Паскаль Лене - Казанова. Последняя любовь
Лет десять назад, приехав в Париж по делам, г-жа де Фонколомб наняла Полину в качестве камеристки, в чьи обязанности входило заботиться о ее платьях, причесывать ее, читать ей, водить на прогулки: пожилая дама страдала катарактой и с трудом передвигалась.
Полина привязалась к своей почти незрячей госпоже и относилась с ней с такой нежностью, что, казалось, это были бабушка и внучка.
Вдова человека, которого она никогда не любила, Жанна Мария де Фонколомб пыталась развеять скуку, много путешествовала в сопровождении своей Антигоны[4], наезжая в сезон на воды.
Трагические события, потрясшие Францию, не позволяли ей вернуться в Прованс, где проживали ее близкие и располагались ее владения, поскольку Республика числила ее среди эмигрантов, однако ей удалось уберечь средства, которых должно было хватить, чтобы вести достойный образ жизни и спокойно дожидаться восстановления трона и законности.
С аббатом Дюбуа она свела знакомство в Брюсселе, где нашел приют этот бывший кюре обители Вожирар, отказавшийся присягнуть Конституции в 1793 году и бежавший от санкюлотов. Уже три года он повсюду сопровождал г-жу де Фонколомб, став ее исповедником. Однако поскольку грехи его подопечной не были ни велики, ни многочисленны, в основном в его обязанности входило помогать ей вспоминать о счастливых временах христианской веры.
Г-н Розье, путешествующий во второй карете вместе с багажом, был профессиональным поваром, но обстоятельства вынудили его стать еще и управляющим и распорядителем крошечного хозяйства, помещающегося между двумя дверцами карет — территории, которую сама его госпожа называла в шутку «герцогством, которого нигде нет».
Г-жа де Фонколомб вручила Казанове письмо, в котором граф Вальдштейн, встреченный ею в Лондоне полгода тому назад, просил своего библиотекаря оказать наилучший прием путешественнице и стать для нее заместителем его самого, проявив при этом больше ума и обаяния, чем проявил бы он, самолично принимая ее у себя.
Молодая женщина из крохотной свиты г-жи де Фонколомб одна стоила рекомендации Папы и всех пропусков императора. Джакомо почувствовал, что в нем оживает шевалье де Сейнгальт.
Бездельник Фолькирхер был немедля изгнан из кухни, где он в течение тридцати лет стряпал нечто подозрительное. Его место занял г-н Розье, и было решено, что ужинать соберутся в девять в небольшом кабинете рядом с библиотекой.
Г-жа де Фонколомб заверила, что не нуждается в услугах посторонних, и Казанова выпроводил наглую челядь, повылезшую поглазеть на чужестранцев из винных погребов и служб, где она обычно предавалась праздной лени.
Шевалье де Сейнгальт надел шляпу с белым пером, расшитый золотом жилет, черный бархатный камзол и шелковые чулки с подвязками, усыпанными стразами: так одевались во времена Людовика XV. Принимая гостей, он сделал реверанс, который г-жа де Помпадур сочла бы весьма галантным, но от которого дама в летах подскочила по причине своего плохого зрения, а ее камеристка едва сдержалась от смеха.
~~~Казанова установил в кабинетике небольшой круглый столик, за которым могли бы поместиться четыре персоны, но при этом их коленям было бы тесно. Именно этого и добивался Джакомо, посадив Полину по правую руку от себя, аббата Дюбуа по левую, а г-жу де Фонколомб — напротив. Ужинали без лакеев: блюда подавал г-н Розье, а Казанова был за сомелье.
Беседа завязалась в основном между гостьей и тем, кто был призван заменить хозяина. Каждый жадно забрасывал другого вопросами, желая тут же услышать историю всей его жизни.
— Если продолжать в том же духе, вскоре нам не о чем будет говорить, — заметила гостья.
— Думаю, что нам не хватит нескольких недель, чтобы наговориться, — заверил ее шевалье, чей взгляд, ищущий одобрения Полины, наткнулся на девичий затылок.
Колено прославленного соблазнителя почтенных лет возымело не больший успех, чем его взгляд. Он вообще не встретил понимания со стороны ее колен, словно их не было вовсе или она забыла их в платяном шкафу.
Этот первый неудачный заход вовсе не отбил охоты у Казановы, который всегда заявлял, что подчеркнутая холодность у женщин часто лишь первый признак сдачи и что сопротивление только помогает им продлить зарождающуюся чувственность.
Мгновения было достаточно, чтобы растопить маску мизантропии, которую матерый соблазнитель наклеил на свои черты. Настоящий, неистощимый любитель женщин, для которого любовь — всего лишь времяпрепровождение, но в то же время и весь смысл жизни, должен быть то стоиком, то учеником Эпикура[5] и менять философские воззрения столь же часто, как женщины меняют настроение и наряды.
