Ирвин Шоу - Допустимые потери
Закрыв книгу, Деймон аккуратно положил ее на полку. Когда Шейла вернется, она не должна ни о чем догадываться — никаких намеков. Ему придется дожидаться подходящего момента, чтобы рассказать ей о том, что произошло.
Он налил себе виски с содовой и медленно выпил, сидя в своем любимом кресле. Алкоголь отнюдь не помог ему понять, что же случилось в половине четвертого утра. В Нью-Йорке полно психов, подумал Деймон. Да и не только в Нью-Йорке. В Америке. В мире. Случается, что убийцы бродят по улицам, угрожая президентам, папам, пассажирам на вокзалах, прихожанам, выходящим из церкви, или покупателям из магазина. Жизнь и смерть, сказал тот человек. Твоя жизнь и твоя смерть.
Хотя звонок скорее всего — мерзкая выходка, его автор кто-то, кого он не знает, или кто-то, знающий его и дождавшийся возможности причинить ему неприятность. Он слишком устал, чтобы размышлять, кто бы это мог быть.
Деймон поежился. И когда вернулся в спальню, решив попытаться снова уснуть, в гостиной продолжал гореть свет.
Глава вторая
Его разбудили колокола. Он плавал в сонном забытьи. Во сне снова видел отца, но на этот раз тот был один, и яркие солнечные лучи освещали его улыбающееся лицо, с любовью обращенное к сыну. Отец выглядел молодым, каким был, когда Деймону минуло десять лет, а не тем изможденным усталым человеком, которым стал к концу жизни. Он стоял, перегнувшись над чем-то, что напоминало мраморную балюстраду, опираясь на нее одной рукой. В другой руке держал игрушечную лошадку серого цвета. Его отец конструировал детские игрушки, производя на свет безделушки и брелоки. Он умер двадцать лет назад.
На этот раз то был не телефонный звонок. Церковные колокола. Воскресное утро. Нью-Йорк встречает Новый год. Вставайте, вы все, подданные имперского города — вставайте, вы, любовники, вы, шантажисты, биржевые маклеры, фальшивомонетчики, пьяницы, наркоманы, аферисты, убийцы, извращенцы, воровки, диск-жокеи, бегуны трусцой и марафонцы, надзиратели и палачи, вставайте, верующие и поклонники лживых учений, вставайте, чтобы преклониться перед Богом, который предстанет перед вами в своем облике.
Деймон потянулся. Отсутствие Шейлы заставляло его испытывать странные ощущения. Он вспомнил ночной звонок и посмотрел на часы. Девять часов. Обычно он встает в семь. Организм смилостивился над ним, дав возможность поспать от четырех до девяти. Пять часов забвения. Воскресный подарок.
Он заставил себя подняться, но вместо того, чтобы идти в ванную чистить зубы и мыться, босиком прошлепал в гостиную. Там по-прежнему горел свет. Он подошел к входной двери, посмотреть, нет ли под нею какого-то конверта, лежащего на полу. Ничего.
Деймон проверил замок. Он был простой и незамысловатый. Ребенок легко откроет его перочинным ножом. За все годы, что Деймон прожил в Нью-Йорке, его ни разу не ограбили, и он никогда не думал о замках. Дверь была деревянной, старой: ее поставили, когда строили дом. Когда это было? В 1900-м? В 1890-м? Ему надо было бы сменить ее, поставив щит из стальных пластин с неприступным замком, глазком в филенке и цепочкой. Привратника у них не было, и обитатели дома не утруждали себя тем, чтобы нажимать кнопку, открывающую входную дверь, когда в квартире жужжал зуммер. Динамик, с помощью которого можно было узнать, кто стоит внизу, был сломан уже давно. Насколько Деймону было известно, никто из жильцов никогда не обращался к владельцу дома с просьбой привести его в порядок. Безмятежная и лживая безопасность. Завтра же надо заняться этим.
Он позавтракал. Когда Шейла по воскресеньям бывала дома, она кормила его ветчиной, блинчиками с кленовым сиропом и апельсиновым соком. Сегодня он выпил чашку кофе и ограничился ломтиком вчерашнего хлеба.
Обычно их воскресный ритуал протекал по-другому. Пока Шейла готовила завтрак, он выходил из дома, чтобы купить два экземпляра воскресного «Таймс», потому что оба они любили разгадывать кроссворды, каждый сам по себе, не мешая друг другу, и проводили воскресное утро в дружелюбном молчании по обе стороны стола, корпя над головоломками. Для них было делом чести заполнять клеточки чернилами. Две огромные кучи бумаг с новостями, мнениями, выводами, объявлениями, мольбами и приговорами валялись на полу, символизируя их расточительство, но то было утро воскресных радостей, час тихого наслаждения после завтрака, и радость этого часа, конечно же, стоила всех затрат.
