Татьяна Шипошина - Звёзды, души и облака
Вот такая тайна у меня. На какие я тут деньги, на какие взятки? Может, приврала мать про взятки-то? Или нет?
А как спросят, где мама работает, то я говорю: «Проводником, на дальние рейсы всякие, Москва — Владивосток, например».
Спросили пару раз, да отстали. Кому какое дело до чужой мамы.
Глава 2
Кому какое дело до чужой мамы? Кому какое дело до чужой жизни?
Как вы уже поняли, дело происходило в советское время, в Крыму, в одном из прибрежных городков, в костнотуберкулёзном санатории имени выдающейся деятельницы революции.
Санаторий действительно был прекрасен. Дети по году и более находились там, лежали, если нельзя было вставать, учились, кто как мог.
Тут же были прекрасные операционные, и прекрасные хирурги. Сколько жизней было здесь спасено. Сколько судеб было выправлено и выпрямлено, в прямом и в переносном смысле этих слов.
Говорят, что Крым — теперь другая страна. Говорят, нет уже этих санаториев. Пошли санатории с молотка. Может, не все ещё пошли? Где же тогда лечатся больные?
У кого же поднялась рука на детский санаторий? Да ещё на такой санаторий?
Третий этаж был разделен на две половины, две больших палаты. В одной — девчонки, в другой — мальчишки. Палаты были, как бы условно, поделены ещё пополам, на девятый и на десятый класс, поделены входной дверью и находящейся напротив неё, дверью на веранду.
Палата могла вместить до двадцати функциональных кроватей, таких кроватей на больших колесиках, с регулируемым подъёмом изголовья.
И народ в палате тоже делился. На лежачих и ходячих. У ходячих — или болели руки, или это были «поставленные» лежачие, то есть те, которых уже прооперировали, кто вылежал после операции положенный срок, обошёлся без осложнений и готовился к выписке. Таких было мало. Многие были на костылях.
Лежачие — тоже делились. На спинальников, у которых болел позвоночник, потом — на тех, у которых были поражены таз и бедро, и тех «счастливчиков», у которых болели колени, или голеностопные суставы. Первые и вторые могли только лежать. Третьи же могли на кровати сидеть, а когда все врачи уйдут, могли прыгать на одной ноге, бегать на костылях, а то и просто могли побегать — ну, это уж как они сами хотели, как они сами рисковали.
Правда, о том, что происходило, когда врачи уйдут, лучше я потом, особо расскажу.
Хоть санаторий и назывался костно-туберкулёзным, лежали там дети не только с костным туберкулёзом, но и с другими костными болезнями. Болезни эти были не менее опасны, и так же требовали длительного лечения, длительного нахождения в лежачем положении.
В простонародье это называется — быть «прикованным к постели» Вот они-то, «прикованные», и лежали тут по году и больше, в надежде встать на ноги и уйти. Уйти отсюда однажды далеко-далеко, в большую, взрослую и здоровую жизнь.
Утро и время до обеда занимал обход врачей, процедуры и перевязки, а время после короткого тихого часа отводилось школе. Ходячие везли лежачих. Девчонок десятого класса везли в палату к мальчишкам, а мальчишек девятого — в палату к девчонкам. В каждой палате, на боковой стене, висела обычная классная доска.
Программа в школе тоже была обычной. Поблажек почти не было. С тех, кто мог, учителя требовали, и дополнительные задания давали, стараясь не проявлять жалости и не делая скидок на болезнь. Классы только маленькие, да ученики лежат, а так — обычная школа. И всё. Образование получить, школу закончить можно. Можно даже попробовать поступить из этой школы прямо в институт, если только поправиться. Только бы поправиться.
Глава 3. Маша Иванихина-1
…Образование получить, школу закончить можно. Можно даже попробовать поступить из этой школы прямо в институт, если только поправиться. Только бы поправиться.
Кому я буду нужна, в деревне, с больными-то ногами. В семье нашей — ещё четверо, все младше меня. Как они там? Теперь, наверно, вместо меня Настя заправляет. А то ведь — весь дом был на мне. Мать — на ферме с утра до вечера, отец — то в мастерской, то пьяный, то опять в мастерской. Хорошо, хоть нас не обижал. А весь дом — на мне. И готовить, и стирать, и скотина, и огород.
Больше всего на свете я учиться люблю. Учиться у меня всегда хорошо получалось, все даже удивлялись: «И как это ты, Машка, эту математику решаешь?» А у меня времени не было — даже уроки готовить. Все заснут, а я ночью тетрадки разложу, и так мне хорошо становится! Так здорово цифры идут одна к другой! А алгебра! Когда буквы в учебнике вместо цифр начались, так как будто песня внутри запелась… Кому расскажешь, засмеют! Какая там математика, иди вон в огород, сорняков подёргай.
