я, как и все остальные, взошел на борт, где меня встретил командир корабля.
Передо мной — унылая черная палуба, там и сям зияют небольшие округлые дыры — входные люки с откинутыми крышками. Я бросаю последний взгляд на небо. Как назло, ветер еще накануне разогнал городскую хмарь и над Иль-Лонгом сверкает солнце. Я вижу его сквозь огромную стеклянную крышу, защищающую от дождя бетонированный эллинг, где покоится стальной кит, готовый поглотить меня, словно Иону.
Командир увлекает меня в лабиринт судовых коридоров. Спору нет, в сравнении с малой субмариной ПЛАРБ кажется громадиной. Но огромность ее весьма относительна: почти все внутреннее пространство так забито всевозможными машинами, трубами, переборками, захлопками, измерительной аппаратурой, пультами управления и приборными щитками, что места для прохода почти не остается и вам необходимо поворачиваться боком всякий раз, когда кто-то проходит мимо. А кто проходит — неизвестно: в чреве стального чудища, подобно озабоченным муравьям, снуют люди; насколько мне помнится по предыдущим визитам, их там более ста тридцати.
— Я покажу вам вашу каюту, — говорит командир.
Вежливость имеет разные оттенки. Тон командира — впрочем, это меня не удивляет — свидетельствует о том, что с его точки зрения я не настоящий моряк, хотя и ношу морскую форму. Он прав. Я не служу на корабле, а только обслуживаю его команду. А поскольку народ в ней молодой и пышущий здоровьем, то мне, ясное дело, не придется слишком себя утруждать. Я тут на всякий случай. Вроде спасательного круга.
Я осматриваюсь по сторонам, хотя смотреть особенно не на что. Никакого сравнения с «Наутилусом» капитана Немо. Ни тебе роскошного салона, ни органа, ни огромного иллюминатора, за которым мерцают океанские глубины!
