Питер Бигл - Тихий уголок
– Да, – сказал мистер Ребек. – Почему ты тогда со мной связался?
Ворон наклонился, чтобы поймать торопливую гусеницу, и промахнулся. Он медленно заговорил, не глядя на собеседника.
– Существуют люди, – сказал он, – которые дают. А есть и такие, которые берут. Есть люди, которые творят, люди, которые разрушают и люди, которые ничего не делают, а только сводят с ума два первых типа. Это в тебе с рождения, берёшь ты или даёшь. И все вы таковы. Мы, вороны, приносим людям разные вещи. Так мы устроены. Такова наша природа. Нам это не нравится, мы бы предпочли быть орлами или лебедями, или даже какими-нибудь придурковатыми малиновками, но мы вороны – и всё тут. Ворон не чувствует себя спокойно, пока не найдётся кто-нибудь, кому надо что-то приносить, а как только мы его находим, мы сразу же понимаем, что это за глупое занятие, – он издал нечто среднее между кашлем и смешком. – Вороны – птицы весьма нервные. Мы ближе к людям, чем любая другая птица. И мы связаны с ними всю нашу жизнь, но мы не обязаны питать к ним симпатию. Ты что думаешь, мы носили пищу Илье Пророку только потому, что он нам нравился? Он был старикашкой с грязной бородой!
Ворон притих, бесцельно роясь в пыли клювом. Молчал и мистер Ребек. И вдруг человек неуверенно протянул руку, чтобы погладить птицу.
– Не надо, – сказал Ворон.
– Извини.
– Меня это раздражает.
– Извини, – снова сказал мистер Ребек. Он оглядел аккуратные семейные участки с замшелыми могильными камнями. – Надеюсь, скоро придут ещё люди, – сказал он. – Летом становится как-то одиноко.
– Если ты хочешь общества, – сказала птица, – тебе следовало бы вернуться в город.
– А у меня большую часть времени есть общество, – сказал мистер Ребек. – Но мои знакомые забывают меня так быстро и так легко. Самые лучшие минуты – это когда они ещё только прибыли, – он встал и оперся о колонну. – Иногда мне думается, что я мёртв, – сказал он. Ворон тут же насмешливо зашипел. – Да-да, и я забываю разные вещи. Бывает, солнце светит мне в глаза, а я его не замечаю. А как-то раз сидели мы с одним стариканом и пытались вспомнить вкус фисташковых орехов, и ни один из нас не вспомнил.
– Я тебе принесу немного, – пообещал Ворон. – Около Тремонта есть кондитерская, где их продают. Там, кстати, заодно и место встречи букмекеров.
– Это было бы славно, – сказал мистер Ребек. Он обернулся и взглянул на витраж с ангелом. – Теперь они меня проще принимают, – заметил он, стоя спиной к Ворону. – Бывало, они меня даже пугались. А теперь мы сидим и разговариваем, играем в разные игры, и я всё думаю: «Возможно, теперь, возможно, на этот раз, возможно, в самом деле». Затем я их спрашиваю, и они отвечают, что нет.
– Они должны знать, – сказал Ворон.
– Да, – согласился мистер Ребек и снова обернулся. – Но если жизнь – это единственное различие между живым и мёртвым, не думаю, что я – живой. В самом деле – нет.
– Ты – живой, – сказал Ворон, – ты прячешься за надгробьями, но жизнь тебя преследует. Ты убежал от неё девятнадцать лет назад, а она несётся за тобой, как гончая, – он хихикнул. – Жизнь должна тебя здорово любить.
– А я не хочу, чтобы меня любили! – воскликнул мистер Ребек. – Для меня это – обуза.
– Ну что же, это твое дело, – заметил Ворон, – а у меня и своих забот хватает, – его чёрные крылья забили в воздухе. – Пора бы мне двигаться, давай-ка прихвачу пакеты и мусор.
Мистер Ребек скрылся в мавзолее и вышел оттуда несколько мгновений спустя с пустыми бумажными пакетами и баночкой из-под молока. Ворон взял пакеты в когти и кивнул в сторону баночки. – Это я заберу позднее. Возьми её пока, а мне пора возвращаться домой, – он взвился в воздух и медленно поплыл прочь над Сентрал-авеню.
– Пока! – крикнул ему вслед мистер Ребек.
– До скорого! – каркнул Ворон и пропал за гигантским вязом. Мистер Ребек потянулся, затем снова сел на ступеньки и принялся наблюдать за восходящим солнцем. Он чувствовал себя немного расстроенным. Обычно Ворон дважды в день приносил ему поесть, они болтали о том да о сём, и всё такое. Иногда они вообще не разговаривали. «Я, в сущности, мало знаком с этой птицей, – подумал он. – Сколько лет прошло, а я о призраках знаю больше, чем об этой птичке».
