Ильдико фон Кюрти - Тариф на лунный свет
Это, конечно, довольно печально, но спереди я выгляжу почти так же, как сзади. Это значит, что у меня довольно упругий, круглый зад — и менее упругий, но такой же круглый живот. Мои груди едва различимы и расположены далеко друг от друга. Глядя на одну, я тут же теряю из виду другую. Но — спасибо вандер-бра! — когда этим вечером я заглянула себе в декольте, то увидела глубокую многообещающую ложбинку. Ах, какой я была тогда радостной, какой чувственной!
I need soтe hot stuff , Ваbу, to пight!
Когда мы с Йо летели по красному ковру ко входу, я ловила на себе оценивающие мужские взгляды. Я улыбалась любезно, но вид хранила неприступный.
Улыбаться я перестала, когда обнаружила, что следом за мною идет Вероника Феррес. Никогда не понимала, что в ней такого находят мужчины. Выглядит как сплюснутый пончик, да и ее актерские таланты сильно переоценены. Йо посоветовала мне не портить себе настроение. Я послушалась.
Банкет был великолепный, если не считать скучного до зевоты трехчасового вручения кинопремий вначале. Сперва я еще волновалась, трепетала всякий раз, как оглашалось имя победителя, и глотала слезы, слушая слова благодарности. Потом это достало. Время от времени становилось противно просто до невозможности.
— Когда это показывают по телевизору, то сокращают раза в четыре, — шепнула мне Йо, пока один документалист из Галле, упомянув съемочную бригаду («без которой эта удивительная работа не могла бы осуществиться ля-ля-ля, так что премия заслужена не одним только мной ля-ля-ля»), рассыпался в благодарностях.
— Ну так посмотрим эту белиберду в другой раз по телевизору, — прошептала я в ответ. Понимаю, с моей стороны это было неблагодарностью, ведь в конце концов я — всего только «плюс», но меня мучили голод и кислая отрыжка от избытка шампанского на пустой желудок.
— Можно мне пройти в туалет? Или я попаду в кадр? — спросила я у Йо.
— Иди скорей. Они только что закончили.
По узкому проходу, спотыкаясь, я поплелась в направлении выхода, ловя на себе осуждающие взгляды Тиля Швайгера, Сенты Бергер и Марио Адорфа[5]. При этом последний, как мнe показалось, смотрел довольно тоскливо. Похоже, бедняге тоже хотелось в уборную, но сначала ему надо было получить еще один приз. Снаружи в роскошно декорированном фойе (световые гирлянды! — обожаю световые гирлянды!) мое настроение резко подскочило.
Около двадцати трех тысяч официантов были заняты созиданием буфета. Омары! Лангусты! Лосось-карпаччо[6]! Вителло-тоннато[7]! Жаркое из кусков говядины размером с мое бедро! Овощные салаты! Шоколадный мусс!
У меня слюнки текли, пока мимо ломящегося стола я продвигалась к дамскому туалету. Толкнув вращающуюся дверь, я очутилась еще в одном неописуемо нарядном дворце. Повсюду зеркала, повсюду мрамор. Около фарфоровой раковины висела совсем не безобидная сушилка-автомат для рук, которая кожу обжигает, но не сушит, так что первый же, кому после такой процедуры вы дружески пожмете руку, подумает, не экскрементами ли вы его запачкали. Тут же наготове аккуратной стопкой были сложены маленькие, махровые полотенца, очень белые и свежие.
И рядом с этой белой стопкой сидела сморщенная старушонка-смотрительница, устремив на меня взгляд, полный надежды.
О нет, это совсем ни к чему! Стоит мне только представить себе, что кто-то может подслушать, как я писаю, то сразу возникают проблемы. Вот вечная загадка: каким образом мужчины ухитряются мочиться, стоя рядом друг с другом? Как они это делают? Разговаривают ли между делом? О чем? А что бывает, если рядом облегчается шеф? Задержка мочи? Обсуждение зарплаты?
Я как-то встретила нашего главного дизайнера в сауне. Что за мучение! Мало того, что от него потом несло за версту, так он еще и сидел рядом со мной…
«Мне кажется, что людям, занимающим определенное положение в обществе, не следует ходить в общественные бани», — сказала я. Это было глупо, понимаю. Но, право же, это первое, что приходит на ум, если сказать больше нечего.
Итак, маленькая клозетная старушка дружелюбно взглянула на меня, и мой мочевой пузырь немедленно забастовал. Оставалось только сделать вид, будто я просто зашла вымыть руки.
— Мне, собственно, только руки помыть, — сказала я бодро. — Тут ведь есть горячая вода?
