Александр Ольшанский - Евангелие от Ивана
Ничего иного не оставалось — надо было возвращаться. Торчи или не торчи над наркоиглой, а вместо старого московского черта прибывает новый. С прежним, если можно так сказать, в конце концов, удалось сработаться, а с новым? Сплошная суета, тщетная, надоедная…
Великий Дедка зевнул в полнеба и взял курс не на крышу ресторана на башне, а на детский холмик перед дворцом Шереметевых. Уж так захотелось стать вдруг маленьким и беззаботным, кубарем скатиться по зеленой траве-мураве вниз, помчаться к пруду и со всего разбега броситься в холодную воду. Ощутить, как ее струи освежают и наполняют тело бодростью и энергией.
Однако дежурный в центре управления полетами счел это желание неуместным и посадил его все-таки на крыше «Седьмого неба». Ангел смерти Асраил от удивления приостановился на вечном трехколесном велосипеде, а потом, когда рядом с ними приземлился мягко и театрально, словно в балете, некто в смокинге при бабочке, хмыкнул, закрыл демонстративно нос ладошкой и нажал на педали. Черт на палке радостно взвизгнул — как же, опять он посол родного начальства.
Спустя секунду и до Великого Дедки дошел густой смрад западноевропейского цивилизованного парфюма, настолько едкого, что распространялся даже против ветра. Московский Домовой терпеть не мог этот запах и когда сталкивался с ним, то почему-то вспоминал королеву Марию Антуанетту, которая, бедняжка, всего-то в жизни дважды мылась — перед конфирмацией да бракосочетанием. Остальное время, как и ее цивилизованные подданные, перешибала амбрище немытого тела знаменитыми французскими духами. Собственно для этого они, у арабов позаимствованные, и предназначались.
— Простите великодушно, — обратился к Дедке прилетевший и при этом тряхнул гривой длинных волос, поправил их обеими лапами — и смокинг распахнулся, обнажая на сорочке кроваво-красную надпись «PERESTROYKA», — не подскажете, куда я попал? Это Лимитград?
Великого Дедку сбил с толку не столько вопрос, сколько любезность незнакомца и необычность его прикида, если по-нынешнему выражаться. Приблуда был в смокинге, но как бы босиком — из штанин торчали копыта, обросшие грубой бурой шерстью. По дороге сюда он, судя по всему, продрог — на смокинг была наброшена модная на Западе советская солдатская шинель, в данном случае с синими погонами и золотыми буквами «ГБ».
— Извините, пожалуйста, ваше доброжильское высокопревосходительство, у вас с процессором ничего не случилось? Заклинило чаговые чипы? Явная задержка с реакцией. Так это Лимитград или еще нет? — Лукавый хамил и при этом импортно, сугубо по-заокеански улыбался.
— Нет, пригород Бамута! — весело откликнулся ангел-мусульманин и надрывно, давясь кашлем, на ходу хохотал.
— Владения Баламута? — съерничал Лукавый.
— Это Москва, — сказал Великий Дедка.
— Была Москва, да сплыла. Теперь ее вроде бы как и нету. Никто и не знает, как ее теперь величать. Третьим Римом, образцовым коммунистическим городом? Прямо-таки беда, — с наигранным сочувствием сокрушался нечистый. — Я вот только что был на заседании Европейской Либеральной Ассоциации, ЕЛА сокращенно, чтоб не пропал никогда у нее зверский аппетит. Наряду с другими важнейшими вопросами члены ЕЛА, а это западные интеллектуалы, обсуждался и такой: допустимо ли кормить младенцами зверей в сараевском зоопарке? Имеются в виду, разумеется, исключительно сербские младенцы, поскольку других зверям не дают, за что неотвратимо понесут наказание сербские руководители. Так вот, к сожалению, я не успел изложить свою точку зрения, поскольку был откомандирован сюда.
Мой предшественник в сотрудничестве с вами добился таких грандиозных успехов, что его отправили на повышение — и опять заокеанское предъявление белоснежных зубов как на рекламе жевательной резинки. — По пути сюда я познакомился с замечательным документом, которые вы подписали. Поздравляю! — Лукавый принялся пожимать руку Великого Дедки обеими лапами, но, к удивлению домового, никакого молниевого молока, струящегося по телебашне, нигде и ничто не заискрило. Только сильнее завоняло паленой грязной шерстью.
Великий Дедка пристально всматривался в обличье Лукавого и не находил в нем ничего, напоминающего морду вепря с пылающими глазами и слюной, пенящейся в пасти и стекающей по желтым клыкам. Перед ним было лицо типичного вест-интеллектуала, действительного члена ЕЛА, в прошлом слегка прихиппованного, переболевшего в конце шестидесятых годов леворадикальной почесухой и почти всеми венерическими болезнями, поскольку вместо желаемой социальной революции подвернулась революция сексуальная. Не считая босых копыт, в его облике была еще одна сугубо либеральная деталь — длинные сальные волосы на голове, которые, вероятно, при необходимости легко превращались в рога.
