Том Роб Смит - Колыма
Яков прислушался к гомону толпы снаружи, собравшейся в предвкушении бесплатного представления. Он уже опаздывал. Ему уже давно пора было закончить все приготовления. Но последние пять минут он просидел не шевелясь, глядя на оставшийся заряд и не делая попытки заложить его. Он услышал, как за спиной у него скрипнула дверь, и оглянулся. На пороге, словно страшась войти, стоял его друг и сослуживец. Он окликнул Якова, и голос его эхом прокатился по пустому храму:
— Яков! Что случилось?
Яков крикнул в ответ:
— Я почти закончил!
Его друг поколебался, а потом добавил, понизив голос:
— Мы ведь выпьем с тобой сегодня за твое увольнение? Утром у тебя будет раскалываться голова, но к вечеру все пройдет.
Попытка друга утешить его вызвала у Якова улыбку. Чувство вины ничуть не хуже похмелья. Оно пройдет. Со временем.
— Дай мне пять минут.
Друг развернулся и вышел вон, оставив его одного.
Опустившись на колени в пародии на молитву и чувствуя, как по лицу ручьями течет пот, он липкими пальцами смахнул его со лба. Рубашка у него на спине промокла до нитки и больше не могла впитать ни капли. Делай свое дело! И тогда больше никогда не придется работать. Уже завтра он со своей маленькой дочуркой будет гулять вдоль реки. Послезавтра он купит ей какой-нибудь подарок, просто так, только чтобы увидеть, как она улыбается. К концу следующей недели он уже забудет об этом храме с его пятью позолоченными куполами и об ощущении холодного каменного пола под ногами.
Делай свое дело!
Дрожащими пальцами он взялся за капсюль, вставленный в динамитную шашку.
* * *Осколки витражных стекол брызнули в разные стороны, высокие окна одновременно разлетелись на куски, и в воздухе засверкали их разноцветные фрагменты. Торцевая стена, еще мгновение назад казавшаяся несокрушимой, окуталась клубами пыли. Острые обломки камней взмыли вверх, описали дугу и обрушились на землю, безжалостно срезая траву и рикошетом отлетая в толпу. Шаткое заграждение не могло послужить надежной защитой и с лязгом рухнуло на асфальт. Справа и слева от Лазаря люди упали как подкошенные, когда земля ушла у них из-под ног. Дети на плечах отцов закрывали ручонками лица, иссеченные осколками стекла и камней. Толпа, словно единый живой организм, отпрянула и подалась назад. Люди падали на колени и приседали, прячась друг за друга и опасаясь нового ливня разящих осколков. Все произошло неожиданно; многие даже не смотрели в ту сторону. Кинокамеры еще не были установлены. Внутри опасной зоны оставались рабочие; размеры этой зоны оказались совершенно недостаточными. А может, все дело было в том, что взрыв оказался слишком мощным.
Лазарь выпрямился. В ушах у него звенело, но он, не отрываясь, смотрел на клубы пыли, ожидая, когда они осядут. Как только дым рассеялся, в стене показалась дыра в два человеческих роста высотой и столько же шириной. Казалось, какой-то великан случайно ткнул в стену храма носком, а потом отдернул ногу, испугавшись содеянного, и сооружение уцелело. Лазарь поднял взгляд на позолоченные купола. Все вокруг последовали его примеру, задавая себе один и тот же вопрос: обрушатся ли они?
Краем глаза Лазарь заметил, как операторы неловко поднялись на ноги и бросились к своим камерам, стирая пыль с объективов и позабыв о треногах, стремясь во что бы то ни стало заснять происходящее. Если они не сумеют запечатлеть обрушение на пленку, то, сколь бы уважительной ни была причина, им грозят крупные неприятности. Невзирая на опасность, никто и не подумал отбежать в сторону; все остались на своих местах, высматривая малейшее движение, толчок или наклон — предсмертную судорогу храма. Казалось, даже пострадавшие замерли в молчаливом предвкушении.
Пять куполов не обрушились. Целые и невредимые, они сверкали позолотой в вышине, надменно взирая на хаос внизу. И если церковь уцелела, то в толпе десятки человек были ранены; они охали и стонали, истекая кровью. Лазарь ощутил, как моментально изменилось настроение, словно небо затянули грозовые тучи. Присутствующих вмиг охватили тягостные сомнения. Уж не вмешалась ли некая высшая сила, остановившая готовое свершиться преступление? Зрители начали расходиться, сначала медленно и по одному, а затем все быстрее. Более никто не желал любоваться надругательством над храмом. Лазарь с трудом подавил неуместный смешок. Толпа распалась, а церковь уцелела! Он повернулся к семейной паре, надеясь разделить с ними свой миг торжества.