Старушка благосклонно кивнула. А поскольку я была ужасно рада встретить хоть одного нормального человека в этом дурдоме для знаменитостей, да и вообще меня так и тянет к рабочему классу (однажды даже с электриком переспала), мы с ней еще поболтали немного.
Тут я узнала кое-что любопытное о туалетных привычках мужчин и женщин. Дамы, как ни удивительно, менее опрятны, зато более придирчивы, чем мужчины. Так, если даму стошнило, то создается впечатление, что она считает виновной в этом лично клозетную работницу и обходится с ней соответственно. Для мужчин же туалет — скорее место разрядки. Здесь они вполне могут быть самими собой. Они щедро дают на чай и только перед самым выходом наружу вновь напускают на себя свой обычный псевдозначительный вид.
Но тут меня обожгла мысль, что сумочку я оставила на столе, а значит, мелочи у меня с собой нет. Ну и ну! Как выйти из положения? Она непременно подумает обо мне плохо: «Сперва зубы заговорит, а потом и описается от жадности».
В отчаянии я продолжала болтать. — Вы уже пробовали что-нибудь там, в зале? — спросила я. — Наверно, пока дают премии, обслуживающий персонал может воспользоваться буфетом?
— Ах нет, — сказала она. — Я принесла с собой бутерброды. К буфету нам подходить нельзя.
Что? Как? Почему? Бедная старушка сидит тут на своей табуретке в этом мраморном сортире, подтирает за знаменитостями и не имеет даже несчастной клешни от омара?
Мое социальное сознание взбунтовалось. Что бы сказал об этом Маркс? Не представляю, Маркса никогда не читала, зато наслышана достаточно и уверена, что, узнай он об этом, волос за волосом выдрал бы всю свою седую бороду.
— Знаете что, — воскликнула я воинственно, — я сейчас принесу вам оттуда поесть! Что вы желаете? Омаров? Вителло-тоннато? Карпаччо?
Она взглянула на меня немного растерянно.
— Ох, может быть, всего понемножку?
Я бросилась наружу. Я, борец за права угнетенных, спасительница бедняков. Жанна д'Арк туалетных смотрительниц! Долой капитал! Мы — народ!
Раздача премий только что закончилась, и первые капиталисты, толкаясь, уже пробивались к буфету. Но я была проворней. Схватила большую тарелку и с быстротой ветра наложила туда лучшее из лучшего. Хотя я и была в семье единственным ребенком, но отец мой отличался незаурядным аппетитом, так что я рано научилась бороться за выживание и в считанные секунды примечать и ухватывать самый большой кусок жаркого. Поверх кучи съестного в моей тарелке я поместила омара как красноречивый символ разложения господствующего класса.
Дорогого, но — мертвого.
Я понесла переполненную тарелку через сгущающуюся толпу темных костюмов и роскошных вечерних платьев, проворно балансируя и неизменно держа курс на вращающуюся дверь в глубине зала. Я не заметила, как Уши Глас шушукалась с Ирис Бербен. Не увидела и как Марио Адорф с видом облегчения исчез в мужском туалете. Я видела только табличку «Дамы», а за ней, перед моим внутренним взором, клозетную бабушку с бутербродами в сумке.
Но за два метра до входа в туалет жизнь моя круто переменилась.
Уголком глаза я заметила, как от людской массы отделился темный костюм. Одетый в него мужчина сделал два-три шага назад и вдруг резко повернулся.
Тут я увидела oмapa, летящего в сопровождении порции черной икры величиной с картофелину и нескольких кусков ростбифа. И вся эта эскадрилья смерти обрушилась на вращающуюся дверь с надписью «Дамы», которая именно в этот момент и распахнулась.
Как в замедленной съемке, омар — дорогой, но мертвый — приземлился точно в появившееся из двери декольте, сразу под аквамариновым колье. Закуски разместились на темно-красном платье от Хельмута Ланга и босоножках от Prada… Два часа назад их хозяйка получила премию за лучшую главную женскую роль.
Сама я лежала на мужчине. Я глядела в его глаза, расширенные от ужаса и боли, ведь я, когда падала, несомненно врезалась ему в промежность. И это была моя первая встреча с половыми органами доктора Даниэля Хофмана.
Пережив секунду ужаса, главная женская роль скрылась в туалете. Там она заперлась в кабинке и, как я узнала на другой день из газетных сообщений, не высовывалась оттуда весь вечер. Лишь около полуночи, завернувшись, как сообщили, в белую скатерть, она покинула место действия через черный ход.
А пока я ценою неимоверных усилий пыталась слезть с судорожно извивавшегося подо мной господина, клозетная старушка была уже тут как тут, чтобы убрать с пола буфетные дары.
Мы перекинулись взглядами.
