Ольга Славникова - Легкая голова
“Ну и уроды”, – подумал Максим Т. Ермаков, поудобней усаживаясь на стул.
– Доброе утро, Максим Терентьевич, – проговорил Зародыш, вперяясь в некую точку над плечом Максима Т. Ермакова. – Как вы уже, наверное, поняли, мы представляем здесь государство.
Синхронным движением двое развернули удостоверения – не обычного формата, а какие-то большие и квадратные, похожие на шоколадные плитки ближайших конкурентов. Внутри рдел и золотился хищный государственный герб, и твердыми литерами было оттиснуто: “Российская Федерация. Государственный особый отдел по социальному прогнозированию”. Несмотря на странный вид предъявленных документов, Максим Т. Ермаков сразу откуда-то понял, что удостоверения – настоящие, а дядьки – очень-очень серьезные. Гораздо более серьезные, чем все випы, кого он видел прежде, вместе взятые. Радость его от предвкушения денег вдруг из теплой сделалась ледяной. “Миллион. Миллион долларов”, – отчетливо подумал Максим Т. Ермаков, крепче сплетая пальцы на животе.
– На самом деле наша контора называется несколько иначе, – небрежно заметил Зародыш, спуская удостоверение в какую-то щель своей глухой одежды, на которой не было, кажется, ни единой пуговицы. – А теперь позвольте спросить, Максим Терентьевич: все ли у вас в порядке с головой?
В отсутствующей голове Максима Т. Ермакова образовалось что-то вроде маленького смерча, потянувшего в себя туманный потолок с заплакавшей люстрой. “У меня болит между ушами, как говорили, кажется, индейцы”, – подумал Максим Т. Ермаков, а вслух произнес:
– Вообще-то это моя голова. И что бы с ней ни происходило – это мое личное дело.
Государственные уроды переглянулись. “Прямо тридцать седьмой год какой-то”, – подумал Максим Т. Ермаков, и ему сделалось весело оттого, что в этой старой игре он все наперед знает и наперед прав.
– Что ж, тогда мы сами вам расскажем, – невозмутимо проговорил Зародыш, закидывая ногу на ногу и показывая простой, как калоша, лакированный ботинок. – Ваша голова немного, совсем чуть-чуть, травмирует гравитационное поле. По этому признаку мы вас и обнаружили.
– Да вы курите, – подал голос Стертый и подтолкнул к Максиму Т. Ермакову девственную пепельницу. – Мы знаем, что вы курите “Парламент”. Вообще-то тут нельзя, но с нами можно.
Досадуя, Максим Т. Ермаков вытащил из кармана пачку “Парламента”, сразу показавшегося отстойным и невкусным. Курить действительно хотелось зверски. Сигаретный дым, как всегда, наполнил голову, округлил ее и материализовал, приятно струясь внутри.
– И чем же я вам интересен? – осторожно спросил Максим Т. Ермаков, прикидывая, как ловчее будет торговаться с этими двумя, уже начавшими торг с простеньких гэбэшных фокусов.
– Не буду от вас скрывать, что мы чрезвычайно в вас заинтересованы, – произнес Зародыш, поморщившись. – В двух словах: наше подразделение занимается причинно-следственными связями. О теории и технологиях говорить не буду, тем более что и права не имею. Сообщу только, что эти связи – вполне материальные образования, можно даже сказать, живые существа. И по нашим разработкам выходит, например, что жертвоприношения в языческих культах не были суевериями, а были действиями рациональными. Время от времени у причинно-следственных связей наступает вегетативный период. Тогда и появляются люди, именуемые у нас Объектами Альфа. От них, как ни странно, зависит дальнейший ход многих, очень многих событий. Вот вы и есть такой объект, Максим Терентьевич, уж извините нас великодушно.
Пока Зародыш нес этот бред, Максим Т. Ермаков, будто загипнотизированный, не мог отвести взгляд от его льдистых, слабо свинченных пальцев, игравших на столе какие-то шаткие гаммы; золотое обручальное кольцо на кривом безымянном, ловившее отсвет хмурого дня, казалось железным. Разумеется, Максим Т. Ермаков не верил словам; но, поверх и помимо слов, он ощущал, как пространство вокруг него меняет свойства. “Интересно, который кандидат в президенты будет теперь моим шоколадом?” – думал он, и сердце его подскакивало, будто маленький предмет от чьих-то тяжелых шагов.
– Так вы хотите предложить мне работу? – произнес он вслух, делая незаинтересованное лицо.
Государственные лобастики опять обменялись быстрыми взглядами, будто мгновенно сдали друг другу карты.
– В каком-то смысле да, – скучным голосом проговорил Зародыш. – Вы должны покончить с собой выстрелом в голову.
Максим Т. Ермаков вежливо улыбнулся. Его пробрало сверху вниз и снизу вверх, будто на нем, как на дудке, сыграли какую-то резкую мелодию. Он до скрипа ввинтил сигарету в пепельницу, заструившую недобитый дымок прямо в физиономию Стертого, брезгливо стянувшего узкие ноздри.
– А если я откажусь, вы сами меня ликвидируете? – проговорил Максим Т. Ермаков, не слыша себя.
