Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 18. Посиделки на закате
Обратимся к свидетельству тех, кто изучал специально то бурное время Аляски. «Доусон оказался развеселым палаточным городком с пятитысячным населением и непролазной грязью на главной улице, по обеим сторонам которой выстроились салуны. В них не только пили. В них спали, покупали продукты, совершали сделки, плясали с танцовщицами… и проигрывали золотой песок… Продовольствия не хватало, порция яичницы с ветчиной стоила три с половиной доллара. Со всех концов света в город съехались крупные авантюристы. Великое множество проституток под присмотром конной полиции было переправлено за реку в так называемый Лузтаун».
Постепенно в «Париж севера» пришли электричество, телеграф, банки, появился хороший театр, привлекательные дома. Число жителей выросло до двадцати пяти тысяч. По масштабам севера это был уже большой город — Золотая столица, а «провинцией были ручьи, на которых кипела работа».
Добыча золота на Клондайке — это не одиночные одна-две избушки с дымками из труб.
Долины золотоносных ручьев на сохранившихся снимках похожи на муравейники: сотни людей, палатки, хижины, горы промытых песков, деревянные желоба, настилы из досок для тачек, пыхтящий локомобиль, вагонетки на рельсах… Счастливцы намывали золотого песка на две тысячи долларов в день. Но счастливцев было немного. Тут кто-то разбогател, кто-то погиб, кто-то вернулся домой беднее, чем был. Всего на Клондайке было добыто более 300 тонн золота. Когда ручьи истощились и приливная волна добытчиков схлынула, оставляя возле речек лопаты, кирки, колесную технику, паровые котлы, горы песка и гальки, Доусон опустел. На древе жизни быть бы ему опавшим листом, но нынешние возможности людей ездить, плавать, летать и жажда все видеть возбудили интерес к страстям, кипевшим тут без малого сто лет назад.
И вот уже «Золотой Доусон» означен во всех туристских проспектах. Три летних месяца река любопытных (шестьдесят тысяч, главным образом европейцы) протекает через эту далекую точку севера. И Доусон вымывает золото из карманов сюда приезжающих.
Каким образом? Ну, во-первых, вот — казино.
Тут, как и прежде, возле рулетки можно оставить немалую сумму. Вот гостиница. Для владельца она в самом деле как ручей Эльдорадо — сто двадцать долларов в сутки. Вот музей, где можно увидеть скопище поржавевшего, «дышащего историей» железа — старые паровозы, локомобили, кирки, ножи, лопаты, котлы, фонари, весы, на которых отмеряли золотой песок, подсвечники из салунов, утюги, зеркала из публичных домов. Это все и само по себе интересно как бытовое ретро, но тут за каждой железкой стоит знаменитая лихорадка.
Вот вблизи современной гостиницы покосившийся рубленый дом «тех времен». Его охраняет закон как ценность истории. Таких объектов в Доусоне тридцать пять — домишки, хижины, лавки, амбары, здание почты.
Мэр, подсевший к нам в экипаж, сказал «ковбою»: — К театру…
Театр только что отреставрирован. Два яруса и партер сверкают полировкой красного дерева.
Высокое помещение залито потоками непривычного желтоватого света. Мэр, довольный, что мы заметили это, показывает нам лампочки: «Времена Эдисона. Специально заказывали такие при реставрации». В театре есть труппа актеров. Шекспира, разумеется, тут не ставят.
Как и «в те времена» — водевили, комедии, канкан танцовщиц.
Колорит «города золотой лихорадки» изобретательно поддерживается. Служащие отелей, магазинов, почты, музеев одеты, как одевались сто лет назад, — шляпки, передники, длинные пышные юбки. «Смотрите, под верхней — еще нижняя, белая», — показала свои наряды стайке туристов веселая провожатая. На сезон — подработать — в Доусон приезжают студенты. Для них, как в театре, существует специальный гардероб — примеряй, что подходит для твоей роли. Их инструктируют: «Во всем должна быть легкость, даже некое легкомыслие. В такой атмосфере люди охотнее расстаются с деньгами и уезжают довольными, что тут побывали».
— Рекомендую, познакомьтесь с этим джентльменом, — сказал нам мэр, попросивший «ковбоя» остановиться у живописной конторы-хижины, где продавались билеты на пароходную прогулку по Юкону.