Мужчина стоял у него за спиной, так близко, что они едва не столкнулись. Лазарь не слышал, как он подошел к нему. Мужчина улыбался, но глаза его оставались холодными. Он не носил формы и не спешил предъявлять удостоверение. Но и так было ясно, что он служит в госбезопасности, являясь агентом МГБ[3], — вывод, который напрашивался не столько из-за каких-то черт его внешности, сколько из-за их отсутствия. Справа и слева их огибали пострадавшие. Но они этого человека не интересовали. Он затесался в толпу только для того, чтобы наблюдать за реакцией людей. А Лазарь оплошал: он грустил, когда должен был лучиться счастьем, и радовался, когда следовало бы печалиться.
Мужчина обратился к нему с тонкой улыбкой, не сводя с Лазаря взгляда своих мертвых глаз.
— Небольшое недоразумение, оплошность, которую легко исправить. Вам стоит задержаться: быть может, сегодня все еще получится. Снос, я имею в виду. Вы ведь хотите остаться, не так ли? Вы же хотите посмотреть, как обрушится церковь? Зрелище наверняка будет занимательное.
— Да.
Острожный ответ и правдивый, кстати говоря. Он действительно хотел остаться, и хоть и не хотел, чтобы церковь обрушилась, но уж никак не мог в этом признаться. Мужчина тем временем продолжал:
— На этом месте построят один из самых больших в мире крытых бассейнов, чтобы наши дети росли здоровыми. Здоровье детей — это ведь очень важно. Как вас зовут?
Самый обычный вопрос и одновременно самый страшный.
— Лазарь.
— Где вы работаете?
Беседа окончательно перестала напоминать непринужденную болтовню, превратившись в неприкрытый допрос. Смирение или преследование, прагматизм или принципы — Лазарю предстояло сделать выбор. А ведь он у него действительно был, в отличие от многих его собратьев, распознать которых можно было с первого взгляда. Лазарь мог и не признаваться в том, что он священник. Владимир Львов, бывший обер-прокурор Святейшего Синода, настаивал на том, что священники не должны выделяться одеянием, им следует «сбросить сутаны и рясы, постричься, сбрить бороды и одеваться, как простые миряне». Лазарь согласился с ним. Аккуратно подстриженная бородка, ничем не примечательная внешность: он мог и солгать агенту. Он мог солгать и насчет своего места работы, надеясь, что ложь спасет его. Он мог сказать, что работает на обувной фабрике или в столярной мастерской, — все, что угодно, кроме правды. Агент ждал.
Тот же день
В первые недели знакомства Анисья не придавала этому особого значения. Максиму было всего-то двадцать четыре года, и он только что закончил Московскую духовную семинарию, упраздненную еще в 1918 году и вновь открытую совсем недавно, в ходе реабилитации и восстановления религиозных учреждений. Она была старше его на шесть лет, замужем, недосягаемая и мучительно привлекательная для молодого человека, который, как она подозревала, не мог похвастать обширным сексуальным опытом. Замкнутый и застенчивый, Максим ни с кем не общался вне церкви и не имел ни друзей, ни семьи, во всяком случае в городе. Поэтому неудивительно, что он воспылал к ней чем-то вроде юношеской страсти. Она терпела его долгие многозначительные взгляды, и они даже льстили ей в некотором роде. Но она и в мыслях не держала поощрять его увлечение. Он неправильно истолковал ее молчание, приняв его за разрешение и дальше ухаживать за нею. Именно поэтому сейчас он осмелел настолько, что взял ее руки в свои и заявил:
— Оставь его. Давай будем жить вместе.
Почему-то она была уверена, что он никогда не наберется смелости предложить ей осуществить свою наивную детскую мечту — сбежать вместе. Она ошибалась.
Весьма примечательно, что Максим выбрал церковь ее мужа, чтобы переступить черту, отделявшую его тайные фантазии от открытого предложения: демоны, пророки и ангелы осуждающе смотрели на них с фресок в полутемных альковах. Максим рисковал всем, к чему готовился; ему грозило отлучение и изгнание из религиозной общины безо всякой надежды на покаяние и прощение. Его искренняя мольба показалась ей настолько неуместной и абсурдной, что она сделала то, чего не должна была делать ни при каких обстоятельствах: коротко и удивленно рассмеялась.
Прежде чем он успел ответить, тяжелая дубовая дверь с грохотом захлопнулась. Вздрогнув от неожиданности, Анисья обернулась и увидела своего мужа Лазаря, который с такой поспешностью устремился к ним, что она уже решила, будто он истолковал сцену, свидетелем которой стал, как доказательство ее неверности. Она отпрянула от Максима, и это неловкое движение лишь усилило впечатление виновности. Но, когда он подбежал к ним ближе, Анисья поняла, что Лазарь, с которым она прожила в браке десять лет, встревожен чем-то совсем иным. Задыхаясь, он схватил ее за руки, которые всего несколько секунд назад сжимал Максим.