– Нет. К сожалению, нет, – отозвался на этот раз Стертый, говоривший таким же точно тоном, как Зародыш, только другим голосом. – Это должна быть ваша воля и ваша рука. Если мы сами исполним, то не только не добьемся результата, но лишим себя необходимого шанса.
Уф! Снег, внезапно и густо поваливший за окном, показался Максиму Т. Ермакову таким ослепительно белым и праздничным, какого он сроду не видел. Снегопад тек наискось, то ускоряясь до крупного пунктира, то замирая на весу и качаясь туда-сюда вместе с побледневшими, похожими на мокрые махровые полотенца офисными башнями. Еще немного глуховатый, облитый радостью, будто ушатом холодной воды, Максим Т. Ермаков спросил:
– И какие, по-вашему, у меня причины застрелиться?
– Причины очень важные, Максим Терентьевич, – ответил Зародыш, презрительно улыбаясь. – Без вашей жертвы, извините, что называю вещи своими именами, причинно-следственные связи будут развиваться в крайне нежелательную сторону. Вы уже видите начало: цунами, климатические сдвиги. Все последствия просчитать трудно. Но уже в ближайшее время они коснутся многих лично. Из всего спектра возможностей будут осуществляться самые негативные. Вот Людмила Викторовна Чеботарева у вас, секретарь начальника отдела. У нее маленький сын болен, врожденный порок сердца. Он умрет. В Москве и Петербурге обрушатся торгово-развлекательные центры, жертвы будут исчисляться тысячами. Произойдет серьезная авария нефтепровода. Начнется новая война на Кавказе. Где-то в крупном сибирском областном центре следует ожидать большого теракта. Потом разразится глобальный экономический кризис…
– Постойте-постойте! – перебил Максим Т. Ермаков гэбэшника, нудно перечислявшего напасти. – Теракты, аварии – это касается вашей работы, так? Вот вы мне интересно описали, зачем моя, так сказать, жертва нужна вам. Теперь объясните, для чего это надо мне. Только так, чтобы я понял.
– Ставьте ваши условия, – холодно произнес Зародыш, запахиваясь поглубже в свой шероховатый плащик, скрывавший его до самых калош.
Тут Максиму Т. Ермакову опять стало весело. Опять возникло отчетливое чувство, будто он влез в какой-то фильм про тридцать седьмой год, только с большими начальными бонусами, не то что пламенные революционеры, кричавшие напоследок: “Я чист перед народом и партией!”. “Если я им нужен, это будет стоить денег”, – еще раз укрепился он в своем убеждении и, пощелкав зажигалкой перед виляющей во рту сигаретой, объявил:
– Десять миллионов долларов, господа.
– Принято, – быстро и буднично проговорил Стертый. – Десять миллионов. Завещание будете писать?
– Какое завещание, зачем? – удивился Максим Т. Ермаков. – Могу дать свои реквизиты, а лучше наличными.
– К сожалению, Максим Терентьевич, так не пойдет, – улыбнулся Стертый, больше всего похожий, если приглядеться, на колхозного бухгалтера. – Мы вас, видите ли, не сможем обмануть. Те связи, которыми мы занимаемся, сейчас очень нежные, мы не должны их повредить. У каждой причины должно быть следствие, так что, как только вы застрелитесь, ваши наследники обязательно получат деньги. А вот вы можете нас кинуть. Возьмете свои миллионы, а стреляться откажетесь. Или попросите аванс, прогуляете его, разобьете парочку “мерсаков” и захотите еще. Поставите государство на оброк. Мы такого допустить не можем, так что лучше не начинать. Ответственно вам говорю: лично вы не получите ни копейки. Так что распорядитесь в пользу близких вам людей.
С этими словами он пододвинул к Максиму Т. Ермакову чистый лист бумаги, поперек которого чернела дешевая, изжеванная, как ириска, шариковая ручка. Максим Т. Ермаков тупо уставился в белизну. Он попытался представить себе родителей, внезапно разбогатевших. Когда они в последний раз звонили? Перед Новым годом? Отец все бодрится, хвастает, разводит на даче толстозадых кроликов, ходит, с чекушкой в кармане, на коммунистические митинги. Мать дает уроки музыки, по вечерам играет “для себя” на старом пианино, будто стирает белье. Двигает плечами и лопатками, словно прачка, жамкает сумбур на клавишах, как на стиральной доске. Заживут, переедут в Москву. Если не родители, то кто? Ну не Маринка же, в конце концов. Какой она близкий человек? Только и есть у нее, что высоченные ноги на зеркальных шпильках да непомерные амбиции. Максим Т. Ермаков для нее недостаточно перспективный. Другие женщины? Смешно. Все, что от них остается наутро, – душная яма в постели и мышиная дырка в бюджете. Внезапное отвращение ко всем, кто по видимости составлял его вполне человечный и комфортабельный мир, заставило Максима Т. Ермакова внутренне содрогнуться. Не люди, а одни сплошные дыры. И сегодняшнее утро, поманившее удачей, получилось мимо кассы. Просто даром захотели его поиметь в пользу государства и народа. Дьявол, когда покупает душу, хоть пожить дает, а эти – нет.
