Дэнни Кинг - Банда Мило
К счастью, мне полагалось вернуться в школу. И старикам пришлось меня отпустить, как бы они ни боялись оставлять меня без присмотра. Из моей старой школы меня исключили — очевидно, после того как машина мистера Келли превратилась в гармошку. Так что меня направили в новую (специальную) школу в соседнем городе, где обучали трудных (специальных) детей. Боже мой, что это было за местечко! Просто психушка какая-то! Там я столкнулся с кучей чокнутых придурков, включая Боба, с которым знаюсь и по сей день. Именно с ним я и схлопотал свой следующий срок за ограбление «Эр-Джи ньюс».
Мы и взяли-то всего сигареты шоколадки. И за это нам впаяли двенадцать месяцев.
Не стану утомлять вас подробностями. В общем, я вновь сел на старую карусель и прокатился все по тому же кругу: колония для малолетних, освобождение, страдания, горе и вездесущая угроза отцовского подзатыльника, затем выход в огромный мир за новыми неприятностями.
На этот раз в школу я не вернулся. Экзамены я пропустил — даже не припомню сейчас, какие именно должен был сдавать: вроде общий и по металлообработке, — поэтому соответствующие власти приняли решение оставить мысль о моем образовании по причине абсолютной ее бесполезности и сосредоточиться на приобретении мной ремесла. Я сказал им, что интересуюсь работой с инструментами — в анкете я в шутку указал «лом и кусачки», — и мне подыскали местечко в местной ремонтной мастерской, где я мог обучаться и зарабатывать при этом колоссальную сумму в двадцать пять фунтов в неделю. Естественно, долго это длиться не могло, и по прошествии пяти месяцев я начал пополнять свои доходы за счет местных магазинов. Так, воровал помаленьку по воскресеньям. В этом деле я неплохо преуспевал и подзаработал кучу деньжат, сбывая приятелям альбомы, пленки с записями, компьютерные игрушки, а также шмотки и все такое прочее. Все шло как по маслу, и мне следовало бы продолжать заниматься тем, что у меня хорошо получалось, но тут появился Гуди, чтобы обсудить со мной свои новые отличные идеи.
Результат — три года.
И, кстати, все досталось мне одному. Увертливый ублюдок Гуди снова смылся, а я опять стал козлом отпущения. Хотя парню тоже немного перепало: он вынужден был бежать и поступить на службу в армию. Вот такие дела.
Ну, вы не хуже меня знаете дальнейший сценарий развития событий. С той лишь разницей, что теперь меня посадили в тюрьму, а не в детскую колонию. Так что я стал настоящим оперившимся преступником. Судья прямо так и сказал: мол, из разряда малолетних преступников я уже перешел в разряд закоренелых, а посему «должно быть соответствующим и отношение» ко мне. Думаю, этим ои намеревался меня оскорбить, однако я воспринял его слова за комплимент и даже занес их в свой дневник, который начал вести с недавнего времени. Справедливости ради должен отметить, что слова эти польстили мне одному, судя по истошному скорбному воплю, донесшемуся до всех из зала суда сразу после того, как судья озвучил свою оценку. Сидевший рядом на скамье судебный пристав бросил на меня пронзительный осуждающий взгляд. Невероятно, но вдобавок к тому, что впаяли мне трешку, они еще и пытались вызвать во мне чувство вины за то, что я разбил сердце своей бедной старенькой матушке. Так или иначе, я не виновен в том, что явился для нее таким разочарованием. Сама виновата: не следовало возлагать на меня слишком много надежд.
После очередного освобождения домой возвращаться я не стал. Нашел себе временное пристанище и вернулся на работу в мастерскую. Гленн весьма удивил, когда дал согласие снова принять меняна работу. Но, как выяснилось, помимо ремонта он промышлял еще кое-какими делишками, о которых умалчивал доселе, и ему пригодился бы парень с моими растущими талантами. Что ж, подумал я, это как нельзя кстати.
Результат — пять лет.
Если сложить все вместе, прибавить пару наказаний помягче за нарушение режима условно-досрочного освобождения и время, когда я дважды находился под следствием (примерно шесть месяцев, причем в суде мне оба раза выносили оправдательный приговор), затем отбросить досрочные освобождения и суммировать все время, которое я отсидел, то получится… дайте-ка прикинуть… что-то около семи с половиной лет. Семь с половиной лет? А ведь мне нет еще двадцати восьми.
Этого достаточно, чтобы нормальный человек задумался над собственной жизнью.
Достаточно даже для оперившегося преступника.
Картина стала еще ярче, когда Элис перестала меня навещать. Целый год я каждую неделю писал ей письма, извел полдюжины телефонных карточек, оставляя сообщения на автоответчике. Никакой реакции.
