Игорь Голосовский - Хочу верить…
— Благодарю вас, — сказала девушка и встала.
— Еще партию?
— Нет, мне пора.
Она ушла. Я даже не успел узнать, как ее зовут.
Следующий день был последним днем моего пребывания в Ялте.
Утро было таким радостным и сияющим, что думать об отъезде не хотелось. Теплый ветер, дувший с моря, еле шевелил листья акации, росшей под моим окном. С пляжа доносились гулкие удары по волейбольному мячу и азартные крики играющих.
Я вышел на балкон и сразу увидел вчерашнюю противницу. В купальнике и голубой шапочке, тонкая и стройная, она приподнималась на цыпочки и била по мячу с той же ленивой и спокойной грацией, с какой входила в море и переставляла на доске шахматные фигуры.
Несколько минут я любовался ею, потом вернулся в комнату и принялся укладывать в чемодан вещи. «Завтра я уезжаю, что мне до нее?» — подумал я. Тем не менее через несколько минут я был на пляже. Узнав меня, она улыбнулась и махнула рукой.
В ней следа не было той холодной надменности, которая задела меня вчера. Я встал в круг, и через минуту мне уже казалось, что я давным-давно знаком и с нею и с остальными своими партнерами.
Наигравшись вдосталь, мы дружно кинулись в ледяную, обжигающую, как кипяток, воду. Я догнал девушку и, плывя с нею рядом, спросил, как ее зовут.
— Маша, — ответила она и, засмеявшись, брызнула водой мне в лицо.
Но когда я, одевшись, пригласил ее в кино, она отказалась так резко, что я растерялся. Однако через минуту Маша как ни в чем не бывало заговорила со мной о шахматах. Ее лицо снова стало приветливым.
— Вы будете сегодня в павильоне? — спросил я.
— Да.
— Не обманете?
Маша удивленно подняла черные брови.
Но она не пришла. Напрасно прождал я целый час. Я два раза прошелся по набережной в надежде встретить ее, но она, видимо, забыла о своем обещании.
Возвращаясь в дом отдыха, я зашел на почту, чтобы купить газету, и внезапно увидел Машу. Задумавшись, она сидела на скамейке. Ее тонкие смуглые руки бессильно лежали на коленях. Что-то грустное было в ее позе, в склоненной набок голове, в сжатых губах, в рассеянном взгляде.
Подойду к ней, я спросил:
— Почему вы обманули?
Она медленно подняла на меня глаза. В них блестнули слезы.
— Простите, — тихо сказал я. — Что-нибудь случилось?
— Да, — просто ответила Маша.
— Может быть, я смогу вам помочь?
Она покачала головой. Нужно было уйти. Но что-то помешало мне это сделать. Сознавая, что поведение мое нельзя назвать иначе, как бестактным, я продолжал донимать ее вопросами:
— Это очень большая неприятность?
— Я должна завтра быть в Москве, — устало ответила Маша. — Я получила телеграмму… А в кассе аэропорта нет билетов. Вот и все.
— И вы послали телеграмму, что не приедете? — догадался я.
— Что же оставалось делать?
— Возможно, ее еще не отправили! Пойдемте скорей! — Я схватил Машу за руку и потащил на почту. Она покорно пошла за мной.
— Как ваша фамилия? — спросил я, когда мы подбежали к окошку.
— Сапожникова.
Ее телеграмма еще лежала на столе у приемщицы.
— Сразу думать надо! — сурово сказала девушка в форменном кителе, возвращая приготовленный к отправке бланк. Я вручил его Маше и, не выпуская ее руки, вышел на улицу.
— Что же дальше? — спросила она.
Я достал из кармана свой билет на самолет и протянул ей.
— А как же вы сами?
— Полечу в субботу. Или в понедельник, какая разница! Обо мне не беспокойтесь.
Глаза ее повеселели.
— Спасибо!
— Пойдемте скорей в кассу.
Оформление билета на ее имя заняло немного времени. Маша отдала мне деньги, и мы вышли из агентства.
Мы медленно шли по набережной. С каждой минутой я все больше робел. Пока нужно было хлопотать, я не думал, как все это выглядит со стороны. Теперь я был уверен, что Маша смотрит на меня с иронией. «Неплохой способ завести знакомство, — думает она. — Предприимчивый молодой человек».
Мне очень хотелось пригласить ее куда-нибудь — в кино или в кафе, — но я не решался: ведь она не смогла бы отказаться, даже не испытывая желания со мной идти…
— Вы очень спешите? — спросил я, когда молчание стало неловким.
— Нет…
— Поужинаем вместе?
Она бросила на меня короткий взгляд и тотчас опустила глаза. Так и есть, что я наделал! Взгляд ее был явно насмешливым.
— Можно еще сыграть в шахматы, — попытался я исправить ошибку.
— Нет, лучше уж поужинать. Я хочу есть, — ответила она спокойно.
