Дидье Ковелер - Рыба - любовь
— Безработный, — расшифровала она соответствующим тоном.
— Нет, я не безработный.
— Вот как?
Похоже, это ее успокоило.
— Значит, вы богатый.
— Я ленивый.
— Это хорошо. Я тоже. Вот если бы у меня было время…
— А вы чем занимаетесь?
— Я?
Она удивилась моему вопросу. И напустила на себя загадочный вид.
— Как когда, — сказала она и повела головой.
— Значит, нормальной семьи у нас не выйдет.
Она бросила на меня странный взгляд.
— При чем здесь это?
Увы, я покраснел. Дело не во мне, просто она красавица. А я остроумен только с дурнушками.
— Я просто пошутил.
— Такими вещами не шутят.
Ну, приехали!
— Был у меня один знакомый, вот он… — продолжала она.
И осеклась, нахмурила брови, поджала губы, пожала плечами и вдруг улыбнулась:
— Ой, смотрите-ка…
Мы уже на улице Друо — суета, давка. Какой-то мужчина, толкнув нас, ринулся ловить такси. Вид у него свирепый, в руках чучело орла.
— Знаете, как орлы птенцов воспитывают? — спросила она. — Сначала кормят, заботятся, чтобы окрепли, а потом морят голодом. А еще через несколько дней выталкивают их из гнезда, чтобы научить летать. Кто не похудел, тот разбивается.
Я только головой покачал. Лично я ем за четверых и прочно сижу в гнезде. Она взглянула на часы.
— Без десяти!
Кусая губы, она открыла сумочку и спросила, нет ли у меня листка бумаги. Бумаги у меня нет. Возле нас на тротуаре стоял красный «ситроен 2 СВ». Она с минуту поколебалась, потом вытащила штрафную квитанцию из-под дворников, достала карандаш, нацарапала адрес.
— Если вдруг будете проходить мимо… ну, в смысле, проплывать…
Она протянула мне квитанцию, села в красный «ситроен», тронулась с места и укатила. Я прочитал на квитанции: улица Абревуар, дом 6-б. И остался стоять на краю тротуара с двумя квитанциями в руках: на одной — расписка в получении чека без покрытия, на другой — штраф за парковку в неположенном месте и адрес безымянной девушки.
Я пошел за велосипедом, который оставил в конце улицы. Велик у меня голландский, черно-ржавый, вместо багажника металлическая корзинка. Отпираю замок и соображаю, что же все-таки произошло? Я точно знаю: со мной все в порядке. Я вообще не из тех, кто легко теряет голову. Взялся за цепочку, а на нее собака пописала, дотронуться противно.
На первом же светофоре опять вспоминаю сестру. Что же я ей скажу? Обычно мне говорить ей нечего, а ей меня слушать некогда, так что отношения у нас теплые и сердечные. Я живу за ее счет, точнее, за счет ее фирмы. После смерти наших родителей Софи увезла меня в Париж, купила магазин готовой одежды, и я целыми днями вертелся возле примерочной. Она торговала пляжными принадлежностями. С купальниками все очень интересно: чем меньше ткани, тем дороже. Летом у моря я ищу свою фамилию на девичьих попках. Вот вам и повод завязать разговор.
Потом сестра открыла еще несколько магазинов, потом взялась раскручивать новые образцы косметики и парфюмерии. Софи добилась успеха, вышла замуж, а я так на месте и топчусь. Родители у нас были скрипачами, и я по их стопам решил стать музыкантом. Играл на гитаре, писал песни. В одной, помнится, были такие слова: «Я влюблен в один цветочек, а цветет он только ночью…» Потом я начал свои песни показывать, но, как видно, талант у меня был так себе, а вот плечи что надо. Я оглянуться не успел, как уже работал вышибалой. Security dog. По-нашему, сторожевой пес. Не привлекал народ на концерты, а разгонял его.
Я успокаивал себя тем, что, мол, хороший способ завести знакомства. Наше охранное агентство обслуживало в основном парижские концерты, изредка турне, исполнителей мы меняли, как перчатки, точнее, как их фирменные майки. А главное, они же все на одно лицо — «Телефон», «Скорпионс», «Клэш», от их какофонии и лазерных лучей голова у меня прямо раскалывалась. Я вообще рок терпеть не могу. Да еще стоишь столб столбом, руки на груди, морда кирпичом, в ушах беруши. И если мне кому хотелось дать по кумполу, так это как раз музыкантам. Но куда мне! Я всегда к обочине жизни жался.
Поначалу я очень переживал, но потом смирился. Техника у нас простая: стоит народу вконец расколбаситься, мы на сцену, и оттуда — плюх! — прямо на толпу фанов. Не слишком приятно, честно говоря, но тут надо сказать себе: они сюда за тем и пришли, деньги заплатили, — значит, знают, чего хотят. Мы их лупим ради их же идолов. Без дубинки им праздник не в праздник. Нас они тоже очень любят. В глубине души, конечно. А мы, хоть официально и не легавые, но право имеем. Правительству бы дотумкать, что таких, как мы, должно быть как можно больше, тогда и порядок будет.
