Ирина Потанина - Русская красавица. Кабаре
— Ты отличишь его от других через час? — Ринка не сводит взгляд с указанного цыганкой парня, — Запомни, наш тот, у которого пресс оранжевыми змеями разрисован.
Я киваю. Предстоящий час ожиданий не радует. Мы обе с Ринкой сейчас в таком состоянии, что остановка и размышления попросту опасны. Наворотим глупостей, разругаемся, постыдно сбежим… или, что еще хуже, ничего не предпримем, а потом выяснится, что этот час как раз и был тем последним шансом, когда что-то можно было еще предпринять.
Ладно, постараюсь контролировать ситуацию. Себя займу глядением по сторонам — тут есть над чем потерзаться и временно забыть о последних событиях. А Ринку охумрю каким-нибудь праздным трепом. Я умею, я сильная. Димка, ведь, не зря говорил…
— Ой, вон ещё один с оранжевыми змеями! — восклицает Ринка, и сама себя прекрасно отвлекая от непозволительных раздумий.
Свет меркнет, делая недоступным разглядывание чужих телес. Что-то громко щёлкает, и в центре зала, очерченная резким светом прожектора, вырисовывается мини-сцена. Поначалу на ней лишь чёрный ящик. В точности такой, как от усилителей у наших звуковиков. Спустя миг рядом с ящиком вырастает облачённая во фрак длинная фигура фокусника.
— К нам бы в поезд его, — улыбается Ринка у меня над ухом. Похоже, ей отлично удалось забыть о гадалке и переключиться. Радуется она, конечно, не профессиональным достоинствам фокусника, а его смазливой физиономии. Эх, Казанова в юбке…
— Всех бы к нам в поезд, — отзываюсь, поддерживая ее отвлечение. — И это заведение, и его хозяйку. Тогда, по крайней мере, не пришлось бы тащиться черти куда. Правда, тур бы мы этим испоганили…
— Ха-ха, — отрепетировано вульгарно крякает Ринка, профессионально топя тревогу в сплетничаньи. — Только этой Мадамы нам и не хватало…Да уж! Не каждого можно научить пользоваться деньгами. Мадам как была цыганкой вокзального типа, так и осталась, несмотря на всю эту роскошь…
— А она работала на вокзале? Тебе Димка рассказывал?
— Нет, сама вижу. — Ринка нашла своему напряжению подходящий выход и теперь оттягивается в возмущении. — Такой роскошный клуб и такая, блин, никакая хозяйка… Неужто нельзя было хоть усы выщипать? Денег на поход к косметологу, я так понимаю, у нее нет? Какая неряшливость! Просто уму непостижимо!
На сцене случается некий накал страстей, и музыка становится настолько громкой, что Ринкины причитания не слышны. Не совладав с собой, с головой ухожу в разбор полетов.
Не такого, совсем не такого ждала я от приват-клуба «Чёрная роза». Во-первых, Димка, вкусу которого доверяла, прожужжал все уши, уверяя, что клуб «супер найс». Во-вторых, вывеска «Черная роза» по нервам шарахнула, сразу подбросив в голову ряд достойных ассоциаций.
А Димка все-таки — гад. В своем репертуаре: по имени клуб не величал до последнего момента, окружал загадочностью. И не только для меня. Ринке, вон, даже подробную карту проезда сюда нарисовал, а название клуба не сказал. Мечтал, должно быть, подкупить сюрпризностью. Как сорОк, падких на все блестящее. И чего он нас всегда так низко ставил?
В общем, ошибался Димка, не нравится мне здесь. При других обстоятельствах, происходящее не вызвало бы у меня ничего, кроме циничной ухмылки. И у Ринки, кстати, тоже, потому что человек без комплексов и человек без вкуса — далеко ни одно и то же. Обе мы с ней прекрасно знаем, что аляповатые пестрые обёртки чаще всего там, где нужно заглаживать вину за содержимое. А уж лобовые решения, вроде того, что гадалка обязательно оказывается цыганкой, и подавно навевают скуку.
Впрочем, роза меня действительно впечатлила. Вряд ли Димка мог предвидеть такое стечение обстоятельств, но вышло все опять именно так, как ему хотелось: я поверила Мадам, поразилась, сжалась в комок. Димка был бы в восторге. Я покорилась и уже не сопротивляюсь. Собираюсь выполнить его просьбу о гадании, несмотря на свою не раз продемонстрированную нелюбовь к подглядыванию в карты судьбы.
Нехорошее предчувствие клокочет где-то под сердцем. Чужая мистика — это всегда рискованно и неприятно. Я ведь, собственно, ничего не знаю о человеке, хищным ногтям которого собираюсь позволить копаться в моём прошлом и ворошить будущее. Знаю, что Мадам была давним близким другом Димы. Знаю, что она является владелицей киевской «Чёрной розы» и, по совместительству, первоклассной гадалкой. Теперь ещё знаю, что она оказалась неопрятно выряженной крупногабаритной старухой с чёрной родинкой на носу, припудренными усами и пронзительным взглядом. Вот и все мои сведения о Мадам. Мало. Слишком мало, чтоб доверяться…
Я уже почти готова заявить Ринке, что отсюда надо уходить. Кажется, она понимает это, и, словно погремушку перед младенцем, крутит передо мной меню.
