Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов
— Эдвард, — поразился Карл, — так ты не удовлетворен своей жизнью! А я-то считал жизнь белых приятной. Я люблю это слово, «приятно». Оно меня радует.
— Послушай, Карл, — сказал Эдвард, — почему бы тебе не сосредоточить все свои силы на улучшении почерка?
— Ты хотел сказать «характера».
— Нет, — тряхнул головой Эдвард, — выкинь из головы улучшение характера. Улучшай свой почерк, вот и вся недолга. Делай большие буквы побольше. Делай петли у «g» и «у» поменьше. Следи за промежутками между словами, чтобы не проявлять свою дезориентацию. Следи за шириной полей.
— Ясненько. Только не слишком ли это поверхностный подход к проблеме?
— Разделяй строки промежутками, — продолжал Эдвард, — Налезающие друг на друга строки свидетельствуют о сумбуре в мыслях — и наоборот. Уделяй серьезнейшее внимание заключительным росчеркам. Существуют двадцать две разновидности заключительных росчерков, и каждый из них весьма существенен для определения характера личности. Я дам тебе книгу, там все написано. Хороший почерк это ключ к преуспеванию — ну, если не главный, то, во всяком случае, один из ключей. Ты можешь стать первым представителем своей расы, ставшим вице-президентом.
— Да, ради такого можно и попотеть.
— Хочешь, я схожу принесу эту книгу?
— Пожалуй, нет, — сказал Карл, — спасибо. И не то чтобы я совсем не верил в твою методику. А вот чего я действительно хотел бы, так это отлить. Ты не откажешься постоять минутку с моими щитами?
— Ради Бога, — сказал Эдвард и тут же возложил Карловы щиты на свои хилые плечи, — Мамочки, да какие же они тяжеленные!
— Да еще и режут, — нехорошо усмехнулся Карл, — Я сейчас, сбегаю в этот магазин и назад.
Когда Карл вернулся к Эдварду, каждый из них резко ударил другого по лицу тыльной стороной ладони — той восхитительной частью кисти, откуда растут костяшки.
Золотой дождь
Нуждаясь в деньгах, Питерсон откликнулся на объявление, гласившее: «Мы заплатим за ваше участие в телевизионной программе, если ваши убеждения достаточно тверды, а в вашем жизненном опыте есть привкус необычного». Он позвонил по приведенному в объявлении номеру, получил приглашение и явился на Лексингтон - авеню, в помещение 1551 Грейбар-билдинга. Потратив двадцать минут на беседу с мисс Арбор, начавшуюся с вопроса, был ли он когда-либо у психоаналитика, Питерсон был утвержден для участия в программе «Кто я такой?». «О чем вы имеете твердые убеждения?» — спросила мисс Арбор. «Об искусстве, — сказал Питерсон. — О жизни, о деньгах», — «Ну, и к примеру?» — «Я убежден, — сказал Питерсон, — что, регулируя концентрацию серотонина в головном мозге мышей, можно увеличивать или уменьшать их способность к обучению. Я убежден, что шизофреники зачастую имеют необычные отпечатки пакьцев, в том числе — содержащие почти замкнутые окружности. Я убежден, что в момент сновидения спящий человек двигает глазами». — «Это очень, очень интересно!» — воскликнула мисс Арбор. «Все это напечатано в «Мировом альманахе», — сказал Питерсон.
«Я вижу, вы скульптор, — сказала мисс Арбор. — Это чудесно», — «А что у вас за программа? — поинтересовался Петерсон. — Я никогда ее не видел», — «Позвольте мне ответить на вопрос вопросом, — сказала мисс Арбор, — Мистер Питерсон, вы абсурдны?» На ее огромных губах сверкала ослепительно белая помада. «Извините?» — «Иными словами, — пылко продолжила мисс Арбор, — не кажется ли вам ваше собственное существование чем-то случайным, беспричинным? Вы ощущаете себя de trap? У вас бывает тошнота?» — «У меня увеличена печень, — осторожно признался Питерсон. «Но это же великолепно! — воскликнула мисс Арбор, — Это очень хорошее начало. Программа "Кто я такой?" пытается узнать, кто такие люди на самом деле. Мы ощущаем, что люди нашего времени спрятаны внутри самих себя, что они разобщены, живут в муках, в отчаянии, в безысходности и безверии. Почему нас бросили сюда и покинули? Вот вопрос, на который мы пытаемся ответить, мистер Питерсон. Человек стоит один посреди унылой безликости, в страхе и дрожи, смертельно больной. Бог умер. Повсюду пустое небытие. Ужас. Отчуждение. Конечность. "Кто я такой?" подходит к этим проблемам радикальным, коренным образом». — «По телевизору?» — «Нас интересуют первоосновы, мистер Питерсон. Мы не играем в игры», — «Понятно», — кивнул Питерсон, размышляя о размере будущего гонорара. «Так вот, мистер Питерсон, я хотела бы узнать следующее: вы интересуетесь абсурдностью?» — «Мисс Арбор, — вздохнул Питерсон, — правду говоря, я не знаю. Я не уверен, верю я в нее или нет», — «О, мистер Питерсон, — потрясенно вскинулась мисс Арбор. — И не говорите такого! Вы будете…» — «Наказан?» — подсказал Питерсон. «И даже если вы не интересуетесь абсурдностью, — твердо сказала мисс Арбор, — все равно абсурдность интересуется вами», — «У меня много проблем, — сказал Питерсон, — может, хоть это зачтется в мою пользу?» — «Существование для вас проблематично, — облегченно улыбнулась мисс Арбор, — Гонорар двести долларов».