На Рождество обслуживали Шанталь Гойя во дворце Конгрессов. В зале одна ребятня. Она попросила нас хлопать в ладоши и подпевать ей хором. А у нас все по инструкции: в левой руке — цепь, в правой — дубинка, и фирменные футболки — на груди «Шанталь Гойя», на спине название песни — «Летающий башмачок». Стоим, значит, хлопаем и поем «Простушку». Ближе к концу раскочегарились всерьез и даже подрались немножко между собой на улице. Я особенно постарался и отправил четверых в больницу. Вот за эту несдержанность наш директор, мсье Парминьян, и отстранил меня на время от работы.
И теперь я вместо того, чтобы освобождать концертные залы, не даю пустовать приемной дантиста. Когда меня спрашивают: «Кто вы по профессии?» — отвечаю: «Зять у меня — дантист». Теперь я в белом халате и открываю двери его клиентам.
…В общем, катил я куда глаза глядят, по велосипедным дорожкам, по переулкам и закоулкам. Мало-помалу все мои мысли заняла высокая блондинка в черной шали. Я настолько не привык флиртовать с девушками, что она, наверно, приняла меня за грубияна. И вдруг я так ясно увидел ее лицо, что сам удивился: с ароматом вербены ко мне вернулись ее черты, движения. Мне просигналила машина, и я сразу повернул направо, надо же на сигнал реагировать. Попал на плохо мощенную улицу и какое-то время, стиснув зубы, трясся по ней под дребезжащий звоночек моего велосипеда. Вообще-то моя жизнь небогата событиями и знакомствами. Девушек я воспринимаю, как номера телефонов, которые быстро забываются. Когда слышу: «Я тебя люблю», отвечаю: «Спасибо». Моя сдержанность действует успокаивающе. С простачка что возьмешь: ему можно спокойно все, что не по душе, выложить, он, как эхо: на слово откликнется, на молчание промолчит, простится — и нет его. И вот качу я по Парижу, болтаю сам с собой, экономлю мысли, чтоб осталось на обратный путь, а сердце так и скачет в груди, так и прыгает по булыжникам. На людях я молодец хоть куда. Любой посмотрит и скажет: «Такого тоска не задушит». И это правда. Смех не убивает, тоска не душит. А то как бы все было просто.
Я выехал на улицу Риволи, покатил по саду Тюильри, глядя вверх, на деревья, которые уже опушились листочками. Весна. Но мне-то какой от нее прок? Переехал через Сену по Королевскому мосту, остановился возле кафе, зашел и попросил адресную книгу. Улица Абревуар нашлась в районе Монмартра, но под номером 6–6 я никого не обнаружил и, совершенно успокоившись, уселся за столик.
У входа в кафе пинбольный автомат пестрил экзотическими картинками и каждые полминуты гнусаво выкрикивал: «Император Минь ждет тебя!» А император Минь подмигивал, привлекая клиента. Я сидел и слушал заунывные выкрики. Посетители входили, выходили. Между столиками сновал официант. А у меня перед глазами: высокая блондинка поднимает цену, она смотрит на меня, врубается в колонну, говорит со мной… Хотел бы я, чтобы эта девушка меня по-настоящему зацепила. Хотел бы я хоть что-то значить в этом мире и быть счастливым ради кого-нибудь. Пиво у меня совсем согрелось. Уходя, я купил фискальную марку, приклеил на штраф и опустил его в почтовый ящик.
Закапал дождь, прохожие прибавили шагу. Я оставил велосипед на улице Дофин, решив пройтись по Сен-Жермен-де-Пре. Зять по четвергам читает в медицинском институте лекции по стоматологии, так что наш кабинет закрыт. Но я все-таки поднялся туда на минутку, открыл дверь, оставил ключи в прихожей. Мне здесь уютно. Окна смотрят на пешеходную улицу, а у нас все как будто спит; прогретую тишину пробуравит разве что бормашина, или звяканье инструментов встревожит. Оконные переплеты из кованого железа с цветными витражными стеклами, ходишь, а они еле слышно дребезжат. Иногда в свободное время я принимаю здесь светских дам, которые блицсвидания маскируют зубной болью. Ворую, можно сказать, клиентуру. Они звонят, я веду их к себе в комнатушку напротив приемной, а сам заглядываю к зятю и говорю: «Ошиблись дверью», «почтальон», «монахиня просит на бедных». Потом быстренько занимаюсь любовью и всегда опасаюсь, как бы не нагрянула следующая клиентка, и пока дама приводит себя в порядок, сам звоню в дверь и сообщаю Жан-Клоду: «Мадам Мартини» или «Мадам де Сен-Брёз». И дама отправляется в приемную.
