Виль Липатов - Повесть без начала, сюжета и конца...
– Слушай, Нинусь,– закуривая последнюю перед сном сигарету, однажды сказал он.– Слушай, Нинусь, а не сбегать ли нам в загс? Так, знаешь ли, взять да и нагрянуть…
Он был, как всегда, весел, казался уютным и смешным оттого, что одеяло натянул до подбородка, а папиросу держал вытянутыми губами.
– Так как, Нинусь?
– Как хочешь.
Он помолчал, скосил на нее глаза.
– А все-таки?
– Можно сходить, когда я получу развод…
Он вынул руки из-под одеяла, потушил сигарету о спинку кровати – безобразие! – сказал в потолок:
– А я ведь вас люблю, гражданочка.
Нина Александровна благодарно поцеловала мужа, убрав с его глаз старящую прядь волос, деловито спросила:
– Хочешь получить новый экспериментальный дом? Ты знаешь, я тоже думала о нем…
Он засмеялся:
– Давай устроим досрочные смотрины…
Сейчас они жили в полутора комнатах старого крестьянского дома, дряхлого, точно светящиеся лесные гнилушки, вросшего в землю по нижние наличники маленьких окон. Полторы комнаты – это поставили зыбкую перегородку, стол, стул, кровать и назвали Борькиной комнатой. Убогая была квартира, просто крохотная рядом с большими собственными домами сплавщиков.
К своему предполагаемому будущему дому Нина Александровна и Сергей Вадимович впервые подошли со стороны реки, от молодого ельника, который в это прозрачное утро был зеленым, чистеньким, хотя все остальное в мире по-прежнему казалось мрачным и грязным. Дул свежий ветер, в недостроенной крыше дома свистело, на белой стропилине сидела тихая сорока, а в окнах еще не было рам. Возле дома вкусно пахло свежей стружкой и сосновой смолой.
– Ба-а-льшие комнаты? – проходя по широкому коридору, спросила Нина Александровна.– Это кухня?
– Это, пардон, клозет… А вот сей пенал – домашний кабинет, а это спальня. Кухня вот: горячая и холодная вода! А? На сей предмет за стеной имеется ящик для переносных баллонов с газом.– Сергей Вадимович озабоченно поджал губы, сделав испуганные глаза, трагическим шепотом проговорил: – А вот здесь будет первая ванная комната в процветающем поселке Таежном.– И схватился за щеку, словно у него заболели зубы.– Ох, пропала моя головушка! А вот и автор-аноним!… Гражданин Булгаков Анатолий Григорьевич собственной персоной. Прошу любить и жаловать!
Действительно, мимо недостроенного дома с палкой в руках и в пыжиковой шапке неторопливо прошел бывший главный механик сплавной конторы Анатолий Григорьевич Булгаков, ныне пенсионер. Автором-анонимом Сергей Вадимович назвал бывшего механика потому, что Булгаков пристально и неусыпно следил за каждым шагом Сергея Вадимовича и уже письмом в райком партии сообщил о том, что его преемник прелюбодействует с учительницей Савицкой, использует служебный «газик» в личных целях, увольняет неугодных ему людей, а главное – руководит вверенной ему службой авантюристическими методами.
– Данный пенсионер еще попьет моей кровушки,– насмешливо наблюдая за Булгаковым, заботливо сказал Сергей Вадимович.– Обрати внимание на палку и походку… А?!
Нина Александровна охотно улыбнулась, так как у бывшего механика действительно походка была смешная. Он выступал важным гусиным шагом, голова была задрана, широкие плечи напряжены, а вот палкой он взмахивал неумело, не успев еще привыкнуть к пенсионерской забаве, и Нина Александровна подумала, что Булгаков не так уж и смешон, как сейчас кажется ей и Сергею Вадимовичу. Однако небо было по-весеннему голубым, ветер дул еще с юга и все в мире казалось легким, милым, веселым, и Нина Александровна пребывала в отличном настроении – ей нравился сосновый запах, доставляло удовольствие мысленно размещать мебель: вот здесь хорошо бы поставить угловую кушетку, вот сюда надо цветной высокий торшер, а вот здесь необходим небольшой скромный ковер; ванна, естественно, нуждается в кафельной облицовке, пол в прихожей надо застлать линолеумом, а возле входных дверей повесить металлический фонарь этакого средневекового обличья. В доме должно быть просторно, даже чуть-чуть голо, по-современному, но это и должно было создавать интерьер легкий и веселый. Одним словом, Нине Александровне было хорошо, и это чувство она носила в себе еще дня три после того, как побывала с мужем в строящемся доме.