Ростом Полина была чуть выше среднего. Очерк ее лица представлял совершенный овал. Голубые миндалевидные глаза исторгали огонь, который приглушался постоянной веселостью. Волосы были светлые и яркие, с примесью меди. Рот ее, хотя и не маленький, был аккуратным, когда губы раздвигались, виднелись два ряда великолепных жемчужин. Руки, талия, грудь в смысле пропорций и совершенства формы не оставляли желать лучшего.
На шее она носила модную в то время во Франции черную бархотку с рубином, подчеркивавшую кипельную белизну ее кожи.
Ужин завершился десертом, на который ловкий Розье подал великолепные груши, изъятые им на кухне, где пировали лакеи. После чего он без всяких церемоний поменял свою должность метрдотеля на звание близкого друга г-жи де Фонколомб. Общество, сопровождавшее пожилую даму на немецких дорогах, было столь немногочисленно, что каждому, как уже было сказано, приходилось по нескольку раз в день менять роли и наряды.
После ужина перешли в небольшой музыкальный салон, где имелись клавесин и шпинет. Г-жа де Фонколомб призналась, что прежде была мастерица играть на клавесине, но теперь это невозможно по причине утраченного зрения и ревматизма суставов. Казанову устроило бы, чтобы свое умение показала ее молодая спутница, но та заявила, что ничего не смыслит в музыке.
— Позвольте вам не поверить, — возразил библиотекарь, — вы не можете не любить музыку, ваши ножки созданы, чтобы танцевать.
— Попробую исполнить для вас серенаду своими ногами, сударь. И если у вас не больше слуха, чем у меня, мы оба останемся не в накладе.
Эта острота вызвала смех у г-жи де Фонколомб, а аббат Дюбуа, до тех пор не произнесший ни слова, счел возможным заметить:
— Барышня и впрямь ничего не смыслит в музыке, поскольку ей милы лишь варварские песни кровопийц, расправившихся с нашим королем.
— Полина — настоящая якобинка, — подтвердила г-жа де Фонколомб. — Я взяла ее на службу для того, чтобы излечить от кровожадности, но ничего не вышло.
Казанова принял эту колкую шутку с улыбкой, поскольку не сомневался, что революционный пыл прекрасной Полины — не более чем маска, нечто вроде украшения, призванного повысить ее привлекательность. Г-жа де Фонколомб обладала достаточным умом, чтобы свыкнуться с подобным чудачеством, но вряд ли допустила бы, чтобы все это было всерьез. Так подумал Казанова.
Расходиться не хотелось, и он предложил разыграть партию в фараон. Аббат выиграл два дуката у г-жи де Фонколомб, которая ничуть не расстроилась, заверив присутствующих, что святой отец весьма искусен в картах и таким образом ухитряется взимать церковные сборы. Расстались за полночь. Казанова указал каждому его спальню. Лакеи графа Вальдштейна понаставили всюду сальных свечей, коптящих и распространяющих вонь. Пришлось как следует ухватить одного из этих мерзавцев за шиворот и заставить принести стеариновые свечи.
— На службе графа дюжины три неотесанных болванов, которые только и делают, что пьют, воруют и отыгрываются на других, стоит их оторвать от их famiente[6], — пояснил шевалье.
— Они вправе мстить за свое подчиненное состояние, — неожиданно возразила Демаре.
Г-жа де Фонколомб улыбнулась, возведя глаза к небу. Казанова же потерял дар речи. Трудно было предугадать, поддастся ли он очарованию этой новоявленной Юдифи или же останется на стороне тиранов. Он и сам этого не знал, потеряв, подобно Олоферну[7], голову.
~~~Замок Дукс насчитывал не меньше сотни спален, не говоря уж о салонах, кабинетах, залах. Но эта величественная постройка, достойная принца, представляла собой лишь холодный заброшенный лабиринт, где, может быть, бродил незримый Минотавр — призрак великого Валленштейна[8], бывшего некогда хозяином этих мест.
Жизнь в замке обычно сосредоточивалась в том крыле, которое смотрело на деревню. Во время редких наездов в замок своих предков граф Вальдштейн выказывал решительное пренебрежение великому прошлому. Казанова же чувствовал себя здесь не как гость и друг графа, но скорее как один из многочисленных никому не нужных томов, пылящихся в библиотеке. Юный Вальдштейн интересовался только лошадьми и охотой, ради которых пожертвовал даже прекрасным полом. Казанова, живший лишь ради прекрасного пола и книг, не мог долго пробуждать в том дружеского к себе расположения. Но любезный и никчемный граф был человеком чести и, лишив Казанову своей благосклонности, оставил ему небольшие личные покои, должность библиотекаря, ставившую его чуть выше остальных слуг, и пенсию в пятьсот дукатов, которых несчастному венецианцу едва хватало на самые скромные нужды.