Одевшись, он спустился вниз по тускло освещенной и тихой лестнице. Похоже, что все его соседи вставали поздно. Он подумал, будил ли кого-либо из них телефонный звонок в середине ночи. Почтовый ящик тоже был пуст.
Притронулся к карману, проверяя, на месте ли ключи, и вышел на небольшое крыльцо. Был сырой серый день, продутый холодным ветром. Весна в этом году запаздывала. Он осмотрел улицу по обе стороны от дома. Толстая женщина с двумя маленькими собачками на поводке и молодой человек, толкавший коляску, — вот и все, что олицетворяло воскресное оживление. Никаких засад не наблюдалось, во всяком случае, на первый взгляд. Он знал, что тренированный глаз и на этой улице мог увидеть множество зловещих признаков. Он нахмурился, досадуя на свою нервозность.
У киоска несколько помедлил, прикидывая, покупать ему один или два экземпляра газеты. Купил два, как всегда удивляясь их бессмысленному объему и весу. Он сомневался, чтобы Шейла могла приобрести в Вермонте воскресный экземпляр «Таймс», и она будет благодарна ему, когда увидит, что он думал о ней во время ее отсутствия, сохранив для нее кроссворд, если даже у нее не будет времени заняться им. Он бросил взгляд на первую страницу. Фамилии Заловски на ней не было. Может, это и не настоящее его имя. Может быть, в самом деле его фамилия Смит или Браун, а Заловски — это его nom de guerre[1] и на внутренних страницах газеты идет описание преступлений, за которые его разыскивает полиция десяти штатов. Впрочем, какая бы жажда мести или преступный дух ни владели этим человеком, подумал Деймон, для этого не стоило изобретать столь непростую фамилию. Эта мысль заставила его улыбнуться. И, возвращаясь домой, он уже не оглядывался с подозрением по сторонам. Воскресное утро обрело привычные очертания, и, когда сквозь развеявшиеся облака на несколько минут выглянуло осеннее солнце, он поймал себя на том, что, подходя к дверям, беззаботно мурлыкает какую-то мелодию. Но, занявшись кроссвордом, он с трудом заставил себя написать несколько слов. Или кроссворд был труднее, чем обычно, или же голова была занята другим. Отбросив его в сторону, Деймон открыл раздел книжного обозрения на списке бестселлеров. «Погребальная песнь», роман Женевьевы Должер, по-прежнему числился среди них. Под номером четвертым. Несмотря на убийственное название, он был в списках уже двенадцать недель. Деймон сокрушенно покачал головой, вспоминая, что только по настоянию Оливера Габриелсена он согласился поработать с автором и что они из-за этого едва не рассорились.
Оливер Габриелсен был его помощником, который работал с ним почти пятнадцать лет. Как читатель он был всеяден, обладал потрясающей памятью и изощренным умением вылавливать что-то эксцентрическое и необычное. Оливер встретил миссис Должер на какой-то вечеринке в Рослине, Лонг-Айленд, а это было отнюдь не то место, где можно найти автора бестселлера. Женщина лет пятидесяти, чей муж служил вице-президентом небольшого банка, мать четверых детей, она никогда ранее ничего не писала, а свой роман начала, как показалось Деймону, в основном, из-за скуки, которая одолевала хозяйку загородного дома. Ее сочинение представляло собой вполне незамысловатую историю о бедной девушке, которая прокладывает путь наверх, пуская в ход свою красоту, свое тело, свою ненасытность к мужчинам, и все завершается трагически. История эта была стара как мир, и Деймон не мог понять, что в ней привлекло Оливера. В большинстве случаев их вкусы совпадали, но когда Оливер сказал: «Деньги. На каждой ее странице написано одно — деньги. Давай хоть раз отхватим для себя кусок большого пирога», — Деймон скептически покачал головой:
— Оливер, бедный мой мальчик, боюсь, ты слишком переработался или слишком часто посещаешь вечеринки.
Но в конце концов, чтобы сохранить мир в конторе, да и потому, что в Нью-Йорке стояло вялое время, когда все разъехались из города на лето, он согласился поработать с этой женщиной, которая показалась ему человеком с простой и бесхитростной душой; ему пришлось немало потрудиться над книгой, чтобы сделать ее более или менее приемлемой, смягчая слишком откровенные любовные сцены, на удивление грубый язык и правя грамматику. Она была согласна на все, кроме изменения названия. Хотя он предупреждал ее, что книгами с подобными заголовками завалены магазины, она была глуха к его аргументам, упрямо отстаивая свое. Вздохнув, он наконец согласился. К ее чести, после успеха книги она никогда не вспоминала о его мрачных предсказаниях. Непрофессиональная во всем, что делала, Женевьева Должер настояла, чтобы им причиталось двадцать процентов от всех ее гонораров вместо обычных для агента десяти. Полушутя он предупредил ее, что она должна держать свой акт великодушия в полном секрете, ибо если о нем хоть кто-то узнает, на весь остаток жизни ее ждет полный бойкот со стороны всех писателей страны.