Подмигнув, мэр поспешил по каким-то своим делам, а мы на час оказались в обществе капитана Дика Стивенсона. Капитан задумчиво сидел на ступеньках конторы, из окошка которой выглядывала его жена — продавщица билетов. Капитан, как и старенький его пароходик времен Марка Твена, был колоритен — нос красный, небрит, слегка выпивший (а может, так полагалось себя подавать), он немедленно пригласил нас стать членами клуба «Соленый палец». Мы, конечно, пожелали узнать, что за клуб. Оказалось, во времена золотой лихорадки собиралась тут компания выпивох. Принимали в нее лишь тех, кто мог опрокинуть стакан настойки… на отмороженном пальце. Такого рода исторический факт в Доусоне мог иметь место. Неопределенного возраста Дик Стивенсон решил традицию возродить.
В клуб принимаются все посетители Доусона. Дик принес книгу записей клуба:
— Вот, смотрите — голландцы, немцы,
французы, испанцы, норвежцы, янки… русских пока что нет. Будете первым. Взнос — бутылка виски или, если хотите, водки. Посидим, поговорим. Хотите, выпьем. И вы — члены клуба «Соленый палец».
Чтобы рассеять наши сомнения в серьезности дела, Дик полез в карман капитанской куртки и достал стеклянную баночку с солью, в которой, глазам не поверили, лежал… посиневший, с большим ногтем палец мужской ноги.
— Один знакомый хирург, член клуба, прислал мне в подарок. Говорит, ампутировал у обморозившегося охотника.
Пока мы мирно беседовали с капитаном, вокруг собралась толпа любопытных туристов.
Накрахмаленные старушки-американки ахали, молодежь хохотала. Невозмутимым оставался лишь капитан, выдававший за умеренный взнос свидетельство о вступлении в клуб… То ли кто-то придумал сюжетик и нашел на колоритную роль подходящего человека, а может, Дик Стивенсон, выросший тут, на Юконе, несет в своих генах дух «того времени» и пришелся ко двору в опереточном городке. Останавливает внимание, запоминается, что еще нужно?
Самое ходовое слово в «Золотом Доусоне» — «золото». Все тут золотом дышит, все вокруг золота вертится, на всем лежит его романтический отблеск. Постройки, музейные экспонаты, названия ресторанов, улиц, гостиниц, сувенирных лавок и окрестных местечек, куда зазывают туристов, — все так или иначе связано с золотом. На выходе из городка, просунув голову в дырку разрисованного полотна, вы можете сняться в образе бородатого золотоискателя. На память Доусон предлагает купить бесчисленное количество изделий — кольца, броши, часы, браслеты. А можно купить золотой самородок или щепотку золотого песка.
Мэр города во время праздничных и деловых церемоний надевает на шею золотую медаль, алая лента которой украшена шестнадцатью самородками — по числу золотоносных ручьев Клондайка. Я попросил мэра: нельзя ли взглянуть на медаль?
— Почему же нельзя, пожалуйста. — Мэр открыл сейф. — Красивая штука. Надевая ее на шею, я становлюсь дороже сразу на двадцать три тысячи долларов.
Золото, золото… Золотой в этом городе кажется даже пыль, поднятая ногами туристов.
В завершение впечатлений тут можно и самому попытаться намыть пылинки металла. Платишь доллар — тебе дают похожий на банную шайку железный лоток. Загребаешь им из ручья порцию гальки с песком и начинаешь, меняя почаще воду, вертеть лоток. Уходит муть — выбираешь руками гальку. Золото, даже малая его крупинка, ляжет на дно, а все остальное надо терпеливо смыть. В этом вся технология добычи золота, известная человечеству уже шесть тысяч лет. Она одинакова, вертишь ли этот лоток или работает громадная, как пароход, драга… Я отчаялся разглядеть в тонком слое песка желанную золотую пылинку. Но мне сказали: не надо сдаваться. И наконец вот они, блеснули две золотые пылинки! Их тут же упаковали в стеклянную, заполненную водой капсулу и вручили ее вместе с похожим на бумажные деньги свидетельством о том, что такой-то был на Клондайке, мыл золото и кое-чего добился. Таков финал оперетты с названием «Золотой Доусон».
Джон Бинклей, зная, как мне хотелось «намочить нос» в Клондайке, показал тропку, по которой от аэродрома можно сбежать к реке…
И вот он, Клондайк, тысячи лет перетиравший кварц, в котором спрятаны жилки металла, рождающего человеческие страсти. Обыкновенная речка, бегущая по камням. Не очень глубокая, говорливая. По берегам — заросли трав, ивняка, осин и ольшаника. Пяти минут мне хватило разуться, забрести в воду и смыть с лица пыль. Клондайк — речка, каких тут тысячи. Но тридцать лет после покупки Аляски Соединенными Штатами она пребывала в безвестности. Клондайк заставил о ней говорить.
Бросив на прощание пару камешков в воду, я побежал к самолету. А минут через десять мы опять увидели Доусон сверху, сделали над ним круг, уже узнавая, что и где в городе расположено.