Зашли в ресторан «Южный». Толстый скрипач-венгр и пожилой гитарист с жалобными слезящимися глазами, отчаянно фальшивя, играли «Каррамбу». Зал был почти пуст.
— Может, выпьем шампанского?
— Пожалуй… Я замерзла.
— Тогда уж рюмку коньяку…
Маша не ответила, и я умолк с безнадежным видом. Я никак не мог вести себя с ней просто и свободно. В голову почему-то лезли самые банальные и плоские фразы. Разговор не клеился. Маша была вежлива, и только. Я ее совершенно не интересовал. Выпив бокал шампанского, она спросила:
— Разве вам не нужно на работу? Вы можете пробыть здесь столько, сколько захотите?
Я объяснил, какая у меня работа.
— Вы журналист! — сказала Маша с уважением. — Какая интересная профессия! О чем же вы пишете?
— Только что, например, написал о подпольщиках Прибельска. Замечательные были люди! Впрочем, не буду рассказывать, сами прочтете в газете. Мой очерк скоро опубликуют.
— Нет, расскажите! потребовала она. В ее голосе мне послышалась настороженная нотка. Я попытался отшутиться, но Маша настаивала с упорством, которое меня немало удивило. Я достал из кармана копию очерка и протянул ей:
— Вот, если хотите… Я плохой рассказчик.
…Незаметно я наблюдал за ней, пока она читала.
Первые страницы она пробежала быстро, затем что-то привлекло ее внимание. Она вернулась к началу страницы и принялась читать вновь. Лицо ее помрачнело. Не дочитав до конца, Маша аккуратно сложила листки и протянула мне.
— Понравилось? — спросил я.
— Ничего, бойко написано! — Ее тон стал чужим, враждебным. — Однако, простите, мне пора…
Маша встала и направилась к выходу, не интересуясь, иду ли я за ней.
Мы остановились у ворот санатория, где она жила. Было уже очень поздно.
— Благодарю вас за помощь, — сухо сказала Маша.
— Я вижу что-то случилось, — ответил я. — Не спрашиваю что. Вы все равно не скажете. Пусть… Я не навязываюсь в знакомые, но мне обидно, что мы так расстаемся. Прощайте! — Я зашагал прочь.
Я был оскорблен. Взбалмошная девчонка! Я ругал себя за то, что ввязался в это знакомство. Получил щелчок — и поделом!
Но почему она вдруг так переменилась? Эта мысль долго не давала мне уснуть. Измученный, злой, я встал рано и побрел на пляж. Опять ярко светило солнце, и вчерашние юноши и девушки играли в волейбол, но все было другим.
Я разделся, бросился в воду и уплыл далеко в море. Вода не казалась мне холодной.
Что эта странная девушка увидела в моем очерке? Ночью я полчаса изучал страницу, которую она прочла дважды. Ничего особенного там не было.
В небе застрекотал железный кузнечик. Надо мной проплыл вертолет. Он летел низко. В окошке была видна голова летчика. Летчик высунулся и кому-то помахал рукой. Может быть, мне.
Через три дня я вернулся в Москву.
2
Василий Федорович, встретив меня в коридоре, сказал:
— Хорошо, что приехал. Иди, читай гранки.
— Как, уже набрано? — обрадовался я.
— Набрано, набрано, — ответил Василий Федорович. — Исключительно благодаря западногерманскому руководству. Серьезно! Фашисты опять зашевелились. Не мешает напомнить им, как мы их били. Твой очерк о подпольщиках как раз в жилу!
Внимательно посмотрев на меня, он прищурился и добавил:
— Ну и, кроме всего прочего, написано неплохо. Вполне на уровне.
Приятно было услышать это из уст ответственного секретаря. Василий Федорович был старым, опытным газетчиком. Во время войны работал во фронтовой печати. Он был скуп на похвалы и до сих пор обычно ругал мои материалы на летучках или, что еще хуже, обходил их презрительным молчанием.
Я взял в отделе гранки и, спустившись этажом ниже, в пустой конференц-зал, принялся читать свой очерк. В напечатанном виде он показался мне чужим, более солидным, чем в рукописи, и в то же время убийственно скучным, растянутым и неуклюжим.
Прежде всего я отметил места, которые были исправлены или сокращены. Мне, разумеется, показалось, что это сделано неудачно и что очерк стал еще хуже, чем был.
Но радость моя была слишком велика, чтобы потускнеть от подобных мелочей. Я держал в руке пачку влажных, пахнущих типографской краской гранок — шестьсот строк, два газетных подвала и не мог от них оторваться. Моя фамилия крупным шрифтом будет поставлена вверху.
Вверху, а не внизу!
Я три года работал в газете. Мои заметки и статьи публиковались более или менее регулярно, хотя и не очень часто. Но все это был информационный материал. А теперь принят к печати мой первый настоящий очерк. Я вспомнил, как уговаривал Василия Федоровича послать меня в Прибельск, как убеждал его, что справлюсь с заданием, как боялся провалиться и вернуться ни с чем, и почувствовал себя победителем.