Нина Александровна окончательно повеселела в субботу часов в пять вечера, когда наконец-то собрался и пошел первый снег, неожиданный и от этого еще более радостный. Еще за час до снегопада казалось, что ничего не случится – так и будет посвистывать в голых ветках акаций черный ветер, тучи будут бесконечно наслаиваться друг на друга, прозрачные до легкомыслия, в разрыве между ними будет голубеть высокое летнее небо, а обский плес останется навечно темным и тяжелым. И все-таки началось долгожданное! Над крышами домов Таежного вдруг загудело, зажужжало, засвистело, потом в небесах что-то тяжко простонало, а после этого на несколько минут все окрест притихло; тишина казалась торжественной, церковной, хрупкой, как молодой лед, и когда она кончилась, небо, сплошь обложенное тучами, начало белеть и прореживаться, и это продолжалось до тех пор, пока тучи не сделались однородной массой, светлой и как бы сияющей – это медленно полетели к земле пушистые снежинки.
Закутав голову оренбургским платком, Нина Александровна вышла на крыльцо, прислонившись спиной к перилам, стала глядеть, как падает первый снег и как под ним стоит ее сын Борька в накинутом на плечи пальто. Его следовало прогнать с улицы, но Нине Александровне не хотелось нарушать торжественную тишину снегопада, не хотелось даже двигаться, и она стояла до тех пор, пока к ней постепенно не пришло ощущение, которое она страстно любила,– показалось, что она поднимается в небеса, а падающий снег остается на месте. Она взлетала к тучам по наклонной линии, крыльцо поднималось вместе с ней, и было такое ощущение, что и сама Нина Александровна длинная, протяжная, теплая… Минут через пятнадцать – двадцать все вокруг побелело, сделалось просторным и бесконечным, и даже ближние дома потеряли высоту, а кедрачи за околицей Таежного совершенно сравнялись с пустошью, и эта пустынность была такой трогательной и значительной, что Нина Александровна неожиданно для себя уверенно подумала: «Сейчас в калитку войдет Сергей Вадимович». И он действительно появился – из клубящегося и лохматого возникла удлиненная снегом белая шапка, потом высокие белые плечи, потом сапоги с загнутыми носками, так как и на них лежали холмики снега.
– Зда-а-асте! – насмешливо протянул Сергей Вадимович.– Весь личный состав гарнизона торжественно отмечает первый снег…
Широко улыбаясь, он поднялся на крыльцо, встав рядом с Ниной Александровной, задумался. Снег падал все медленней и медленней, снежинки все укрупнялись, превращались в лепешки, и вскоре лицо Сергея Вадимовича покраснело от здоровья, а когда муж снял шапку, Нина Александровна несказанно удивилась: «Да он рыжий!» Нину Александровну внезапно охватило волнение. «Муж! Это мой муж!» – подумала она и сняла платок с головы, наверное, для того, чтобы были видны ее длинные и густые волосы. Несколько минут прошли в тишине и праздничной торжественности первого снега, затем Нина Александровна подняла руку и осторожно положила ее на заснеженное плечо мужа.
– Ты вот тут стоишь посмеиваешься,– сказала она,– а не знаешь, что к нам сегодня собирается с визитом сам Анатолий Григорьевич Булгаков…
…Бывший главный механик сплавной конторы явился часа через два, когда Сергею Вадимовичу полагалось идти в поселковую баню, а Нина Александровна, чтобы оставить свободным воскресенье, увлеченно проверяла ученические тетради. Булгаков, по своему обычаю, пришел с толстой палкой в руках, губы, нос, руки, ноги, ногти у него были тоже толстые, а в комнату он вдвинулся так медленно, солидно и кособоко, как входит огромный корабль в тесную гавань. Ни слова не говоря, Булгаков взглядом выбрал стул, на который хотел бы сесть, и вид у него был такой, что приглашение сесть на другой стул он посчитал бы оскорблением. Сев и удобно поставив палку между ног, бывший главный механик сплавной конторы поочередно оглядел хозяев дома, нахмурился и снисходительно произнес:
– Желаю здравствовать! Прошу не беспокоиться: я только на секундочку…
Он был такой многозначительный и напыщенно-глупый, что Сергей Вадимович мгновенно пришел в самое крайнее легкомысленное настроение – развалившись в низком кресле, скрестил руки на груди, театрально насупился и угрожающе задрал на лоб левую бровь:
– Чем могу служить, коллега?
– Я пришел для углубленного разговора,– непривычно тихо сказал Булгаков.– Вы, товарищ Ларин, сравнительно молодой человек… Да, да и еще раз да! – Он строго посмотрел на Сергея Вадимовича.– У моей семьи уже никогда не будет благоустроенной квартиры, если новый дом получите вы… У меня на руках, так сказать, пятеро иждивенцев, и никто из нас не жил никогда с ванной и санузлом.– Его голос зазвенел.– Вы еще так молоды, что успеете вкусить, как говорится, плоды цивилизации, а я… Или сегодня, или никогда!