Он подтянул колени к подбородку и стал обдумывать этот вопрос. То была новая мысль, а мистер Ребек ценил новые мысли. В последнее время они не слишком часто к нему приходили, и он знал, что сам виноват. Кладбище не располагает к новым мыслям: обстановка неподходящая. Место это рассчитано на старые, залежавшиеся мыслишки, которые можно тщательно и любовно протирать, словно превосходный хрусталь, задаваясь вопросом, а нельзя ли их обдумывать как-нибудь иначе, и зная основательно и наверняка, что лучше всего именно так. И вот он уже рассматривал новую мысль, рассматривал пристально, но приближался к ней осторожно, чтобы не ускользнула ни одна деталь, а затем отошёл в сторонку, дабы увидать перспективу. Он вытягивал свою мысль, раскатывал тонким слоем, придавал ей самые разные формы, и постепенно привёл к очертаниям, которые подходили для его разума.
Шум крыльев заставил его обернуться. Ворон кружил примерно в 10-15 футах над ним и что-то кричал.
– Ты забыл что-нибудь? – крикнул в ответ мистер Ребек.
– Я кое-что увидел по пути отсюда, – ответил Ворон. – Похоронная процессия вошла в главные ворота. Не очень большая, но она движется сюда. Тебе лучше либо спрятаться побыстрее, либо переодеть штаны. А не то ещё кто-то подумает, будто ты – из Комитета по Встрече.
– О, Боже мой! – воскликнул мистер Ребек и вскочил на ноги. – Спасибо тебе, огромное спасибо! Здесь нельзя позволять себе ни малейшего легкомыслия. Спасибо, что ты меня предупредил.
– А разве я не всегда так поступаю? – устало спросил Ворон. И снова полетел прочь, легко и мощно взмахивая крыльями. Человек же поспешно скрылся в мавзолее, запер дверь и лёг на пол, слушая во внезапно наступившей тьме, как бьётся его сердце.
ГЛАВА 2
Это была довольно небольшая погребальная процессия, но в ней чувствовалась торжественность. Впереди шёл священник, справа и слева от него – два мальчика. Далее следовал гроб, который сопровождали пятеро носильщиков. Четверо из них поддерживали гроб по углам, пятый же шагал рядом, и вид имел слегка взволнованный. Позади них в мрачном и своеобразно-изысканном траурном одеянии брела Сандра Морган, которая была ещё недавно супругой Майкла Моргана. Шествие замыкали три человека, все печальные и все очень разные. Один был когда-то соседом Майкла Моргана по общежитию в колледже, другой вместе с ним преподавал историю в Ингерсоллском университете, третий же выпивал с ним да играл в карты и, пожалуй, любил его.
Майклу бы понравились его собственные похороны, если бы он мог их видеть: скромные, тихие и отнюдь не помпезные, каких он опасался. «Покойнику, – сказал он однажды, – ничего не нужно от живых, а живые ничего не могут дать покойнику». В 22 года это звучало скоропалительно, в 35 воспринималось как зрелое суждение, и Майклу это доставляло большое удовольствие. Ему нравилось быть зрелым и разумным. Он не любил громоздких ритуалов, традиционного и напыщенного выражения чувств, риторики и широких жестов. Толпы людей выводили его из равновесия, пышные зрелища оскорбляли его вкус. Романтик по натуре, он всегда отбрасывал романтическую мишуру, хотя втайне глубоко любил её.
Процессия мирно вилась своей дорогой через Йоркчестерское кладбище, и священник бормотал что-то там такое – мол, всё в мире преходяще, Сандра Морган рыдала о своем супруге и выглядела поразительно хорошенькой, а друзья отвлеклись на какие-то необходимые для них мелочи; у мальчиков же болели ноги. Между тем сам Майкл Морган бился о крышку гроба и выл.
Майкл скончался внезапно и вполне определённо, и когда сознание вернулось к нему, сразу понял, где он. Гроб покачивался и накренялся на плечах четверых носильщиков, и тело Майкла стукалось о тесные стенки. Сперва он лежал тихо, так как никогда не исключено, что это – просто-напросто сон. Но Майкл слышал, как совсем рядом напевает священник, и как скрипит гравий под ногами носильщиков, и что-то вроде звона колокольчиков (должно быть, это плакала Сандра), и тогда он всё понял. Он подумал, что либо он мёртв, либо его ошибочно приняли за умершего. Он знал, что такое случалось с другими людьми, и было вполне возможно, если не сказать естественно, что случилось и с Майклом Морганом. И тогда его охватил неистовый страх, что он задохнётся под землёй, он заколотил по крышке гроба кулаками и закричал. Но ни звука не сорвалось с его губ, а удары по крышке вышли совсем не слышными. В отчаянии он стал бранить и проклинать жену, Сандра же продолжала свое изысканное оплакивание покойного. Священник произносил нараспев всё, что положено, и сурово посматривал на мальчиков, когда они принимались волочить ноги. Носильщики передвигали гроб на плечах туда-сюда. А Майкл Морган безмолвно сокрушался о своём безмолвии. Затем он внезапно успокоился. Безумно утомленный, он теперь лежал тихо и знал наверняка, что мёртв.
