Александр Дорофеев - Мексиканский для начинающих

– А ты начни коллекционировать, – брякнул я ни с того ни с сего, – уверен, никто еще не додумался. Собирай! Будешь, так сказать, сандалофилистом.

Педро вроде пропустил мимо ушей, а на другое утро говорит:

– Всю ночь снились сандали в шляпах и шляпы в сандалях! К чему бы это? Пожалуй, надо собирать параллельно – и те, и другие.

– «С головы до ног» – поддержал я. – Вот название твоей коллекции. Да ты, Педро, ею мир покоришь.

У Пети, кажется, перехватило дух от широты поставленной задачи. Видно было, что он совсем не против покорения мира.

– Однако чего-то в этой идее не хватает, – сказал я. – Покуда недоработана!

– А, на мой взгляд, все о‘кей, то есть муй бьен, – заупрямился Петя. – С головы до ног! Дальше некуда!

– Кое-что пропущено – нет триединства. То есть третьего члена. Того, что посередке.

Эти слова привели Петю в замешательство. Он как-то напрягся:

– Ну ты, брат, не перебарщивай, не перегибай палку-то. Что за глупость с третьим членом?

– Ты же можешь стать единственным в мире триптихистом, – пояснил я.

Петя поморщился:

– Это еще что такое? Мало приятное!

– Педро, триптихизм – великая идея! Шляпы, сандалии. И …

– Чего «и»?! – начал раздражаться Петя.

– И плавки! Будешь собирать пляжные гарнитуры. Тут есть большие пробелы. Заложи краеугольный камень!

Петя оживился:

– А ведь ты прав, амиго. Это может быть целью жизни. Верно, верно – шляпы, плавки и сандалии. Триптихизм! Солидно и научно. Ты сам подумай, брат, – рассуждал он, – ведь кто-то должен вложить лепту в нашу русскую культуру. Хватит уже ее деградировать! Пора подымать, кто чем может. И я триптихизмом подопру. Верно?!

С этим было трудно не согласиться. И мы, не мешкая, отправились за покупками.

Месть Кукулькана

Мы с Петей мирно прогуливались по бульвару Кукулькан – единственной дороге, которая двумя мостами соединяет остров Канкун с полуостровом Юкатан.

После массовой закупки сандалий и плавок Петя был довольно угрюм, подсчитывал, во что ему встанет «триптихизм», как подпорка отечественной культуры.

– Что это еще за фигов «Кукулькан»? – спросил он грубо.

– Педро, я бы на твоем месте был осторожнее в словах!

– А что такое? Чего я сказал-то?! – встрепенулся Петя, озираясь кругом.

– Да уж, прости, сказал! Обидел эдак запросто древнего бога майя – крылатого змея Кукулькана. А ему, знаешь, в былые-то времена, сколько человеческих жертв приносили – вырывали на алтаре сердце, и поминай как звали.

У Пети вдруг потекло из носа. Он жалобно шмыгнул:

– И чего теперь делать-то будем?

– Вот уж, не знаю, – развел я руками. – Если учесть, что Канкун на языке майя Гнездо змея, то плохи твои дела. Древние боги мстительны, а майские – особенно.

– Да ладно тебе шутковать-то, – неуверенно улыбнулся Петя.

– Какие шутки, Педро? Уже из носа течет. Глядь – и диарея тут как тут…

Петя вдруг, несмотря на первичную курортную красномордость, заметно сбледнул, как говорят в народе.

– Типун тебе на язык!

– Типун-то пустяки, – мягко ответил я. – А вот с диареей попрыгаешь – весь отдых насмарку.

– Погоди, погоди, – засуетился Петя, подтирая нос, – Я всегда помнил, а прямо сию минуту позабыл – на каком месте диарея-то вскакивает? Обычно-то?

– Обыкновенно в животе, а потом ниже идет…

Петя всплеснул руками:

– Елки-палки, понос что ли? А то я невесть чего подумал: диарея! Хотя тоже мало радости, – погрустнел он.

– Ладно, Педро, спокойно. Говорят, есть спасение от мести Кукулькана. Именно здесь в Гнезде змея, в Канкуне, надо сперва опуститься на дно морское, а потом подняться в небеса. Только тогда Кукулькан отстанет.

– Нет, на это я не согласен! – заявил Петя. – Что же это значит: искупаться, и в самолет, до дому?! Пусть меня лучше здесь пронесет.

– Не надо жертвоприношений, – сказал я, – Все куда проще и забавней. Есть подводная лодка Атлантис и вертолет – геликоптер. Опустимся, поднимемся! Чего все землю-то топтать?

Так мы и поступили. На легком катере добрались до подводной лодки, стоявшей наготове неподалеку от коралловых рифов.

Когда мы с Петей протиснулись во чрево подлодки, и команда задраила люк, наступила неловкая тишина. Пассажиры, сидя на длинных диванах вдоль иллюминаторов, вяло улыбались друг другу – мол, ничего, может, обойдется… Вдруг в подлодке раздалось громкое шипение, а в прозрачной воде за окошками побежали гурьбой крупные пузыри. Петя перекрестился и придавленно вздохнул: «Авось, пронесет».

