Рафаил Гругман - Нужна мне ваша фаршированная рыба (повести и рассказы)
Войдя в незапертую дверь полупустой квартиры и увидев лежащего на кровати Геналя, Галя всё поняла. Квартира наполнялась пустотой. В ней ещё жил человек, но не было уже рук, вытирающих пыль, открывающих окно, рук, превращающих жилплощадь в Дом. Цветы без воды. Очаг без огня. Дом без женщины.
Она забежала на минутку и осталась, став нянечкой и сестрой, а когда недели через две жар спал и Геналь смог ходить, она перевезла его к себе на Слободку — Одессу оккупировали румыны, и Левиту рискованно было оставаться в своей квартире на Ремесленной.
Соседям сказала, что вышла замуж за парня из города, надела ему на шею крестик, дала свою фамилию, и стал Геналь Левит Геннадием Кучеренко.
Так началась у них семейная жизнь.
Время было тяжёлое. После массовых расстрелов евреев осенью сорок первого, в сорок втором, румыны не очень тщательно выполняли союзнические обязательства, больше полагаясь на население, которое с радостью великой само выявит и донесёт… Мир, как говорится, не без добрых людей. Да и разве можно спрятать то, что у всех на виду, — глаза, их не оденешь в брюки, они говорят сами за себя…
Так и случилось. Однажды Нина, Галина приятельница, встретившаяся как-то на базаре, игриво посмотрела на неё: «Що, Галочка, знайшла соби мужичка? А нэ боишься, що хтось донэсэ?»
В тот же день, придя домой и рассказав всё Геналю, добавив при этом пару-другую смачных, чисто одесских проклятий, Галя приняла решение.
— Всё, Геночка, одевай в субботу белую рубашечку, галстук, бери самогонку для храбрости и иди кобелячить к Нинке, штоб ей хрен поперёк горла встав.
Так и повелось. Каждую субботу, без пропусков, она одевала ему, как на праздник, — белую рубашечку, галстук и отправляла в гости к подруге.
Но, как говорится, у чужого огня долго не согреешь ноги, в апреле сорок четвёртого в Одессу вновь пришла Красная Армия.
Власть переменилась, но суббота осталась. И в первую советскую субботу, когда Геналь в силу привычки — а человек, особенно если он мужчина, ко всему привыкает быстро — надел белую рубашечку, чтобы идти в гости. Галя, ни слова не говоря, взяла с холодочку кастрюлю борща и молча вылила ему на голову.
— Сегодня мой черёд идти к подруге.
Она пришла к опешившей Нинке и, глядя ей в глаза, негромко, но тщательно выговаривая каждое слово, так что Нинка сперва покраснела, а потом побелела, произнесла:
— Вот что, подруга, собирай свои манатки и в двадцать четыре часа, чтоб духу твоего в Одессе не было. А иначе я пойду и донесу, что ты выдавала немцам явреев.
Повторять ещё раз не понадобилось. За сотрудничество с оккупантами… В общем, была Нинка и не стало Нинки.
А потом стали возвращаться в Одессу беженцы. И, представьте себе, приезжает из Алма-Аты Сима, законная жена, с повзрослевшей дочерью, узнаёт от соседей, что Геналь спасся и счастливо живёт на такой-то улице, и спешит поблагодарить Галю за сохранность своей собственности, дабы забрать её к себе обратно, на Ремесленную улицу.
И вновь пришлось Гале проявить своё красноречие, да так, что Сима быстро поняла, что поезд её ушёл в сорок первом, после чего она тихо исчезла, забрав назад свои законные права.
И родилось, прямо как в сказке, у Кучеренков три сына. Что ни мальчик — красавчик и богатырь: свежая кровь что-нибудь да значит. Так и жили они дружно в Одессе до начала семидесятых. Справила Галя поочерёдно каждому свадьбу и с собой, и в дом дала, и животы начали пухнуть у невесток, как начались отъезды на Землю обетованную, и вспомнила Галя, что они хоть и Кучеренки, но ещё и Левиты.
Каждого сына надо было поднять и отправить. В начале семидесятых уехать — легче пройти сквозь строй шпицрутенов.
А когда все мальчики уже были там и устроились, и Галя с Геналем собрались ехать — калитка захлопнулась.
До новой оттепели они не дожили. Похоронил Геналь Галю на третьем еврейском кладбище, а памятник поставить не успел. Через три месяца они встретились вновь.
Эта история произошла в Одессе, в городе, не принадлежащем никому: ни русским, ни украинцам, ни евреям, ни полякам, в городе искателей счастья, беженцев и эмигрантов…
* * *Я ничего не добавил от себя, как принято обычно. Когда жена моя в первый раз умирала и в течение пяти дней медсестра ежедневно ставила на дому капельницу, в тот день, когда дела пошли на поправку, она и рассказала нам историю, случившуюся в их дворе. В трёх кварталах от нашего.
Еврейское кладбище
«Кладбищенской земляники крупнее и слаще нет».
