Барбара Пим - Несколько зеленых листьев
Барбара Пим непохожа на Мюриэл Спарк. Она не обладает метафизическим взглядом на мир, присущим этой писательнице, не свойственна ей и убийственная, разящая наповал сатира и ирония Мюриэл Спарк. Нет у Барбары Пим безжалостной логики и непроницаемой отстраненности Фэй Уэлдон; усложненный философичный мир романов Айрис Мердок также ей далек.
«Компания» Барбары Пим иная. Ее «сестры по перу» — Анита Брукнер, Пенелопа Фицджеральд, Пенелопа Лайвли, отчасти Сьюзен Хилл, особенно когда она выступает автором романа-пастиша «Женщина в черном». Иными словами, те писательницы, которые в своем творчестве «реанимируют» викторианскую прозу, хотя многим недавно казалось, что по ней давно уже справили поминки. Но реальность упрямо доказывает, что эта литература и, главное, традиция классического искусства XIX века живы, более того, с каждым годом вербуют в свои ряды все новых и новых приверженцев.
Начиная с 70-х годов английскую литературу захлестнул невиданный до того интерес к XIX веку. Сколько сил потратила в 20-е годы Вирджиния Вулф, чтобы доказать, что Арнольд Беннетт — никудышный бытописатель, что тайны человеческой психологии ему недоступны. Однако Маргарет Дрэббл, по своим идейным убеждениям феминистка, не раз в своем творчестве восстававшая против ригоризма викторианской морали, в 70-е годы пишет обстоятельную монографию о Беннетте, восторгается его мастерством и предлагает современным романистам учиться у Арнольда Беннетта умению воскрешать на страницах книг жизнь в богатстве деталей и подробностей. Дрэббл не исключение: Чарльз Перси Сноу предлагает в надежные учителя Энтони Троллопа, Энгус Уилсон — Редьярда Киплинга, и все они вместе не устают повторять — учитесь описывать жизнь у Джейн Остен.
Интерес к XIX веку, не только к его литературе, но и к быту, морали, психологии, получил определение «викторианского возрождения». Оно условно: жизнь и творчество Джейн Остен хронологически не укладывается в рамки викторианского периода. Но дело, конечно же, не в точности дат, а в сути.
Только тот, у кого сердце из камня, иронизировал Оскар Уайльд, будет лить слезы над маленькой Нелл из «Лавки древностей». Сколько раз в начале века да и после второй мировой войны повторялось это суждение великого парадоксалиста. С каким презрением говорили о Голсуорси и его «Саге о Форсайтах». Однако сейчас Диккенс вновь любим и почитаем, а английский телефильм по роману «Сага о Форсайтах» стал первой ласточкой «викторианского возрождения».
К полному недоумению социологов, психологов, кинокритиков, литературоведов этот многосерийный фильм вызвал к себе бурный интерес. В те дни, когда по британскому телевидению демонстрировалась очередная серия «Саги о Форсайтах», английские кинотеатры, зазывно предлагающие фильмы ужасов, порнопродукцию, детективы и вообще всяческую массовую дребедень пустовали. Загадка да и только, разводили руками специалисты.
Впрочем, недоумевать могли и их американские коллеги, столкнувшиеся с необъяснимым успехом книги Эрика Сигала «История любви». Безусловно, нельзя поставить на одну доску знаменитый роман Голсуорси и книгу, о которой уже через десять лет будут помнить только специалисты. Но они, как это ни парадоксально, знаки одного и того же явления в культуре и социологии.
История двух молодых людей, их любви, смерти молодой женщины от лейкемии, история достаточно банальная, написанная без модного в американской литературе натурализма, напротив, с неприкрытым пафосом, тронула сердца миллионов американцев. Среди них были не только средние читатели и зрители, падкие на сенсацию, — над книгой Эрика Сигала рыдали искушенные и прожженные главы видных американских издательств. Получается, что и в Америке есть свое «викторианское возрождение», а если внимательно приглядеться к литературе других стран, то черты или ростки явления, для обозначения которого, наверное, наиболее подходит понятие «ретро», обнаружатся и там.
