Эрнест Пепин - Танго ненависти
Потому что я любила тебя, старый сердцеед! Ты украл мою юность! Я любила! Черт подери, как я любила!
Это чувство рождалось постепенно (вначале я включила тебя в длинный список пустых болтунов, что зарятся лишь на женское тело), но когда любовь пришла, когда угнездилась внутри меня, все мое существо пело лишь о ней, как поет серенады гитара. Так началось мое неспешное падение в этот бездонный колодец, из которого сегодня мне поможет выбраться лишь ненависть. Я любила твою одежду, всегда безукоризненную, прекрасно подобранную, я так любила тебя, что мечтала стать мужчиной, чтобы слиться с твоим изображением, чтобы носить твои ботинки, не боясь выглядеть нелепо, чтобы почувствовать частичку тебя на своем теле… Я вдыхала твой запах, вдыхала повсюду, чтобы убедиться, что ни один посторонний аромат не оскверняет нашей любви. Я забыла о себе, я пренебрегала собой, я ненавидела себя за то, что могу дать тебе так мало. Я до сих пор слышу свои шаги, слышу, как я иду по мостовой уснувшего города, окутанная свежестью ночи, к твоему дому. Это шаги танцовщицы, шаги бегущей по воде. У меня не было ног, лишь два красных воздушных шара, которые несли меня в нетерпеливость твоих рук. Были они красными? Какого цвета бывает любовь? Я забыла… Ведь все это случилось так давно!
Наша первая ночь. Ты говорил, говорил, говорил, а меня, обезумевшую, мучил вопрос: «Боже мой! Как мне выставить его из моего дома?» Чтобы выскользнуть из этой ловушки, я пригласила тебя поужинать в ресторан у Центрального рынка, там всегда можно найти свободный столик, ведь большая часть заведений открыта до утра. Мы отправились в ночь, уже соединенные тайной невидимой нитью, и окунулись в гомон ресторана. Мы не замечали никого. Из шуток, смеха, тишины мы возводили собор наших будущих ночей любви. Уверенные в том, что они наступят, даже если мы не будем планировать, даже если мы не будем просить о них… В конце ужина, ощущая лишь опьянение ночи, я ответила «да», когда ты произнес: «Уже слишком поздно возвращаться домой, я живу так далеко…» Я открыла дверь квартиры с твердым намерением без страха встретить свою женскую судьбу. Она уже поджидала меня здесь, в этой плохо отапливаемой, плохо обставленной комнатушке, где я столько раз мечтала о мужчине, похожем на тебя. (Скорее, о мужчине, похожем на моего отца, ведь он был необыкновенным, несмотря на ветер, постоянно гулявший в его карманах. Единственный принц, которого я знала.) Судьба поджидала меня здесь, как ждет душа на кромке небес в надежде на новое воплощение. Она ждала с неотвратимым, непоколебимым терпением. Замешательство, неловкость. Ты разделся. Я нацепила ночную рубашку, первую попавшуюся под руку. Мы скользнули под одеяло и уснули рядом. Слишком взволнованные, слишком возбужденные, слишком уставшие, чтобы думать о чем-либо еще, кроме сна. Заря лишь посеребрила небо, когда пропел петух. Заря лишь посеребрила небо, когда я изменила своим убеждениям, предала, окунулась в запретную любовь. Что сказало «да» во мне? Кто сказал «да» во мне? Во всяком случае, я вообще не произнесла ни слова. Я почувствовала твой взгляд на моих ягодицах (ночная рубашка задралась во время сна). Я не пошевелилась. Ты протянул руку, медленно-медленно, осторожно, возможно, сам напуганный своей смелостью, протянул, чтобы погладить меня. Но тебе не хватило времени для прикосновения, потому что, лишь почувствовав жар твоих темных пальцев, я вскочила и кинулась к окну, дабы выплеснуть вон дикую панику. Я облокотилась на подоконник, пытаясь раствориться в серой дымке нарождающегося дня. Ты смотрел на меня, не зная, что делать. Нас разделяла небольшая дистанция и невообразимая пропасть молчания. Я обернулась посмотреть, что ты намерен делать. Ты улыбнулся, и эта улыбка разожгла пожар в моем теле. Я принадлежу к поколению женщин, которых забыли разминировать. Я не знаю как (и я предпочитаю не вспоминать), но мы превратились в единый столб пламени, в единый треск горящего тростника, в единый поток ливня, смывающего все на своем пути. И хотя мы находились во Франции в самый разгар зимы, мы явно слышали бешеную барабанную дробь летнего дождя по тростниковой кровле. Мы творили любовь. Любовь творила нас. Любовь в голубых тенях нового дня, но мы путешествовали в другом измерении, без времени, без направления, без пространства. Время глубины, прорыва всех мечтаний, падения метеоритов, время остановки дыхания в волшебном подводном царстве, где танцуют водоросли и морские коньки, где мелькают ленты света и роятся удивительные рыбы. Мы были еще живы? Что значила жизнь, когда мы горели вне всех жизней, вместе взятых, когда мы преодолевали границу за границей, чтобы добраться до начала времен.
