Иосип Новакович - День дурака
Но через какое-то время страх рассеялся. Иван взял один из черепов, с дыркой на затылке, и унес его домой, завернув в газеты, словно арбуз. Он спрятал череп на чердаке, вообразив, что там поселится привидение. Дух убитого будет приходить к своим останкам, а может, просто вылезать из черепа по ночам, чтобы курить сигары и печально вздыхать.
Вечером, навестив череп, Иван закурил бычок, найденный им в водосточной канаве, и закашлялся. Вздохов привидения слышно не было, так что Иван почувствовал себя настоящим храбрецом. Возможно, никаких духов и нет, есть только души, и эти души улетели далеко-далеко, в ад или рай. Но что случится после воскрешения? Иван наслаждался загадкой, окутывавшей череп.
Иван был настолько уверен в себе, что поспорил с мальчишками из класса, что не побоится лежать на шпалах под проходящим поездом. За пятнадцать минут до прихода состава он сбегал на станцию и проверил вагоны на предмет висящих железяк и, не обнаружив их, почувствовал себя уверенным в успехе.
Но когда поезд показался из-за поворота, Ивану пришло в голову, что к составу могли прицепить еще один вагон и под днищем слишком низко болтается металлический крюк, который раздробит ему голову. Он вскочил и спрыгнул с путей в последнюю секунду. Мальчишки смеялись над ним, и Иван погнался за обидчиками, поскольку ненавидел выглядеть смешным, и от этого был еще более смешон.
2. Иван любит государственный аппарат
Иван обожал власть и потому был готов любить армию, государство и самого президента. В квартале от его дома перед зеленым зданием гарнизона несколько солдат стояли с торжественным видом в карауле. Они разрядили винтовку и дали Ивану посмотреть на улицу сквозь ствол. Улица свернулась внутри, как табак в папиросной бумаге, и поблескивала, маленькая и какая-то промасленная, а прохожие, отражаясь в отполированном до зеркального блеска металле, висели вниз головами, словно крошечные летучие мыши в ледяной пещере. Солдаты нахлобучили на Ивана зеленую пилотку со звездой из желтого металла и красного стекла, которую в Югославии называли «партизанкой» в честь партизан, хотя настоящие партизаны, скорее всего, не стали бы носить эту щеголеватую шапочку а-ля социалистический реализм. Пилотка была велика, и голова Ивана буквально утонула в ней, несмотря на его огромные уши. Затем солдаты повесили ему винтовку на правое плечо. Иван маршировал с такой ненавистью к невидимому врагу, высоко задирая ноги и с силой ударяя ими по булыжникам, что скорее напоминал карикатуру на юного нациста, чем партизана. Деревянный приклад волочился по мостовой. Даже грозный капитан с густыми сталинскими усами улыбнулся. Он усадил Ивана на свое левое колено и по-отечески покачал его вверх-вниз, а потом снял с мальчика пилотку и поправил непослушный чуб. От гордости волосы и вовсе встали дыбом, и Иван вообразил, что капитан в точности такой же, каким был его отец.
Капитан посадил Ивана на свою лошадь. Плохо то, что Иван ужасно боялся лошадей. Однажды, когда мальчику было три года, он шел по узкому переулку, а на него надвигалась пара лошадей с телегой, груженной дровами. Иван попытался вжаться в стену и раствориться в ней, пока огромные чудища проходили мимо – искры вылетали из-под их копыт, пена капала с морды, – а возничий тем временем выкрикивал всякие непристойные слова. Для Ивана лошади были слонами, которые раздавили бы его, как тыкву. И теперь, когда капитан забросил его на теплую спину лошади, Иван задрожал от ужаса так, что солдаты надрывались от хохота. И тут красная, похожая на сосиску какашка выскользнула из залатанных штанишек Ивана и шлепнулась на дорогу, демонстрируя всем присутствующим, что он недавно ел томатный суп с рисом и кровяную колбасу. Над продолговатой красной кучкой поднимался пар – дело было холодным ноябрьским днем, – а вся компания попадала на землю: кто-то на колени, другие – на живот. Они катались по мостовой и умирали со смеху. Но громче всех плакал Иван, и все происходящее, преломляясь сквозь его слезы, превращалось в яркое чувство стыда.
