Валентина Мухина-Петринская - Позывные Зурбагана
— У меня был серьезный разговор с Геннадием Викторовичем… Знаешь, что он мне сказал?
— Что? Ты только не расстраивайся так.
— Он сказал: «Для большого спорта ты уже не подойдешь… Ты — бесперспективна».
Я едва не пролил чай. Маринка чуть сощурила глаза. Необыкновенные у нее глаза — светлые, лучистые, серо-голубые. И у ее дяди такие же глаза, и у матери — семейная особенность.
— Слышишь, Андрей, он хочет пригласить к тебе партнершей Таню.
— Он так сказал тебе?
— Мне он этого не говорил, ребята передали. Чешков уже договорился с ней… Ей ведь давно хотелось быть твоей партнершей. Потому что с тобой она далеко пойдет. Предложат тебе ее завтра-послезавтра.
— Никогда не соглашусь, нужна она мне. Но почему?.. Почему он решил, что ты… Прихворнуть каждый может.
— Черт знает что, — раздумчиво протянул Яков Николаевич, — в двенадцать лет девочка получает награду на чемпионате страны, на другой год — вторую, а в пятнадцать лет она уже бесперспективна?
— Ему лучше знать, — грустно заметила Маринка. — Чешков ведь очень честолюбивый тренер. Он хочет, чтоб его ученики получили золотую медаль. Конечно, я не потяну на нее. В этом он прав. А у тебя большая дорога… что ж мешать.
Тебе придется самому подыскивать себе партнершу, Андрей, если ты не уступишь. Это я насчет этой Тани. Нам она не нравится, а тренер от нее в восторге. Может, она и…
— А партнерша мне не понадобится, — сказал я раздельно, — я ухожу из спорта навсегда.
Маринка и ее дядя испуганно уставились на меня.
— Ты что? — окончательно расстроилась Маринка. — Если из-за меня… не надо. Разве можно. У тебя большое будущее, Андрей.
— Я не из-за тебя, Марина. Еще зимой принял решение, только не говорил никому.
— Тогда — почему?
— Да потому, что нет никакого будущего. Довольно короткое настоящее. Ну, а я не хочу быть ни тренером, ни преподавателем физкультуры. Балет на льду меня тоже не привлекает! И вообще, я уезжаю… на Северный Байкал. Решил это твердо.
У Маринки округлились глаза. Яков Николаевич чуть улыбнулся.
— На БАМ? — уточнил он.
— Не именно на БАМ, но в места, где пройдет дорога на океан. Я нашел своего отца и еду к нему.
Яков Николаевич как-то странно взглянул на меня.
— А что скажет твоя мать? — спросил он. — Ты не говорил ей насчет отца?
— Н-нет, не говорил.
И Марина, и ее дядя долго отговаривали меня. В конце концов я убедил их, что поступаю правильно. Яков Николаевич взял с меня слово, что я скажу маме, к кому я еду.
Уходя, я спросил:
— Яков Николаевич, вы были другом моего отца, ведь это так?
— Мы и остались друзьями, — подтвердил он спокойно.
— Скажите… почему папа с мамой разошлись?
— Не знаю, никогда не мог понять. Ведь у них была воистину настоящая любовь. Расстались двое любящих людей…
Денег у меня на такую дальнюю дорогу, разумеется, не было. Приходилось просить их у мамы, значит, нужно было получить согласие на отъезд — дело сложное. Первым долгом она, конечно, скажет, что надо сдавать в университет. Правда, мама всегда меня понимала. Мы с ней друзья. Но об отце, конечно, и заикаться нечего. Скажу ей потом, вернее, напишу — с Байкала.
И вот я приступил к важному разговору.
Мы позавтракали в кухне. У мамы было хорошее настроение.
Она сообщила мне, что никуда сегодня не идет, будет весь день читать новый сценарий, который ей предложило руководство. Следовало говорить с ней скорее, пока настроение не испортилось. Ну, я и заявил, что нам необходимо переговорить по очень важному делу.
— Ой, как торжественно, — удивилась мама, — ладно, мой посуду, и будем говорить.
Когда я убрал в кухне, мама уже ждала меня, сидя в кресле у открытой балконной двери. На балконе в пластмассовых ящиках уже цвели душистый горошек и розовые петунии. Сценарий лежал рядом на столике, а мама рассматривала журнал… тот самый, открытый на фотографии отца. Журнал был упрятан надежно… Как же так?
Мама вздрогнула и поспешно закрыла журнал. Тогда я понял, что это не мой журнал. Кто-то из ее знакомых принес, наверное. А может, сама купила в киоске.
— О чем ты хотел говорить со мной? — спросила мама без улыбки, засовывая журнал в сценарий.
Я присел возле нее на низенькой скамеечке, как в детстве, и начал издалека.
— Мама, я много думал о твоем отношении к спорту и понял, что ты права…
— Я не против спорта, Андрей, сама увлекалась когда-то, но… чтоб сделать целью жизни рекорды… этого мне никогда не понять. По-моему, тебе пора выбрать дело своей жизни… Ты уже нашел его? Куда ты решил поступать?