Так в огороде ногу и поранила. Кеды уже старые были, копать неудобно. Кед соскочил, и лопата по ноге прошла. Всё загноилось, опухло. Сначала мать дома лечила, мёд прикладывала. Потом к фельдшерице пошли, примочки делали. А потом так плохо стало, что чуть не умерла.
Фельдшерица на машине повезла меня в район, там уж всё и разрезали, чтоб меня спасти, и ногу мою спасти. А чуть оклемалась, перевезли сюда на поезде, прямо из Курска, как сельскую, да как из многодетной семьи.
А тайна есть у меня. Я рада, что здесь оказалась. Я здесь могу математику делать, сколько захочу. Возьму учебник, так аж плачу от счастья.
А стыдно, что дом оставила, что трудно там моим без меня, без старшей. Я тут радуюсь, а они там, бедные, на огороде вкалывают. Как же так? Что же это, со мной, а?
Мне ещё до операции месяца три, потом после операции месяцев пять. Как раз девятый закончу и половину десятого. А может, и весь десятый закончу тут. И вот тогда — в институт пойду, если мать позволит. В педагогический пойду, на физмат.
Кому я в деревне нужна, хромая. А вот учительницей — можно. Мама, мама, прости меня, прости. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Разобьюсь теперь, а в институт попаду. Нету теперь мне пути другого. Позарастали все мои другие стёжки-дорожки.
Глава 4
…«Па-а-зарастали стёжки-дорожки, где проходили… Эх… милого ножки…» Песня сопровождается характерным железным громом. Ещё минута, и в дверях обрисовывается фигура нянечки Любы, обвешанная десятком тёмно-зелёных суден — горшков для лежачих. Наступил «час икс», или «обслуживание».
— Кто обслуживаться будет? — гремит Люба — пр-р-р-а-шу слабонервных удалиться!
— Люба, Люба, потише! — девчонки берут судна и быстренько прячут их под одеяла.
— Сейчас всё женихам расскажу!
Её круглое лицо, повязанное по самые брови косынкой, её круглая фигура с отсутствием всяких намёков на талию, белёсые, почти незаметные брови и улыбка с отсутствием одного из передних зубов — что может быть прекраснее? Где ты теперь, Люба, наш белый ангел?
Через минуту её голос гремит уже с половины «женихов», вызывая почти такую же реакцию у мальчишек, как и у девчонок. «Обслуживание» происходит сразу после тихого часа, перед школой.
Любу все любят, несмотря на её пошлые прибауточки, и полное отсутствие брезгливости. В Любе нет пренебрежения к нам, прикованным к постелям. Для неё всё происходящее — просто течение жизни, как и для нас.
Какая вонь, однако!
Как только проветрилось немного, в палату зашла медсестра дежурная, Лидия Георгиевна, или просто Лида. Лиде лет около пятидесяти, она полновата, слегка отдутлова-та, но лицо её приятное, добродушное. Покрикивает она, чаще всего, для порядка:
— Люба, кровать из подсобки закати! — и ко всем: — «Завтра новенькая у вас, в девятый! Ходячая! Куда поставим?»
Давайте к нам! — отозвалась красавица Асия. — Вот сюда, к нам с Машкой. Вот наши кровати подвинем, и сюда вкатим! Давай, Люба! На нашей половине ходячих нет!
Аська откинула назад иссине чёрное крыло своих длинных, гладких волос, наклонилась к Маше и сказала шепотом:
— С того края — Нинка бегает, а у нас — мне приходится. Залесскую в расчет не берём.
— Да, Лидия Георгиевна, давайте её к нам, — сказала Маша.
Маша сидела в платке, повязанном на лоб. Когда привезли её в больницу, в Курск, у неё нашли вшей. А так как была она тяжёлой, то не пожалели её, обрабатывать волосы не стали, и остригли наголо. А тоже хорошая коса была, на хуже, чем у Аськи, только белая. Сейчас уже волосы прилично отросли, но Маша всё равно редко снимала платок. Не то, чтобы стеснялась — всё равно все всё знали. Привыкла в своём платке, что ли.
— Давайте к нам! — повторила Маша.
Это и решило дело. Машу уважали не только в девятом, но и в десятом. Не только в десятом — Машу уважали и сотрудники.
Глава 5. Асия Губайдуллина-1
…Да, конечно… Машу уважают… Вот, только сказала — к нам, так медсестра сразу и согласилась. А я — кричу-кричу, а все — ноль эмоций.
Зато я красивее всех. Рост — уже почти метр семьдесят, талия — шестьдесят пять сантиметров.