Вот почему мы так изумились, когда обнаружили, после долгого головокружения, что все еще пребываем в той же плохо отапливаемой комнатушке, среди смятых простыней, вместе с серым рассветом, заглядывающим в окно. Мы изумились тому, что по-прежнему остаемся сами собой после этого слияния, во время которого лишились наших тел. Мы были изумлены и смущены тем, что сотворили. Нас отягощала новая истина, с которой нам отныне предстояло жить.
Ты ушел, как вор. Растворился в жадном тумане утра. А я, оставшись одна, окоченела в черном кофе, двигалась как сомнамбула, не осознавая, что умываюсь, причесываюсь, одеваюсь и, наконец, плачу, плачу, не зная почему.
Ты не просто ушел, ты пропал на долгих семь дней, еще не зная о том, что твое отсутствие превращает меня во вдову. Именно из этого вдовства и родилась моя любовь. Я чувствовала, как она созревает в моем чреве, как бьет ножкой внутри моего живота, атакуя меня приступами тошноты, освещая меня странным светом, сдавливая судорогой и постепенно поглощая все мое женское естество. Ты не просто ушел, ты исчез, оставив меня одну с этим нарождающимся монстром!
Я не искала тебя, ведь ты обосновался во мне. Ты высиживал монстра. Я не искала тебя. Я не ждала тебя. Я вела жизнь порядочной вдовы, твердо убежденная в том, что твое единственное жилище может находиться лишь внутри меня… Я постоянно думала о нем, просто я окрашивала его в цвета ненависти… Но разве это так важно?
Мои подруги приходили навестить меня. Я не рассказывала им о тебе. Рассказывать им о тебе, помня о тех предрассудках, что мы унаследовали от предков, означало рассказывать о самой себе, выставляя себя в дурном свете. Никогда не раздвигай ноги! Никогда не раздвигай ноги, доченька! Правило номер один! В сердце мужчины не может зародиться раскаяния, ты никогда не найдешь у него поддержки. Запомни накрепко: у них нет памяти! Будь настороже, доченька! Блюди свое тело! Они как крысы, сгрудившиеся вокруг кучи подгнивших бананов! Крепко сдвинутые ляжки и сухая киска лучше, много лучше, чем огромный живот без мужа! Стервятники, доченька! Да, стервятники! Вот так говорила моя бабушка, которую звали Анадин, так говорила моя бабушка своим старческим треснутым голосом, разбившимся о скалы жизни. Однажды она ударила ножом своего обожаемого муженька. Все произошло из-за темной историйки, связанной с мерзкой блудницей, и после этого бабушка в глубине души постоянно переплетала лианы своих воспоминаний, иногда выпуская их наружу многозначительными фразами-поучениями. Я пытаюсь припомнить, но она никогда не сказала доброго слова о мужчинах…
Мои подруги приходили навестить меня, и мы раз за разом вспоминали милые сердцу пустяки, связанные с родным краем, как перебирают горох для похлебки. Мы нанизывали слова, одно за другим, на нитку беззаботности, но сердце каждой из нас кровоточило: его царапнул, ранил мужчина. Мы сплетничали о несчастьях других, чтобы забыть собственные, и мы смеялись, прихлебывая горячий шоколад.
И вот в один из таких вечеров ты заявился без всякого предупреждения…
Возбужденный, ты принялся рассказывать давнишнюю запутанную историю о женщине, которая смылась, оставив письмо о «черномазом» и «симпатичной француженке». По ее мнению, оба эти понятия были совершенно несовместимы… Ты кричал: «Но я никогда, никогда не замечал, что она белая!» Ты рассуждал о девицах, которые любят все усложнять. Ты подкараулил ее у выхода из ресторана в надежде получить объяснения. Чтобы задобрить ее, отвесил комплимент ее только что купленной тачке. Она презрительно фыркнула: «Тебя это не касается!» И, почувствовав, что у тебя в груди закипает яростный гнев истинного представителя негроидной расы, ты решил укрыться здесь, чтобы успокоиться и не доводить до греха. Ты еще встретишься с ней и получишь эти чертовы объяснения… Ты уже давно с ней покончил, это история без продолжения, но ты хочешь понять.
Уже наступила ночь, а мы все говорили и говорили. В этот раз я молила не: «Боже, помоги мне выставить его за дверь», а: «Господь Всевышний, сделай так, чтобы он остался!» Наконец слова поддержки иссякли. Одна из подруг подытожила: «Вот увидишь, ты все забудешь! Через несколько лет ты станешь вспоминать об этой истории как о случившейся с кем-то другим». Ты заметил: «Я никогда не забуду подобного оскорбления!» Все тот же гнев избалованного ребенка, не желающего вникать в суть вещей, видящего лишь круги на воде, но не замечающего камень, брошенный в озеро. Все тот же гнев невинного ребенка, не оглядывающегося на все совершенные грехи… Приняв нарочито беззаботный вид, я перебила подруг и чуть насмешливо заявила: «Вы разве не замечаете, что он всегда страдает? Дайте ему возможность пострадать!» Все засмеялись, и разговор плавно свернул в сторону родных берегов. В итоге к двум часам ночи ты все еще оставался в комнате, как забытый предмет. Другие уже ушли, оставив нас вдвоем. Ты смотрел на меня так, будто вернулся из далеких краев и вдруг обнаружил меня здесь у выхода из страны грез, такую реальную, такую живую, существующую.
