Лебедев Andrew - Трамвай желанiй
Другой стал удачливым банкиром, купил себе крутую машину и обгонял всех на "Формуле".
А судьба третьего друга, как говорится, не удалась. Работал он бухгалтером в какой-то задрипанной питерской фирмочке "купи-продай".
И все у него в жизни было наперекосяк.
Но подкатывал срок…
И должно было сбыться задуманное-загаданное им.
То, о чем никто из его друзей и не догадывался.
Не догадывались они, что ненавидел он их всех за удачливость, за ту легкость, с которой все им доставалось… И еще, за ту удачливость в любви, которой не было у него. Ведь девушка их была ласкова с первыми двумя и совершенно недостижима, совершенно недосягаема для него – для неудачника, которого держали в компании для того, чтобы было кого послать за водкой и сигаретами.
В общем, подкатывал срок, когда должно было сбыться, все задуманное.
А загадал он им всем троим – смерть.
Страшную, мучительную и позорную.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Сердца четырех
"Не видно даже брюк на них
Одна девчонка на троих
И шорты, брат, и шорты, брат, и шорты…" (из старой Студенческой песенки)
Глава первая
Исполнение желаний.
Хлопнула входная дверь, и в ту же секунду над ухом, как сумасшедший, надрывно зазвенел будильник. Ровно восемь утра.
Неохотно достав из-под одеяла руку, Антон нашарил в темноте пластмассовую кнопку.
Звенящее чудовище, издав металлический лязг, дернулось и замолкло.
Антон решительно отбросил одеяло, встал и, как был, в одних трусах, подошел к окну. На подоконнике валялась открытая пачка сигарет "Союз-Аполлон". Вытряхнув из нее сигарету, Антон нашел за цветочным горшком зажигалку и закурил, жадно и глубоко затягиваясь. Чувствовал себя как будто с похмелья. На стене, сбоку от окна, висел нелепый календарь, с которого на Антона тупо смотрело целое стадо белых кудрявых баранов с черными невыразительными мордами. Подумав, он передвинул красный квадратик с воскресенья на понедельник и тихонько, как заклинание, проговорил: "Понедельник, семнадцатое января, 2005 год".
Вот уже почти три недели, с самого Нового года, на улице была отвратительная слякоть, от которой моментально промокали, да к тому же еще и покрывались белым налетом ботинки. Сегодняшнее утро явно не было исключением. Антон с тоской смотрел на месиво, которое покрывало асфальтовую дорожку, тянущуюся от подъезда дома, мимо помойки и двух ларьков к метро.
Вот тебе и русская матушка-зима!
Есть хороший рецепт для неудачников – лузеров, таких, как он, – напоминать себе, что есть люди, которым гораздо хуже. Вон сосед-инвалид ковыляет на костылях – попал по пьяни под машину. А если войну вспомнить, блокаду и голод, можно вообще почувствовать себя на седьмом небе от счастья! Только вот почему-то не получается! "Лузер – в лузу!" – сказал он себе. Загнал тебя кто-то в нее хорошим ударом. Вот только кто?!
Он тяжело вздохнул, поежился, затушил о цветочный горшок сигарету, сунул в блюдце окурок, взял со спинки стула халат жены и отправился в ванную.
День за днем – похожи, как близнецы. День за днем Антон прихлопывает ладонью нервно орущий будильник, дрожа выбирается из-под теплого одеяла в промерзшую темноту комнаты, бредет в ванную.
Потом на кухне здоровается с соседом – этот, конечно, выполз из своей конуры ни свет ни заря, не спится ему, видите ли, когда людям надо уходить по делу! Сам-то он на работу не ходит, и не надо бы ему вставать в восемь, так нет же, каждое утро тут как тут, заседает на кухне, топчется в прихожей… Надоел до чертиков.
Антон мечтал о тех неясно-расплывчатых временах, когда каким-то чудесным образом он вдруг перестанет жить в коммунальной квартире и заживет в своей собственной, в отдельной.
Особенно тоска по индивидуальному жилищу охватывала его по утрам, когда надо было бриться и завтракать. И когда глядя по телевизору какой-нибудь там фильм или сериал, где мужчины завтракали со своими женами на кухне, а не в комнате, где еще спал ребенок и где повсюду, даже на обеденном столе, лежали элементы жениного туалета, сердце Антона сжималось тоской от обиды на ту жизненную несправедливость, что вот даже элементарного он лишен – лишен возможности посидеть на кухне по-простому, в майке и трусах, и пожрать обычную, заурядную, вульгарную яичницу на своей собственной кухне, чтобы тут не мельтешили соседи, постоянно хлопая дверцами своих идиотских разнокалиберных холодильников, постоянно кося любопытный глаз в его тарелку.