Я не мог взять в толк, почему она не отвечает. Нет, только не Элис. Не моя любимая. Та девочка, которая стояла рядом и держала меня за руку в момент, когда целый мир повернулся ко мне спиной. Девочка, которая не отступалась от меня и шла до самого конца, которая называла меня родственной душой и готова была состариться и умереть рядом со мной. Разве это была не Элис?
Нет же. Она самая. Но Элис исчезла с лица Земли, и я не видел ее долгих три с половиной года. Это возымело такое действие, о каком все судьи, инспектора, курирующие условно осужденных, и тюремные психологи могли лишь мечтать. Свой срок я мотал, не сводя глаз с её фотографии, вычеркивая дни и молясь о последнем шансе.
2. И Рождество, и день рождения, и получение водительских прав, и лишение девственности
И вот наконец снова наступил этот день. Такой же чудесный, как и обычно. Ради него даже стоило мотать срок. Хотя, может, и не стоило.
— Ты там поосторожнее, Мило, — провожая меня у ворот, напутствовал мистер Баньярд. Я уже собирался ответить ему тем же — вне всяких сомнений, дало о себе знать приподнятое настроение, — как он добавил: — Постарайся на этот раз подольше задержаться на воле. Камеры нужны нам для других заключенных.
Вот как? Значит, именно так все и будет?
Я не удостоил его комментарий ответом. К тому же Баньярд захлопнул ворота прежде, чем я успел что-то придумать. Я просто коснулся двери, развернулся и зашагал в новую жизнь.
Несмотря на такую рань, я отправился в магазин и купил четыре банки топлива, чтобы скоротать время в поезде по дороге домой. Первую я с треском откупорил прямо на улице и одним глотком орушил, не успев отойти от лавки и десяти ярдов. Ничего вкуснее в жизни не пробовал! Какая-то старуха на автобусной остановке уставилась на меня, не скрывая презрения, так что я попытался ее успокоить.
— Только что с вышки. Буровой, что на Северном море. Там не разрешают употреблять алкоголь. Если бы я не выпил, точно отбросил бы копыта.
Не думаю, что тетка поверила. На самом деле в этом даже нет ее вины. Если бы я действительно вернулся с буровой вышки, с какой это стати стал бы я пить свою первую долгожданную банку пива у остановки, на которой написано «Тюрьма Брикетом»? Впрочем, не важно.
Стоя там, я заметил, что ее сумочка открылась, и оттуда вывалилась десятка. Поблизости никого. Старуха наступила на нее ногой, так что незачем опасаться, что банкноту сдует ветром. Я все продумал. Как только подъедет автобус и водитель отворит дверь, я скажу: «Сначала дамы» и, нагнувшись, подберу десятку. Лучше не бывает. Десять минут на свободе — и я уже богаче на десять фунтов.
Минутку, минутку! — вдруг подумал я. Что это такое творится? Три с половиной года я только и твердил о том, чтобы порвать с преступным прошлым, а тут, не успев еще отойти от тюрьмы, уже планирую, как бы это стащить у старушки выигранные в лото денежки. Нет, не могу.
Не дожидаясь смены настроения, я крикнул старой склочнице:
— Простите, уважаемая, кажется, вы что-то выронили, — и пальцем ткнул ей под ноги.
— Ох! Батюшки! Ох ты, боже мой! Спасибо тебе, паренек. Проклятая застежка. Она постоянно меня подводит, — залепетала она и заплясала вокруг десятки, пытаясь вытащить ее из-под ног. — В наши дни так редко можно встретить столь честных людей, — добавила старушка и одарила меня улыбкой.
И знаете: мне стало приятно. Разумеется, десятка пригодилась бы больше: я купил бы еще пивка, шоколадок и сигарет. Но что с того? Зато теперь я получил уважение и восхищение милой старушенции. И это вдруг затмило все пиво, шоколадки и сигареты мира. Я почувствовал себя лучше. Для начала очень неплохо. Я даже фунтов на десять вырос в собственных глазах. Нет, сегодня ничто не испортит мне настроение. Спустя пару часов, как раз когда мой поезд прибывал на станцию, я поедал себя поедом. Я так бесился. Снова и снова прокручивал в голове тот случай и все старался припомнить, почему это, собственно говоря, мнение какой-то несчастной старой коровы, которая с первого взгляда даже не обратила на меня внимания, лучше, чем десятифунтовая бумажка. Просто в голове не укладывалось. Да, конечно, я дал себе клятву завязать и больше не заниматься воровством. Но это ведь называлось бы не воровством, а находкой. Я ведь не виноват, что старой дуре нравится разгуливать по улицам с расстегнутой сумкой, так? И зачем только я открыл рот? Вот идиот! Просто бред какой-то!