«Меня покажут по телевизору», — сказал Питерсон своему маршану. «Жуткая стыдуха, — откликнулся Жан - Клод, — А что, без этого никак?» — «Без этого никак, — сказал Питерсон, — если я намерен есть», — «Сколько?» — спросил Жан-Клод, и Питерсон сказал: «Две сотни». Он окинул взглядом галерею на предмет своих работ. «Смехотворная компенсация за такое позорище. Вы будете под своим настоящим именем?» — «А вы ничего, случаем…» — «Никто ничего не покупает, — сказал Жан-Клод. — Погода такая. Люди больше думают о — как они называются? — Крис-Крэфтах, лодки и все такое, на чем плавают. Вы не подумаете получше о том, о чем я тогда говорил?» — «Нет, — сказал Питерсон, — не подумаю». — «Две маленькие уйдут куда быстрее, чем одна здоровенная, — сказал Жан-Клод, отводя глаза, — Ее же совсем просто распилить пополам», — «Как-никак это все-таки произведение искусства, — Питерсон изо всех сил старался сохранить спокойствие. — А произведения искусства, их обычно не пилят пополам», — «Это место, где можно распилить, оно совсем простое, — сказал Жан-Клод. — Я могу обхватить там пальцами». Для убедительности он соединил пальцы двух рук в окружность. «Когда я смотрю на эту работу, мне всегда так и видятся две отдельные работы. Вы абсолютно уверены, что задумали ее правильно?» — «Абсолютно», — сказал Питерсон, так и не увидевший в экспозиции ни одной из своих работ; его печень раздулась от гнева и ненависти. «У вас очень романтичные порывы, — сказал Жан-Клод, — Ваша позиция даже вызывает у меня нечто вроде восхищения. Вы читаете слишком много книг по истории искусства. Это отдаляет для вас возможность найти свою аутентичную индивидуальность, соответствующую духу нашего времени», — «Знаю, — сказал Питерсон, — У вас не найдется двадцатки до первого?»
Питерсон сидел на своем бродвейском чердаке, пил «Рейнголд» и думал о президенте. Питерсон всегда ощущал некоторую близость к президенту, теперь же ему начинало казаться, что согласие появиться в телевизионной программе может вызвать президентское неодобрение как поступок несколько постыдный. Но мне же нужны деньги, говорил он себе, телефон уже отключили, котенок плачет, просит молока. Да и пиво кончается. Президент говорил, что искусство нужно поддерживать, успокаивал себя Питерсон, так неужели он захочет, чтобы я сидел без пива? Он вслушивался в свои переживания: что я ощущаю — заурядную вину за то, что продался телевидению, или нечто более возвышенное? Тошнота? Его печень стонала. Подстанывая ей, Питерсон обдумывал ситуацию, в которой его новые отношения с президентом стали всеобщим достоянием. Он работал на чердаке. Очередное произведение, заранее названное «Приветы лета», должно было состоять из трех автомобильных радиаторов — от Шевроле «Тюдор», от фордовского пикапа и от «Эссекса» выпуска тридцать второго года, из части телефонного коммутатора и еще кое-какой мелочи. Расположение частей казалось вполне удачным, и Питерсон приступил к сварке. Через некоторое время конструкция могла уже стоять сама по себе, не разваливаясь. Еще через пару часов он отложил горелку, поднял защитную маску, подошел к холодильнику и взял с полки сэндвич, дружественный дар знакомого торговца металлоломом. Это был сэндвич, изготовленный впопыхах и без вдохновения, тонкий ломтик ветчины, зажатый двумя кусками хлеба, и все же Питерсон съел его с благодарностью. Затем он принялся изучать свою работу, разглядывать ее то под одним, то под другим углом. Но тут дверь распахнулась и на чердак ворвался президент с шестнадцатифунтовой кувалдой в руках. Первый же удар расколол «Приветы лета» по главному сварному соединению; какое-то время две половинки композиции держались друг за друга, как неохотно расстающиеся любовники, а затем разбежались. Двенадцать сотрудников «Сикрет Сервис» держали Патерсона тайными парализующими захватами. Он хорошо выглядит, думал Питерсон, вполне здоровый, зрелый, в приличной физической форме, внушающий доверие. И костюм вполне приличный. Со второго удара президент разнес радиатор «Эссекса», с третьего — радиатор «Шевроле». Затем он набросился на сварочную горелку, на верстак, заставленный гипсовыми моделями, на слепок одной из роденовских скульптур и на субтильную, словно из хворостинок слаженную, человеческую фигуру работы Джакометги, купленные Питерсоном в Париже. «Да как же это, мистер президент! — вскричал Питерсон. — Я-то считал, что мы с вами друзья!» Один из агентов «Сикрет Сервис» рубанул его ребром ладони по затылку. Затем президент высоко вскинул кувалду, повернулся к Питерсону и сказал: «У вас больная печень? Это хороший знак. Вы прогрессируете. Вы думаете».
