Гор Видал - Город и столп

— Летом там, наверное, жуть как жарко. Хотя и здесь бывает жарковато. Иногда кажется, что просто умрешь от жары. Ты воевал?

От скуки он зевнул.

— Я был солдатом.

— В мундире ты, наверное, настоящий красавчик? Но слава богу, что она наконец-то закончилась, война.

Он пододвинул свой стакан по столешнице. Ему доставлял удовольствие звук стекла при соприкосновении с трещинками и царапинами. Она смотрела на него — а ему хотелось, чтоб она ушла.

— Что тебя занесло в Нью-Йорк? — спросила она. — И почему напиваешься? У тебя ведь есть все, а ты сидишь здесь один-одинешенек и напиваешься. Хотела бы я поменяться с тобой… Только я не молодая, и не красивая. Жаль, — она тихо заплакала.

— У меня есть все, — сказал он и вздохнул. — У меня есть все, Антея.

Она достала салфетку и высморкалась.

— Так зовут мою сестру. А я Эстелла.

— А твой брат Дрейк.

Она удивленно посмотрела на него:

— Верно. А ты откуда знаешь?

Внезапно он понял, что ему грозит быть втянутым в чужую жизнь — выслушивать признания, слышать имена, которые для него ничего не значат. Он закрыл глаза — может, она исчезнет? Она перестала плакать и вытащила из сумочки маленькое зеркальце. Осторожными движениями припудрила синяки под глазами, убрала зеркальце обратно в сумочку и улыбнулась.

— А ты что сегодня делаешь?

— Не видишь разве? Пью.

— Дурачок! Я хочу сказать, потом. Ты, наверное, остановился в гостинице?

— Я остановился здесь.

— Ничего не выйдет. Они закрываются в четыре.

Тревога. Он не подумал, что будет делать после четырех. Это она виновата. Он сидел тут такой счастливый, слушал себе музыку, а потом заявилась она — и все изменилось. Нужно ему было помочь ей обосноваться. Вместе с ней вернулась реальность, угрожавшая его спокойствию, от нее нужно избавиться.

— Я пойду домой один, — сказал он. — Когда я иду домой, я иду один.

— Вот оно как, — она задумалась, выбирая, и решила изобразить обиду. — Значит, я недостаточно хороша для тебя?

— Для меня никто не хорош.

Он смертельно устал от нее, а при мысли о сексе его начало тошнить.

— Извини, — сказала Эстелла, сестра Антеи и Дрейка.

Она встала, поправила грудь и вернулась к стойке.

Он был рад остаться наедине с тремя стаканами перед ним на столе — двумя пустыми и третьим, выпитым наполовину, со следами губной помады. Он построил из стаканов треугольник. Потом попытался выстроить квадрат, но у него ничего не получилось. Почему? Из трех стаканов должен получаться квадрат. Он расстроился. К счастью, реальность снова начала расплываться, а Джим Уиллард сидел за своим столом, в своей кабине, в своем баре, создавая озера, реки, острова. А больше ему и не надо было ничего, только быть одиноким существом без памяти и сидеть в своей кабинке. Постепенно страх, владевший им, исчез. Он начисто забыл, как все это начиналось.

Глава 2

Этот весенний, утопающий в зелени день выдался на удивление жарким. В актовом зале закончились торжественные мероприятия, и из дверей недавно отстроенного здания школы Олд-Джорджиан хлынул поток юношей и девушек, родителей и учителей.

Джим Уиллард задержался на верхней ступеньке, стараясь отыскать в толпе Боба Форда. Но где уж там: все парни в темных пиджаках и белых рубашках, девушки в белых платьях, отцы семейств в соломенных шляпах — крик моды этого сезона в Вирджинии. Многие мужчины курили сигары — верный признак политика. Ничего удивительного — окружной центр был просто наводнен чиновниками. Чиновником был и отец Джима, работавший в окружном суде.

Какой-то парень, пробегая мимо, шутливо толкнул Джима в плечо. Джим обернулся, решив, что это Боб, но это был не Боб. Он улыбнулся, тоже толкнул парня в плечо, в шутку они обменялись ругательствами. Для него это было абсолютно безопасно, потому что он пользовался популярностью как чемпион школы по теннису, а спортсменов всегда обожают, в особенности — если они тихие, скромные и застенчивые, как Джим.

Наконец появился Боб.

— В этом году я, ты в следующем. Так что не очень переживай.

— Жаль, что я не кончаю в этом году.

— У меня такое чувство, будто передо мной открыли двери тюрьмы и выпустили в большой мир. Ну и как я выглядел на сцене в этом черном балахоне?

— Шикарно!

— А ты сомневался? — Боб фыркнул.

— Ладно, давай-ка лучше сыграем в теннис, пока еще светло.

Они двинулись сквозь толпу к двери, а оттуда — по направлению к школьной раздевалке. Боба со всех сторон окликали девушки, которым он отвечал с небрежным изяществом. Высокий, голубоглазый, с вьющимися темно-рыжими волосами — в школе за ним закрепилось прозвище «герой-любовник». Ничего предосудительного в это прозвище не вкладывалось, все совершенно невинно. Разве любовь — это что-то большее, чем поцелуи? Большинство девушек считало Боба неотразимым, а вот парни его откровенно не жаловали. Возможно, именно потому, что любили девушки. Кроме Джима, друзей у него не было. Они вошли в полутемную раздевалку, и Боб печально огляделся.

