Борис Виан - Сердце дыбом

Слова перешли в стоны, потом снова послышался задыхающийся голос:

— Впереди годы и годы, когда ни часу, ни секунды покоя. Значит, вся эта мука только ради того, чтобы мучиться всю жизнь.

— Ну, хватит, — рявкнул Жакмор.

Крики роженицы слились в сплошной душераздирающий вой. Жакмор успел привыкнуть к темноте и теперь различал в слабом свечении зеркала, как несчастная выгибалась дугой и что есть сил тужилась. Лавина крика захлестывала, залепляла уши врача. Вдруг в темном промежутке меж согнутых в коленях ног появились два пятнышка посветлее. Жакмор скорее угадал, чем увидел, как нянька, выйдя из оцепенения, подхватила двух младенцев и стала заворачивать их в пеленки.

— Остался еще один, — пробормотал Жакмор сам себе.

Обессилевшая мать, казалось, вот-вот потеряет сознание. Жакмор подошел поближе к кровати. И, когда показался третий ребенок, ловко принял его, облегчив усилия роженицы. В полном изнеможении она распласталась на спине. Тьма так же бесшумно начала растворяться, в комнате становилось светлее. Проступили очертания лежащей, откинувшей голову набок женщины, ее осунувшееся от страшного напряжения лицо, темные круги под глазами. Жакмор вытер пот со лба и шеи и с удивлением прислушался к доносившимся из парка мирным звукам. Нянька запеленала третьего младенца и уложила всех троих рядком на кровати. Потом достала из шкафа чистую простыню и развернула ее во всю длину.

— Затяну ей живот, — сказала она, — и пусть спит. А вы можете идти.

— Вы перерезали пуповины? — осведомился Жакмор. — Пупки надо завязать очень туго.

— Я завязала розочками. Так красивее и держится хорошо.

Он тупо кивнул.

— Вы бы зашли к хозяину, — сказала нянька.

Жакмор подошел к двери в комнату Анжеля, повернул ключ и вошел.

Анжель, скорчившись, сидел на стуле. Крики Клемантины еще наполняли гулом все тело. Услышав, что открылась дверь, он поднял голову. Вид рыжебородого психиатра поверг его в изумление.

— Меня зовут Жакмор, — представился вошедший. — Я проходил мимо и услышал крики в доме.

— Это Клемантина, — сказал Анжель. — Уже все? Ну, как? Скажите же!

— Вы трижды отец, — сообщил Жакмор.

— Тризнецы? — удивился Анжель.

— Пара двойняшек и один отдельно, — уточнил Жакмор. — Он родился не вместе с первыми, а сам по себе. Это признак сильной личности.

— Как она себя чувствует? — спросил Анжель.

— Хорошо. Вы скоро сможете ее увидеть.

— Да, но она меня не может видеть. Вот даже заперла.

Вспомнив о приличиях, Анжель поспешно предложил:

— Хотите чего-нибудь выпить или перекусить? — И с трудом встал.

— Спасибо, пока не хочу, — ответил Жакмор.

— Что вы вообще делаете в этих краях? — спросил Анжель. — Проводите отпуск?

— Да, — ответил Жакмор. — И, раз вы предлагаете мне свое гостеприимство, я здесь и остановлюсь. Уверен, мне будет удобно.

— Счастье, что вы оказались рядом.

— А что, здесь нет врача?

— Да я же был заперт и не мог ничем распорядиться. Все должна была устроить служанка. Она местная и очень предана хозяйке.

— Понятно…

Разговор иссяк. Жакмор расчесывал свою рыжую бороду пятерней. Его голубые глаза блестели на солнце. Анжель внимательно оглядел его. Психиатр был одет в черный костюм тонкого сукна: узкие брюки со штрипками и длинный, застегнутый на все пуговицы пиджак, скрадывавший ширину его плеч. На ногах — черные лакированные сандалеты. Из-под пиджака выглядывал каскад лиловых складок атласной рубашки. Все просто и неприхотливо.

— Я рад, что вы остаетесь у нас, — сказал Анжель.

— Пожалуй, вам пора заглянуть к жене, — напомнил Жакмор.

Клемантина лежала, не шевелясь и уставив взгляд в потолок, — она отдыхала. Двое огольцов лежали справа от нее, третий — слева. Служанка успела прибрать комнату. Солнце заливало ее через открытое окно.

— Надо будет завтра отнять их от груди, — сказал Жакмор. — Во-первых, она не сможет кормить двоих да еще одного в придачу, во-вторых, так будет быстрее, и, в-третьих, не испортится форма груди.

Клемантина повернула голову к вошедшим, смерила их ледяным взглядом и сказала:

— Я буду кормить их сама. Всех троих. И грудь у меня от этого не испортится. А если испортится, еще лучше. Плевать мне теперь на красоту, я не собираюсь никому нравиться.