Энгус Уилсон, известный романист, литературовед, автор изданной в нашей стране монографии «Мир Чарльза Диккенса», считает, что «викторианское возрождение» — форма эскепизма, стремление уйти от социальных и технологических потрясений наших дней. Читатели ищут в книгах Троллопа и Джейн Остен «крепость моральных устоев, которая сегодня утрачена». «Я читаю романы XIX века, — пишет Маргарет Дрэббл, — потому что ощущаю в них широту и правдивость, порожденные самой жизнью. В них есть длинноты, но этих длиннот очень много и в самой жизни, и викторианцы — Джордж Элиот, миссис Гаскелл, Диккенс, а позже такой социальный романист, как Арнольд Беннетт, — привлекают меня именно сочетанием скуки и драматизма — тем самым, что составляет удел каждого обыкновенного человека… Мы восхищаемся в викторианцах тем, что сами утратили…»[2]
На гребне этого интереса и была «открыта» Барбара Пим.
Биография Барбары Пим столь же скупа событиями, как бедны происшествиями ее книги. Мэри Крэмптон — таково настоящее имя писательницы — родилась в 1913 году в Оксфордшире. Мать — помощница органиста в местной церкви; об отце известно меньше. Возможно, он был видным государственным служащим, но что заставило его сменить оффис на церковный хор, где он пел до конца своих дней, сказать трудно. Мэри Крэмптон и ее сестра Хилари избегали разговоров на эту тему.
Детство Мэри Крэмптон, прошедшее в патриархальной среде приходских священников, среди размеренных, неспешных чаепитий, благотворительных базаров, скромных, но исполненных достоинства церковных служб, в дружной, любящей семье, было счастливым и спокойным. Детские впечатления оказались очень стойкими: почти в каждой книге действие происходит в каком-нибудь провинциальном городке или деревушке Оксфордшира, а среди главных героев — почти всегда приходский священник.
В 1931 году Мэри Крэмптон поступила в Оксфорд, где занялась изучением английской литературы. Примерной студенткой она никогда не была, тем не менее университет дал ей вполне основательные знания, а главное — привил любовь к поэзии. Среди любимых авторов Барбары Пим — Шекспир, Мильтон, Поп, Ките, Вордсворт, Харди. Литературное, гуманитарное образование писательницы чувствуется уже в первом ее романе «Ручная газель», который был начат в 30-е годы в Оксфорде, а опубликован лишь в 1950-е годы. Цитаты, литературные аллюзии, парафразы известных сюжетов — все это в изобилии, хотя и ненавязчиво, присутствует в прозе Барбары Пим.
Оксфордский период, по воспоминаниям Барбары Пим, был самым радостным в ее жизни. Впереди было еще столько надежд, интересных, обещающих встреч. Разочарование, грусть, болезни, одиночество, о которых с таким проникновением, в значительной степени основываясь на своем опыте, позже напишет Барбара Пим, казались пока что страницами чужой судьбы. Первой горькой страницей в ее собственной судьбе стало расставание с любимым человеком на последнем курсе университета, разлуку с которым, как показало время, она так никогда и не смогла пережить.
Начинается война. Несмотря на протесты близких, Барбара Пим записывается в ряды женской вспомогательной службы Военно-морских сил Великобритании. Просит отправить ее подальше от Англии, в Италию, надеясь, что там, вдалеке от дома, сумеет излечиться от грустных воспоминаний. Но все же тоска по родным местам пересиливает, и она возвращается в Лондон. Остальные военные годы она проработала цензором по ведомству гражданской переписки. Назвать это занятие увлекательным трудно, но Барбаре Пим оно явно пошло на пользу. Обычная, тоскливо-безрадостная, будничная жизнь, смешная и жалкая, но и по-настоящему драматичная, лежала перед Барбарой Пим во всей ее обнаженности на страницах писем, которые она была обязана инспектировать и из которых почерпнула богатейший материал для своих будущих произведений. «Ведь правда диковинней вымысла», — эту пословицу любила повторять Барбара Пим.
Начиная с 1945 года Мэри Крэмптон — заместитель главного редактора солидного социологического журнала «Африка». С журналом связан наиболее долгий период ее жизни — вплоть до 1971 года, когда после тяжелой онкологической операции она была вынуждена уйти на пенсию.
Однажды Барбару Пим спросили, не мешала ли работа в журнале ее творчеству. «Нисколько, — уверенно ответила она. — И дело не только в том, что многолетнее общение с социологами помогло написать один из моих самых забавных романов „Совсем не ангелы“. Действие в нем как раз происходит в социологическом институте, похожем на тот, при котором существовал мой журнал. Среда это особая. Социология привлекает меня еще и потому, что по своим задачам она удивительно похожа на писательское ремесло — то же внимательное вглядывание в жизнь, неспешное изучение быта, нравов, характеров людей, та же неторопливость с выводами. Конечно, писатель свободнее социолога — в его распоряжении замечательный дар — воображение. Тогда как социолог — только ученый».