Разглядывал Великий Дедка приблуду, а сам послал запрос в аналитический центр Великого Веча Доброжилов. «Комендант Уральской башни Сатаны во время гражданской войны…» — это из ответа сразу бросилось в глаза. Конечно, Дедка знал о Башнях Сатаны, расположенных в виде серпа — Нигерия, Судан, Сирия, Месопотамия, Туркестан, Урал, Западная Сибирь. Несчастная страна, в которой из семи мировых центра зла находятся три! Великими страданиями, несчастьями и преступлениями веяло от нового московского беса.
— Ваш предшественник ужаснулся результатами трудов своих, — заметил домовой, поправив правду в нужном для себя направлении.
— Вы не правы! Это он от скромности. В нем много от пламенных революционеров — от декабристов до большевиков. Увлекающаяся натура, декабристов прямо-таки обожал. По его халатности они и не победили. Зато большевики с лихвой наверстали упущенное. Но декабристы и большевики, как говорят у нас в Одессе, — две большие разницы. Да, он, как и я, дух сомнения и разрушения. Но сомневаемся мы в чем? Да во всем! Тут мы стойкие марксисты. «Все подвергай сомнению» — еще не забыли? Нас считают апостолами раздрая и уничтожения. Да, для многих мы — Зло, но какие основания считать кого-либо олицетворением Добра? Да и возможно ли существование Добра без Зла? Поэтому ваш протокол — явный прорыв в гуманитарной области и я, с вашего позволения, вместе с вами готов бороться за то, чтобы добро было Добром, а Зло — Злом. Чем больше Зла, тем больше и Добра!
— Весьма тронут, ваше лукавое высокопревосходительство. Мне остается лишь пожелать вам больших успехов в столь благородном деле, — домовой в свою очередь прибегнул к иронии, хотя на самом деле было не до нее. Будь ему ведомо чувство страха, он бы ужаснулся.
За город, подальше от всякого лукавства! И Великий Дедка полетел к лесному озеру в укромном месте дальнего Подмо… извините, грядущего Подлимитградья, где можно было еще по-настоящему уединиться и подумать.
Глава вторая
Для каждого шага надо было собираться со всеми силами, преодолевать неимоверную тяжесть во всем теле, подтягивать поочередно словно налитые ртутью ноги. Сколько Иван Где-то поднимался по белоснежной лестнице, ведущей в небо и застланной бесконечной кремлевской дорожкой, — сутки, месяц или год, он не знал. Потерял ощущение времени. Ровный полумрак вокруг, ни холодно, ни жарко. Иногда лестница окутывалась то ли дымкой, то ли туманом — наверное, это были облака на том свете. Иван смутно догадывался, что он находился уже не в том мире, который привычно называется на этом свете. В здешнем мире не было солнца — лишь одни звезды вокруг, не только над головой, но и по бокам, внизу, под лестницей. Они ровно светили со всех сторон, и, хотя это было необычно и красочно, Ивану разглядывать их наскучило. Он находился как бы внутри небесного, точнее — звездного пузыря, где не было Солнца. Вернее, вокруг были миллионы солнц, но чужих, а ему хотелось, чтобы родное светило совершало свой извечный путь по небосводу, меняя времена суток и соединяя время в единое целое, где было бы вчера, сегодня и завтра…
Преодолевая здешние облака, Иван надеялся, что когда пройдет сквозь них или поднимется над ними, то появится Солнце. Но его здесь не было. Нигде.
Он заметил, что каждый последующий шаг казался ему не таким тяжким, как предыдущий, однако с каждым шагом он все больше уставал. Облегчение уравновешивалось усталостью, и все равно у него ни разу не возникло желание остановиться, присесть, отдохнуть. Его влекло ввысь, более того, ему хотелось подниматься, потому что его душа после каждого преодоленного шага наполнялась предчувствием ликования и радости. Она просветлялась, избавляясь от житейских тревог, прогорклого осадка страданий и бед, неудач, неприятностей, скопившихся за нелегкую и не такую уж и короткую жизнь.
Как-то в самом начале этого пути Иван, изнемогая от бессилия, хотел, было, исхитрившись, наклониться, чтобы обеими руками поднять ногу и поставить ее на очередную ступеньку. Но у него рук, как таковых, не оказалось, как и ног, как и тела. Ничего не было, кроме сознания или той неуловимой субстанции, которую принято называть душой. Его так это поразило, что он или, точнее, она съерничала сама над собой: «Полетела душа в рай, а ноги — в милицию?» А потом пришло и понимание того, что происходящее с ним имеет не физическую, а сугубо духовную природу.