О, велик русский язык! Как дивно сочетается с душою русской! Одно лишь незатейливое слово порою так встряхнет россиянина, что он уже в единый присест готов и жизнь пройти, и поле пережить. А там – будь что будет за этим полем, хоть черт, хоть ангел. «Все лишь бредни, черри-брэнди, ангел мой».

И в замкнутом пространстве, окруженный англо-саксонами, галлами и латинами, почти на самом дне Карибского моря, Петя затянул «Степь да степь кругом». Его голос, подобно тропическому урагану, быстро набирал мощь и, кажется, уже вырывался за пределы подлодки, глуша мелкую рыбешку и зазевавшихся аквалангистов. Когда Петя выводил «ты, товарищ мой, не попомни зла», лодка глухо легла на грунт.

Песня, наконец, стихла, и к нашей субмарине устремились буквально все обитатели коралловых рифов. Тут были королевские крабы, чернильные кальмары и морские звезды. Лангусты стройной шеренгой маршировали мимо окон, и Петя отдавал им честь. Подкатывались морские ежи, стелились по песку камбалы, стесняясь своей плосковатости. Подплывали рыбка-шут и французский ангел, за ними рыба-сержант и рыба-ножик, наждачная рыба, бешеная блондинка и рыба-собачьи зубы.

Это был парад всех родов войск. Заключали его рыбки-бабочки – желтые, полосатые и четырехглазые. Еще проковылял морской таракан, да он уже был не в счет, как отставной прапорщик, – наша лодка, выпустив тучу пузырей, спешила на поверхность.

– Может, Кукулькану и этого хватит? – спросил Петя с надеждой.

– Да нет, Педро, без облаков никак не обойтись.

У одного из отелей на холме со срезанной вершиной растопыривал пропеллер маленький геликоптер.

Если субмарина все же внушала некоторое доверие своими габаритами, толщиной люка и относительно небольшой глубиной погружения, то эта «вертушка» на холме казалась предательски легковесной – какая-то пластмассовая фитюлька.

Утомленный подводным миром, Петя обреченно уместился на заднем сиденье. Он крепко-накрепко пристегнулся ремнем и внимательно оглядывал дверные запоры. В глазах его была тоска потерянной собаки.

– А через пять дней моя Олюшка прилетает, – сказал он ни к селу ни к городу.

– Встретим, – бодро ответил я, хотя Петин настрой угнетал.

Да и вертолетчик не добавлял оптимизма. Суетливо перебирал рычажки на пульте и поглядывал на нас с немым вопросом, будто ожидая, что мы с Петей подскажем, куда сперва нажимать.

На горизонте морском заклубились синеватые облака. Они быстро восходили к зениту, рассекая небеса, набирая багровую, древесноволокнистую тяжесть.

– Бамонос! Поехали!

Вертолетчик внимательно поглядел мне в глаза.

– Может быть турбуленсия, – сказал он и включил пропеллер.

– У меня уж давно турбуленсия, – отозвался Петя.

Вертолет клюнул носом, приподнял хвост и эдак бочком-бочком, как подраненная сорока, скользнул меж отелями к морю.

Пока мы с Петей прилаживали на голове наушники для переговоров, море улетело далеко вниз, а в приоткрытые окна задувал поднебесный ветер, в котором, казалось, угадывалось уже дыхание бездонной космической пропасти.

Море вдруг раскрылось под ногами, как огромная устрица. Оно стало понятнее – его заливы, течения, отмели, косы, рифы и сами цвета: от сине-черного, через зеленый, к прозрачно-бирюзовому.

Было очевидно, что Карибское море – довольно веселый персонаж. В нем струились и спиралеобразно вихрились жизненные токи. Более того, я понял, что оно связано с воздухом, с небесной, как говорится, стихией. Вроде была четкая грань между морем и небом. Но сквозь нее тут и там проникали почти неразличимые глазом восходящие и нисходящие потоки.

– Тоже мне открытие, – буркнул Петя в мои наушники. – Я это с пятого класса помню – коловращение воды в природе! Ты лучше глянь – наша подлодка опять на дно залегла!

Действительно, «Атлантис» белел сквозь прозрачную воду и я даже углядел рядом с ним знакомую бешеную блондинку. Ей было грустно без нас с Петей.

Да и отставной прапорщик – морской таракан – пригорюнился, как сирота, на камушке.

Сердце мое сжалось от какой-то неясной любви ко всем униженным и обездоленным. Хотелось облобызать вертолетчика и всплакнуть на Петиной груди. Еле совладав с собою, я поднял глаза и узрел древний, восточный знак, символ вселенной.

Туча вогнутой черной каплей закрыла полнеба, разделив весь мир на «инь» и «янь». Она придавила, сплющила солнце, но лучи его все же пробивались, и казалось, что это сияющая голова гигантского змея, украшенная золотыми перьями, глядит с заоблачной высоты на землю, на остров Канкун, на вертолет, где затаились мы с Петей. Пернатая голова строго склонялась над нами.