— Ты посмотри только!
Ни я, ни Рина — обе далеко не девочки и совсем не провинциалки — никогда раньше не встречали таких узконаправленных названий коктейлей. «Между ног», «Виагра», «Возбудись!» — меню кишит подобными сентенциями. Эх, Димка, старый ты ловелас! Был бы здесь, пропесочила б я тебя по первое число за такое самонадеянное приглашение. До последнего момента, похоже, ты оставался уверен в своей неотразимости и в том, что «купил» нас с Ринкой с потрохами, несмотря на все свои безобразия…
Решаем сделать заказ, но нам отказывают. Перед сеансом Мадам алкоголь употреблять не рекомендуется.
— Тьфу ты, господи! — злиться Ринка, — Уходя, на зло перепробую у них тут все коктейли и начну буянить!
Из чёрного ящика, пустого секунду назад, выходят две новые официантки.
— Господа, делайте заказы! — поставленным голосом объявляет фокусник. — Девочки не любят простаивать!
Посетители начинают активничать. То там, то тут, над столом загорается светильник. Бледностаные официантки и черноликие официанты спешат на вызов. И те, и другие рьяно виляют бёдрами, и те и другие подобострастным кивком благодарят за преждевременные чаевые. Сминая денежные купюры, посетители вставляют их нарочито пикантно: кто за браслеты на щиколотках, кто под узенькую бечевку, обтягивающую бёдра, а кто и в щель между крепкими грудями.
Я разочарованно смотрю на фокусника. Выпустив всех официанток, он начинает возиться с превращениями платка. Номер средненький, подача материала бледновата… И это клуб под названием «Чёрная роза»?! Те, чьим последователем он стал, вряд ли одобрили бы подобный подбор артистов. Негодую, отбросив все личное. Возмущение сиюсекундным — лучший способ забыть глобальное. Народ, ну нельзя же так!!! В мыслях мгновенно вскипают прообразы:
Безупречная элегантность, шокирующее манерничанье, непревзойдённое эстетство, обворожительное офранцуженное «р-р»… Ах, Александр Николаевич…
Я не знаю кому и зачем это нужно,
Кто послал их на смерть недрожащей рукой.
Те же, о ком Вертинский писал эти строки, выжили его из страны. Вместе со всей белой эмиграцией, гонимый гражданской войной, Александр Николаевич покинул родину и поначалу обрёл пристанище в Константинополе. Как и все русские, попавшие тогда в Турцию, он свято верил, что селится на чужбине временно. «Красный террор скоро сожрёт сам себя», — шептали в каждой эмигрантской компании. — «Обездоленные дети смогут вернуться и залечить раны своей окровавленной Родине. Надо только дождаться момента…» «Россия, мы вернемся!» — дрожащей от чрезмерного употребления алкоголя рукой писали в дневниковых тетрадях…
Результат этого ожидания всем известен: скитания по миру затянулись для Александра Николаевича на четверть века, а большинство участников той волны эмиграции так никогда и не ступали больше на родные земли. Вертинсикй же, измученный поисками русскоязычного слушателя, исколесив весь мир и оказавшись в Китае, был вынужден в 1943 пойти на поклон к большевикам и просить разрешения вернуться домой. Война с фашистами на время ослабила кровавые запросы всесильных. До Вертинского снизошли, ему позволили вернуться, оставаясь невредимым…
Возможно (возможно ли, если судьбой все уже было соткано?), если б Сергей и Ариадна Эфрон — муж и дочь Цветаевой — вернулись на вожделенную родину, не в ужасном конце тридцатых, а тоже в 40-х, и их бы не тронули… Всего пять лет, а такая разница в приеме…
Впрочем, Ветринский, в отличие от Сергея Эфрона, кроме правильного времени возврата, отличался еще и безупречной репутацией. Он не сотрудничал со спецслужбами, чурался политики, и никогда не проявлял активности в каких либо других стихиях, кроме своей родной — артистической. В Москве Ветринского даже не арестовали, ни разу, кажется, не таскали на допросы, не клеймили в газетах.
Ахматова до конца жизни презирала Александра Николаевича за «прогиб» перед советской властью. Говорят, встретив Вертинского на каком-то литературном вечере, где он царил звездою, а она считалась опасной, инакомыслящей, устаревшей, бесталанной, но слишком знаменитой в массах, чтоб лишиться приглашения, Ахматова демонстративно не ответила на его приветствие и, холодно блеснув глазами, прошла, будто мимо ничтожества. Сама Ахматова никогда об этом не вспоминала, а вот приставленные к ней стукачики отметили, прилежно записали в блокнотики, побежали жаловаться… Сам Вертинский не подал виду, будто задет. Он понимал — Ахматовой слишком крепко досталось от советской власти, чтоб она могла не делить людей на служащих палачам и отказывающихся присягать им. Он даже попытался наладить контакт, примчавшись на дачу Пастернака с восторженным «Мы дышали вашими стихами!». Но отношения так и не сложились. Анна Ахматова никогда не покупалась на лесть, а искренности и боли в Вертинском она не разглядела. Хотя работы его уважала. Ранние…