Но Иван после этого случая не разлюбил власть и хотел восславить Югославию. На День республики каждый школьник должен был принести бумажный флажок со звездой, чтобы всем вместе украсить школу. Флажок можно было купить в единственном книжном магазине за алюминиевую монетку в два динара. Иван и его приятель Петр, лучший футболист их класса, тощий паренек с выступающими коленками, котррые, казалось, придавали ему дополнительную устойчивость, хотели переплюнуть всех в любви к родине. Но друзья не смогли ни уговорить матерей дать им денег на несколько флажков, ни украсть пару монеток, не говоря уже о банкнотах с изображениями мускулистых рабочих и большегрудых комбайнерш, таких ярких, что они и сами напоминали бумажные флажки. По дороге на футбольное поле мальчики увидели сотни флажков, свисавших с электрических проводов, натянутых между фонарными столбами. И весь день они кидали мяч, целясь в провода, и когда удавалось попасть, два или три флажка, описывая круги в воздухе, падали на землю.
К вечеру у каждого из друзей было где-то по восемьдесят флажков. Но у Петра, к огорчению Ивана, получилось на несколько флажков больше. Однако небольшое неравенство не смогло пошатнуть их дружбу. Иван проводил Петра до дома, и у дверей они поговорили о том, как же хорошо быть свободным – спасибо товарищу Тито и партии. А потом Петр, которому стало неловко оттого, что Ивану придется идти домой в одиночестве, проводил друга домой, и они смеялись каждый раз, глядя на обесточенные улицы. Мальчики провожали друг друга до двух часов ночи, пока их матери, не имевшие телефонов, не помчались в полицейский участок. Для ребятишек того времени улицы города не представляли никакой опасности, поскольку Югославия была сказочно эффективным полицейским государством, поэтому разгуливать до полуночи считалось нормальным, но стоило чуть задержаться, как некоторые особо нервные родители начинали беспокоиться, куда же запропастилось их чадо, причем они не столько волновались о том, все ли с детьми в порядке, сколько тревожились, уж не сбежали ли их отпрыски из дома.
После порки (ну, парочка дружеских шлепков скорее от радости, что семья вновь воссоединилась, а не настоящее наказание) мальчики не могли дождаться, когда нее принесут флажки учительнице, ожидая похвалы.
Учительница вошла в класс, захлопнув за собой дверь. На ее голове красовалась рыжеватая «химия», напоминавшая цветом и блеском бронзу только что отлитой скульптуры. Ученики встали и поприветствовали ее «Zdravo, drugarice!» («Здравствуйте, товарищ!»), после чего уселись на свои места, и учительница заговорила:
– Сегодня мы должны петь, потому что мы свободны, у нас есть страна, мы можем жить в братстве и единстве, я говорю обо всех южных славянах. Наши отцы и деды проливали кровь в борьбе с фашистами – немцами, итальянцами, австрийцами, венграми, болгарами, румынами и здешними нацистами. – она перешла на крик: – Наши местные фашисты были самыми страшными. Они построили концентрационный лагерь, убивали беременных женщин, сжигали деревни, а теперь живут в Германии, Аргентине и Америке и замышляют стереть нас с лица земли.
Учительница сделала паузу и обвела взглядом притихший класс, скосив глаза к тонкому носу.
– Но некоторые продолжают жить среди нас. Вскоре они начнут подкладывать бомбы, чтобы взрывать младенцев и стариков, как делали бездушные немцы во время войны. Мы должны остановить их, пока не поздно!
Ее голос снова задрожал, и две слезинки скатились по щекам, оставляя темные извилистые следы от туши. Алая помада размазалась, словно свежая кровь, а капли слюны поблескивали, как снежная пыль.
Учительница шепотом напомнила о той крови и любви, которые бьют струей из открытых сердец партизан и товарища Тито во имя всех хороших югославов и особенно детей.
– Но, – завопила она, – некоторые среди нас устроили заговор против этого!!! Да! Да! И они находятся прямо здесь, в классе! Они сорвали флажки, плевали на них и топтали ногами. Просто пройдитесь по центру города. Веревки, на которых висели флажки, напоминают челюсти девяностолетнего старика – они совершенно голые, флажков нет!!! А почему? – Учительница прищурилась и снова обвела взглядом комнату, уперев крупные руки в бока. В классе повисла такая тишина, что жужжание мухи можно было услышать не в переносном, а в прямом смысле слова.
Иван и Петр из бледных стали зелеными.
– Да, они здесь. Двое наших учеников. Пусть они признаются, и мы проявим снисходительность. Но если они не признаются, если только они… – учительница схватила длинную указку, которой обычно показывала разные районы мира – Сибирь, Мадагаскар, и даже, наверное, Тунгузию, этакую славянскую страну Эльдорадо с весьма циничным названием (корень «гуз» в большинстве славянских языков означает задницу).