Анжель подошел к жене, хотел погладить ее руку, но она не дала.

— Хватит, — сказала она. — Незачем снова начинать эту музыку.

— Но послушай… — прошептал Анжель.

— Уйди, — устало сказала Клемантина. — Я еще не могу тебя видеть. Мне было так больно.

— Разве тебе не полегчало? — спросил Анжель. — Ты так переживала из-за живота, а теперь, смотри, его больше нет.

— Встанете — следа не останется, — сказал Жакмор. — А пока не снимайте повязку.

Собрав все силы, Клемантина привстала и прошипела:

— Значит, по-вашему, я должна прекрасно себя чувствовать?.. После всего этого… не успела очухаться… а то, что у меня разворочен живот… и ломит спину… и все кости вывихнуты и болят… и сосуды в глазах полопались… это все пустяки. Я должна быстренько оправиться, все будет отлично: стройная фигурка, упругая грудь… чтобы ты или еще кто-нибудь снова могли на меня навалиться, впрыснуть свою гадость, а там все сначала: опять меня разнесет, опять кровь, опять боль…

Она рванула стягивавшую живот простынку и вытащила ее из-под одеяла. Анжель бросился было к ней, но она так яростно выкрикнула: «Не подходи!» — что он застыл на месте, не решаясь перечить ей ни словом, ни жестом.

— Вон отсюда! Оба вон! Ты — потому что это из-за тебя, а вы — потому что все видели! Пошли прочь!

Жакмор вышел, Анжель за ним. В дверях мужа настигла скомканная простынка, которую супруга запустила ему в голову. Он дернулся и стукнулся о притолоку. Дверь захлопнулась.

Мужчины спускались по прогибавшимся под ногами ступенькам из красных плиток. Изнутри был виден каркас дома: беленые стены и массивные черные балки. Жакмор не знал, что сказать.

— Это у нее скоро пройдет, — предположил он.

Анжель в ответ что-то нечленораздельно промычал.

— Вы здорово обиделись? — спросил психиатр.

— Да нет, просто я два месяца просидел взаперти. — Анжель вымученно рассмеялся. — И мне теперь непривычно на свободе.

— Что же вы делали все это время?

— Ничего.

Большой холл внизу был выложен той же красной плиткой, что и лестница. Мебели было мало: громоздкий стол и приземистый буфет светлого дерева да еще несколько разномастных стульев. На стенах — пара очень красивых картин в пастельных тонах. Анжель открыл буфет.

— Выпьете что-нибудь? — спросил он.

— С удовольствием, — ответил Жакмор.

Анжель налил себе и гостю домашней плустошниковой настойки.

— Отменная штука! — оценил Жакмор. И, желая разговорить Анжеля, прибавил: — Ну и как вы себя чувствуете в качестве отца?

— Паршиво, — ответил Анжель.

29 августа

Наконец Клемантину оставили в покое. В спальне было совсем тихо. Только в складках штор еле слышно шуршали солнечные лучи.

Все мучения позади, наступила полная прострация. Клемантина провела рукой по плоскому дряблому животу. Почувствовала, как отяжелели набухшие груди. Ей стало жалко своей фигуры, стыдно и обидно за свое тело, она уже не помнила, что сама сорвала бандаж. Пальцы ощупывали шею, плечи, выпирающую грудь. Познабливало — наверно, поднималась температура.

Издали доносились обычные деревенские звуки. В поле шли работы. Во дворах ревела под кнутом нерадивая скотина, не слишком, однако, возмущенная наказанием.

Под боком у Клемантины сопели трое паршивцев. Пересилив невольное отвращение, она взяла одного и подняла его над головой. Розовый, с жадным мокрым ротишком и глазками-щелочками. Она обнажила одну грудь и поднесла к ней заморыша. Пришлось запихнуть сосок ему в рот, только тогда он раздул щеки, судорожно сжал кулачки и, омерзительно хлюпнув, присосался. Не очень-то приятно. Груди становилось легче, но оттягивалась она безбожно. Детеныш насосался и отвалился, растопырив ручонки и противно сопя. Клемантина положила его рядом с собой. Не переставая сопеть, он потешно причмокивал, будто продолжал сосать во сне. На головешке его топорщился жалкий пух, родничок тревожно пульсировал, так и хотелось нажать и остановить.

Глухой толчок сотряс дом. Это захлопнулась за Жакмором и Анжелем тяжелая парадная дверь. Жизнь и смерть трех спящих крох была в руках Клемантины. Зависела только от нее. Она пощупала набрякшую грудь. Хватит на всех троих.

Второй младенец жадно вцепился в коричневый сосок, который выпустил брат. Этот отлично справлялся сам, и Клемантина расслабилась. Все тише поскрипывал гравий на дорожке под удаляющимися шагами Жакмора и Анжеля. Малыш сосал. Заерзал во сне и третий. Клемантина повернулась и дала ему другую грудь.