— Вот я об этом и раздумывал, мама. Короче, я оставляю спорт.
Мама удивилась. Я думал, что она обрадуется, но она всего лишь удивилась.
— Разве ты не рада? — спросил я.
— Видишь ли, Андрей, все дело в том, ради чего ты оставляешь спорт.
— Вот потому и оставляю. Спорт мне дал очень много. Но теперь пора биться за главное. Понимаешь?
— Но, значит… ты уже выбрал для себя дело своей жизни?
— Выбрал, мама.
Мама долго смотрела на меня.
— Как странно, — сказала она, — я думала, что знаю своего сына. Оказывается, совсем не знаю. Даже представить не могу, что ты выбрал.
Но я медлил, не решался сказать. Мама подозрительно взглянула на меня.
— Неужели выбрал настолько несусветное, что не решаешься даже признаться?
— Нет, выбрал самое простое, но мне будет неприятно… если ты не поверишь… что я добьюсь…
— Поверю. Если ты столько лет мог добровольно выносить тиранию своего милейшего тренера, то чего угодно добьешься. Космонавтом, что ли, решил стать?
— Я ведь уже второй год выбираю. Мне не нужны карьера, слава, власть. Но и прожить где-то на задворках я тоже не хочу. Я хочу быть на передовой. И вот…
Я опять запнулся. Мама с интересом ждала, рассматривая меня, будто впервые.
— Видишь ли, мама, скоро, я уверен, начнется освоение Марса — грандиозные развернутся работы.
— Господи! — прошептала мама, бросив взгляд на стеллаж с фантастикой.
— Будут строить атомные станции. Развернутся глобальные работы на Марсе. Строительство городов, заводов, обсерваторий, космодромов…
— Откуда ты это взял? — изумилась мама, у нее даже зрачки расширились. — Начитался!..
— Уверен, и все. Человечеству потребуется в самом скором времени, учти, еще одна планета. Пока — одна! Так вот, мне бы хотелось работать на освоении Марса. В 2000 году мне исполнится тридцать лет — самый подходящий возраст, но отбирать будут самых сильных, ловких и смелых. Пора мне готовиться. Поэтому я еду на Северный Байкал. Уже много лет идет освоение Сибири, я и так запоздал. Но еще не поздно.
— Андрейка, но ты не окончил даже никакого института. У тебя еще нет профессии!
— Десять классов! Институт буду кончать потом. Может, заочно… В более трудных условиях — без мамы. На Байкале. Там на месте приобрету и профессию. Для начала — шофера, бульдозериста или механика. Все, что может пригодиться на Марсе. Я и ученым не против стать. Хорошо бы решить проблему времени в лесоводстве — чтоб дерево вырастало не за тридцать или пятьдесят лет, а за год-два. Вот бы скоро озеленили Марс.
— Думаю, что со временем пригодится и в Сибири, — усмехнулась мама. — Замахиваешься ты… ну и ну!
— Ты считаешь это беспочвенным фантазированием?
— Нет, отчего же, я верю в человечество.
— А в меня?
— Ив тебя, в частности.
Мама вздохнула и, наклонившись ко мне, взяла мою голову в руки. Заглянула в глаза.
— А теперь, Андрей, только не ври… Ты едешь к отцу? Я не отвел глаза. Врать мне не хотелось после того, как мама мне поверила.
— Интересно с ним повидаться, если он как раз там. Что тут плохого?
Мама подошла к балкону и долго стояла молча, глядя в раскрытую дверь на Москву-реку. По реке медленно скользили крошечные, совсем игрушечные катера и баржи.
Когда мама обернулась, я увидел, что лицо ее как-то осунулось. Она потерла лоб — видно, опять разболелась голова.
— Ты ему не нужен, — тихо, но веско произнесла она, — не нужен… Это тебе понятно?
— Нет, не понятно.
— Поверь мне, Андрей.
— Верю, мама. Но ты можешь и ошибаться. Ведь отец видел меня, когда мне было четыре месяца, а теперь уже шестнадцать лет с половиной. Я отнюдь не собираюсь жить на иждивении отца. Буду работать. Я должен хлебнуть жизни. Там, на Севере.
— Безусловно хлебнешь — лиха. Я одного не понимаю… Ты что, любишь его?
— Люблю.
— Ты не можешь помнить его.
— А я помню почему-то. И я часто видел его во сне. Часами беседовал с ним.
— А Марс ты видел во сне?
— Видел, — я оживился, — будто я работаю по озеленению Марса. И веду легкую огромную машину удивительной красоты. Пластмасса как слоновая кость, стекло словно горный хрусталь. Светящиеся приборы, указатели, счетчики — целая движущаяся лаборатория. По равнине двигалось несколько таких машин-лабораторий. Мы сажали деревья — тонкие, хрупкие саженцы. Они стремительно вырастали. У горизонта уже качалась на ветру зеленая роща. У меня от восторга колотилось сердце. Помню, я был без скафандра…