Яичница была бездарно пережарена. Анька совершенно не умела готовить. Один желток растекся по сковороде, а второй высох и утратил первозданную яркую оранжевость, которая контрастом с белым окружием своим должна была бы радовать по утру глаз, задавать утреннее настроение на день. А эта нынешняя яичница не имела ни вида, ни вкуса. И зачем Анька накрывает ее крышкой, когда жарит? Чтобы соседка Вера Федоровна в сковородку не проплюнула, когда Анька отвернется?
Грызя подгорело-хрусткие края яишни, Антон вдруг вспомнил, как Игорек Сохальский некогда подсунул ему почитать книгу Ницше "По ту сторону добра и зла". И как по молодости восторженный в восприятии он, Антошка, радовался, будоражимый парадоксальной логикой вечно модного усатого немца.
– Слышь, Анюта, – нарушил молчание Антон, – я когда-то у Ницше читал про женщин и про их умение готовить…
Анька не удостоила мужа ответом. Шуршала, мелькала по комнате, всем своим видом изображая гораздо большую собственную важность и значимость, чем жующий ее стряпню муж Антон.
– Ницше пишет, что если даже предположить невозможное, то есть представить, что женщина есть мыслящее существо, то как тогда объяснить тот факт, что за тысячелетия нахождения у семейного очага женщины так и не сумели познать секретов пищеварения и продолжают кормить своих мужчин пищей, приносящей вред их желудкам?
– Ты все сказал? – строго спросила Анька.
– А че? – испуганно напрягся Антон, боясь, что перешел за грань дозволенного.
Анька вообще плохо понимала юмор. Особенно по утрам.
– А то, что доедай и вали на работу, – шикнула Анька розовой недотыкомкой проносясь по комнате.
"И почему на столе рядом с чайником обязательно должна лежать ее ночная рубашка? – думал Антон. – Разве в этом заключается сакральный смысл семейной жизни?
Игорек Сохальский уж точно съязвил бы по этому поводу, как всегда скривив губки в своей коронной ироничной улыбочке.
"…на пост министра финансов Российской Федерации, возможно, будет назначен еще один из так называемых "питерских", и им, вероятно, станет Игорь Сохальский, нынешний управляющий финансовой группы Пром-Инвест…" Вилка выпала из руки у Антона.
– Что? – он едва не подпрыгнул на стуле.
– На работу, говорю, проваливай, вот что! – тоже повысила голос Анюта.
– Да нет, что сейчас по радио про Сохальского сказали? – спросил Антон, возбужденно горя глазами.
– А я не слушаю твоего еврейского радио, – зло огрызнулась Анька, снова проносясь мимо и подхватив наконец со стола свою розовую "robe de nuit"…
– Сохальского министром! – повторил Антон не то с восторгом, не то с завистью. – Ни фига себе, Игореху министром финансов!
Антон встал из-за стола, бессмысленно прошелся по комнате, наткнулся на стул с брошенными на нем какими-то жениными тряпками…
– Игорешку министром… Это как в романе про Распутина, где Гришка царю записку писал: "Милай ты энтова чоловечка менистрам фунансоф назначь… Грегорей…" Игорешка – министр ФУНАНСОФ…
– Правильно, кого-то министром назначают, а ты все бухгалтером вшивым, – злобно шипела Анька, проносясь мимо.
– Не бухгалтером, а заместителем директора по финансам, – поправил жену Антон и вдруг осекся, переменившись в лице… – Постой, постой, постой… А ну-ка, сколько лет-то прошло?
И Антон принялся загибать пальцы, шепча себе под нос: "В восемьдесят восьмом мы, значит, поступили, в девяноста третьем мы окончили, а сейчас… Двенадцать лет, значит, прошло. Двенадцать лет?
***Антон очень радовался, когда в новостях сообщали о гибели какого-нибудь автогонщика. Или о том, что в Москве или в Питере убили очередного банкира. Или посадили в тюрьму.
А еще ему очень нравились сообщения зарубежных журналистов о том, что какая-нибудь очередная русская барышня из выехавших "туда", влипла в пикантную историю с судебным разбирательством.
И всякий раз он удивлялся: и как это Семину все удается гоняться-гоняться и никак себе шею не сломать? И Игорьку Сохальскому тоже – ходить по минному полю двояко толкуемого налогового законодательства, и нигде не упасть – не сорваться.
Отчего они по жизни везунчики такие?
***В тот трамвай, шедший по Среднему проспекту Васильевского острова, они сели возле парка на девятнадцатой линии. Из общаги выкатились в полтретьего ночи. И теперь было не совсем понятно, то ли это первый утренний трамвай, то ли последний ночной?