— Похоже, я здесь в последний раз.

— Ну, кортами-то мы можем пользоваться все лето!

— Да я не об этом… — Боб снял пиджак и аккуратно повесил его на вешалку. Потом он снял галстук. Это была его лучшая одежда, и Боб обращался с ней очень бережно.

— А о чем?! — удивленно спросил Джим.

Но Боб просто напустил на себя таинственный вид. Они молча прошли полмили до теннисных кортов. Они знали друг друга всю жизнь, но близкими друзьями стали только этим летом. Они вместе играли за школу в бейсбол, а друг с другом — в теннис. И Джим, к досаде Боба, всегда выигрывал. Ничего удивительного: Джим был не только лучшим игроком в округе, но и одним из лучших теннисистов всего штата. Теннис был очень важен для обоих, особенно для Джима, который не умел запросто общаться с Бобом. Посылать мяч через сетку — тоже своего рода общение, не хуже чем молчание или монологи Боба. Сегодня на теннисной площадке кроме них никого не было. Боб бросил жребий, и проигравший Джим встал лицом к солнцу. Игра началась. Что за удовольствие, точными ударами посылать мяч так, чтобы он пролетал над самой сеткой. Джим показал лучшее, на что был способен, смутно ощущая, что эта игра — нечто вроде прощального ритуала. Они играли, а солнце тем временем начало садиться, удлиняя тени деревьев, отчего на корте потемнело. Повеяло прохладой. Подул ветерок, пришлось остановить игру. Из трех сетов Джим выиграл два.

— Хорошо играл, — сказал Боб, и они обменялись чем-то вроде короткого рукопожатия, словно на официальных соревнованиях.

Юноши растянулись на траве рядом с кортом, усталые и счастливые, полной грудью вдыхая воздух. Сгущались сумерки. Птицы, переговариваясь на своем птичьем языке, кружили вокруг деревьев, устраивались на ночлег.

— Поздно уже, — Боб сел и принялся стряхивать со спины листья и мелкие веточки.

— Но еще видно, — Джиму не хотелось уходить.

— Мне тоже неохота уходить, — Боб оглянулся.

Снова в его манере поведения появилась какая-то таинственная печаль.

— Ты это о чем? Целый день чего-то крутишь. Что у тебя на уме? — и тут Джим понял. — Слушай, уж не собираешься ли ты наняться матросом на корабль? Ты ещё в прошлом году вроде собирался.

Боб усмехнулся:

— Знаешь, что было написано на надгробии одного ковбоя? «Он слишком много знал»!

— Не хочешь — не говори, — обиделся Джим.

Боб поспешил загладить свою бестактность:

— Слушай, сейчас я ничего не могу тебе сказать. Но обещаю, в понедельник ты все узнаешь, честное слово.

Джим пожал плечами:

— Твое дело.

— Пора одеваться, — Боб поднялся на ноги. — Сегодня вечером иду со старушкой Салли Мергондаль на танцы, — он хитро подмигнул. — Надеюсь, сегодня удастся оттянуться.

— Почему бы и нет, с ней кто только не оттягивался, — Джим недолюбливал Салли: смуглую сумасбродную девицу, которая целый год увивалась за Бобом. Хотя, что ему за дело, с кем там милуется Боб. В синих сумерках они побрели к зданию школы.

Боб вдруг спросил:

— Что ты делаешь на этот уикенд?

— Ничего, а что?

— Хочешь, вместе поедем в хижину?

— Почему нет, — Джим постарался не показать, что обрадовался этому предложению, чтобы не сглазить. В хижине этой прежде жил раб, но он недавно умер. Теперь она стояла заброшенная в густом лесу недалеко от Потомака. Как-то Боб и Джим переночевали там. Боб нередко водил туда девушек. Джим толком не знал, что там происходило, потому что Боб всякий раз рассказывал о своих похождениях по-новому.

— Решено! — сказал Боб, прощаясь. — Встретимся завтра утром у тебя дома.

Школьный сторож, ворча, пропустил их в раздевалку.

За завтраком всегда царила тягостная атмосфера, вероятно потому, что только за завтраком семья собиралась в полном составе. Когда Джим вошел в столовую, мистер Уиллард уже «восседал» во главе стола. Невысокого росточка, худой, поседевший мистер Уиллард из кожи вон лез, чтобы казаться высоким и властным. В семье считалось, что он вполне мог бы избраться губернатором, но по тем или иным причинам всякий раз пропускал в ричмондское кресло людей гораздо менее значительных, а сам оставался служить в суде — горькая судьба. Миссис Уиллард тоже была невысокая и седая, но склонная к полноте. Двадцать три года под сапогом мужа приучили ее к покорности, и на ее лице навсегда застыло выражение добровольной мученицы. Надев белый передник, она готовила завтрак в кухне, время от времени заглядывая в столовую, не спустились ли к завтраку трое ее детей. Джим, старший ее сын, вышел первым. День этот был особый, а потому Джим выглядел оживленным и радостным.