Не знаю почему, но именно эти цветаевские строки назойливо лезут в голову всякий раз, когда бреду я аллеями Третьего еврейского кладбища.
На месте Первого, основанного на Молдаванке ещё в позапрошлом столетии, разбит ныне парк.
Второе, или, как его называли в начале прошлого века, Новое еврейское кладбище, соседствовало через дорогу со Вторым христианским. Церковь и синагога мирно смотрели друг на друга, но так повелось — жизнь еврейского кладбища не намного длиннее короткой жизни его обитателей.
Кладбище сносилось на глазах молчаливого города. От вокзала стремительно накатывалась новая автострада, и бульдозеры безжалостно утюжили бесхозные могилы, выкорчёвая из жизни Одессы следы её буйной юности. В эти безумные дни бесследно исчезла бабелевская Одесса.
Третье перенаселено, но Четвёртого за ненадобностью не будет — будущие постояльцы рассасываются по миру тоненькими ручейками слепых побегов.
Я бреду по кладбищу один. Когда-то я ходил с мамой и с сестрой её, Аннушкой, к папе, к дедушке и бабушке, а теперь и к ним, и к маме, и к Аннушке…
Вот эта застывшая в камне девочка с толстой косой погибла при газификации дома. В момент взрыва она играла на пианино, а её бабушка, чудом оставшаяся в живых, вязала ей в соседней комнате носки…
А этот мальчик, сын Аннушкиной сослуживицы, нелепо погиб в армии. Работая на элеваторе, он попытался схватить плывущую на конвейерной ленте лопату и поскользнулся. Когда его откопали, он был мёртв.
Мамин ученик, любимый ею Саша Волянский. Вместе с мамой и тётей улетевший перед свадьбой в Москву… Самолёт их разбился при взлёте из аэропорта Внуково. Где его невеста и с кем — какое это уже имеет значение?
Кладбищенский маршрут мой — по часовой стрелке — неторопливый большой круг от Ляленьки к деду.
По пути и слева, и справа, прерывая раздумья, окликают знакомые голоса: «Эй! Стой! Как ты там — за оградой?»
Я стараюсь не задерживаться — мама обижается, если я нахожусь у неё недолго, и жалуется покоящейся рядом бабушке: «Он и раньше таким был. На пять минут забежит и торопится уходить. А я старалась к приходу его нажарить котлетки — я ведь знаю, что он любит мои котлетки. Отварить картошечки… А как он любил мои вареники с вишней! Что он сейчас кушает — ума не приложу… Он так плохо выглядел, когда приходил в прошлый раз…»
От неожиданности я вздрогнул. Прямо передо мной шлёпнулся, подняв облачко пыли, засушенный пучок бессмертников.
— Промахнулся, — разочарованно произнёс вслед хриплый голос.
— Ося, это ты?
— Я! Я! — ворчливо затараторил старый приятель. — Остановись… Чё, фраер, мимо пробегаешь?
Я недовольно отбросил ногой букетик и подошёл к ограде.
— Ты можешь что-нибудь для меня сделать?
— Принести цветы?
— Плевать мне на твои цветы. Если их в тот же день не украдут, чтобы заново не перепродать, — через неделю они станут непригодны даже для веника.
— Чего же ты хочешь?
— Поговори со мной. Ты ведь знаешь мою жену?
— Фиру? Конечно…
— Раньше она прибегала каждое воскресенье, а сейчас приползает два раза в год — в день рождения и в годовщину смерти своей матери. Заметь, не в мои, а в её дни. Мои даты эта сука забыла! Она приходит с Арончиком — я всегда подозревал, что между ними что-то было, — постоит две минуты, притворно вздохнёт и положит крашеные бессмертники. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не швырнуть их ей в морду! Ненавижу! Её притворные слёзы: «Бедный Ося, как рано он ушёл». А потом уходит трахаться с Арончиком. Потаскуха! Все бабы такие! Ненавижу! Ты видишь, слева наискосок, вырядился в белый мрамор Долик Авербух?
— Не оборачиваясь, я кивнул головой.
— Ты ведь знаешь, он был зубным техником. Здесь половина кладбища в его коронках. Он вкалывал как лошадь, но подонком тоже был порядочным. Сонечка его никогда не работала. Домработница и варила, и стирала… А Сонька полдня спала, полдня по комиссионкам бегала. Пару раз, кстати, — захихикал Ося, — я отодрал её в его же спальне. Но как только Доля приходил домой, она перевязывала голову платком, ложилась на диван и умирала: «Я так за день набегалась!» А этот дурак весь вечер возле неё крутился: «Сонечка, бедненькая, у нас же есть домработница». И чай в постель, и конфетки… Он за месяц сгорел, оставив ей целое состояние. Как ты думаешь, она у него часто бывает? Чёрта с два! Поставила шикарный памятник, чтобы родственники не злословили, наняла женщину для уборки и… поминай как звали.
