Александр Чаковский - Нюрнбергские призраки (книга вторая)
— А ваш сосед? — спросила стюардесса.
— Не знаю. — Он спит, — неприязненно ответил Адальберт.
— Я вовсе не сплю! — несколько обиженно произнес человек в золотых очках. — Двойное виски с содовой. Без льда, пожалуйста!
Он говорил по-немецки без малейшего акцента.
— Яволь, майн либер герр! — словно обрадовавшись, защебетала стюардессса. Она взяла со столика бутылку и стала наливать виски в высокий стакан.
— Немного простудился, боюсь льда, — неожиданно обратившись к Адальберту, сказал сосед.
"А ведь это немец!" — с опаской подумал Адальберт.
Минуту-другую он соображал, как ему поступить. Этот незнакомец, конечно, слышал, как он, Адальберт, обменялся немецкими фразами со стюардессой. Делать теперь вид, будто он не знает немецкого, было бы еще менее разумно, чем признаться, что это его родной язык. Все сомнения разрешила Ангелика. Она вдруг открыла глаза и спросила:
— Нам еще долго лететь?
— О-о! — воскликнул сосед, разбавляя виски содовой водой из маленькой бутылочки. — Фрау, стало быть, тоже немка? Рад познакомиться. Разрешите представиться: Хайнц Готшальк.
Он вынул из нагрудного кармана пиджака сигару и, чуть приподняв ее, спросил Ангелику:
— Вы не возражаете?
— Нет, нет! — ответила Ангелика.
Готшальк извлек из кармана брюк золотую зажигалку, закурил и, пригубив виски, сказал, обращаясь на этот раз к Адальберту:
— А вы напрасно отказались. Отличное виски! Немного помолчав, Адальберт решил все же представиться:
— Хорст Альбиг. А это моя жена — Ангелика.
— Очень приятно! Лететь нам еще долго, фрау Альбиг! — расплылся в улыбке Готшальк, мельком взглянув на свои часы. — Насколько я понимаю, мы соотечественники?
— Вы живете в Германии? — вместо ответа спросил Адальберт.
— О нет! Я живу в Аргентине. Адальберт ощутил некоторое облегчение.
— И давно?
— Можно сказать, с незапамятных времен, герр Альбиг! Родители переехали в Аргентину, когда мне было семь лет.
"Семь лет!" — мысленно повторил Адальберт, наскоро подсчитывая, когда это могло быть. На вид Готшальку было лет пятьдесят. Значит… если, скажем, сорок три года тому назад… тысяча девятьсот третий!.. Получается, все прошло мимо этого человека. И первая мировая, и рождение национал-социализма, и третий рейх, и разгром Германии…
— А вы? — спросил Готшальк. — Вы живете в Аргентине?
— Нет, но буду жить! — твердо произнес Адальберт.
— Вы… вы из беженцев? — пристально вглядываясь в лицо Адальберта, спросил Готшальк.
И вдруг Адальберт с тревожным чувством осо знал, что как-то незаметно для себя он подошел к "красной черте", к которой не следовало приближаться и которую уж во всяком случае нельзя было пересекать.
— Я раненый офицер вермахта, — торопливо произнес он, — лечу к родственникам в Аргентину… для продолжения лечения…
— Как я вам сочувствую! — проникновенным тоном произнес Готшальк. — Эта ужасная война! Сколько жертв, сколько лишений, сколько страданий!
"Черта с два ты страдал в своей Аргентине!" — со злобой подумал Адальберт.
— Я всей душой с моими соотечественниками! — растроганно продолжал Готшальк. — Бывали моменты, когда я хотел вернуться на родину и воевать.
— Но вы успешно преодолели это желание? — будучи не в силах сдержаться, иронически спросил Адальберт.
— Не надо корить меня, дорогой Альбиг! — чуть ли не жалобно проговорил Готшальк. — Поймите, на моих плечах огромная скотоводческая ферма. Она требует неусыпных забот. Но сердцем своим я всегда был с фюрером. Хайль Гитлер! — снижая голос, произнес Готшальк и слегка приподнял правую руку.
— Хайль! — буркнул Адальберт, все еще кипя злобой. Потом спросил с плохо скрытой издевкой: — Откуда же у вас такая ферма? Досталась в наследство?
— Вы не ошиблись. Но надо сказать, что после смерти родителей я значительно расширил ее.
— И как же вам это удалось?
— Что тут можно ответить? — пожал плечами Готшальк. — Немцы, с давних пор осевшие в Аргентине, имеют сильное влияние на экономику страны. Они вложили большой капитал в химическую промышленность, в сельское хозяйство, в городской транспорт… Словом, мне очень повезло. Меня поддержали соотечественники. Они знали мои убеждения…
"Ах, у тебя еще есть и убеждения! — подумал Адальберт. — Мы за свои убеждения платили кровью. А ты… ты значительно расширял свою ферму!"
Но, несмотря на неприязнь к Готшальку, Адальберт не удержался и спросил:
— А вы не боялись открыто высказывать свои симпатии, когда шла война?
— Почему я должен был бояться? — удивился Готшальк. — Аргентина — страна демократическая. У нас выходят газеты, все эти годы сочувствовавшие рейху. Я их выписываю и регулярно читаю.
Ангелика, внимательно прислушивавшаяся к разговору, неожиданно спросила:
— Простите, а немецкие школы там есть? Готшальк бросил взгляд на прикрытый пледом живот Ангелики, понимающе кивнул и ответил:
— Ну, конечно! И две из них — «Германиа-шуле» и «Гете-шуле» — знает вся Аргентина!
"Очевидно, этот преуспевающий тип не врет, — подумал Адальберт. — Все, что он говорит, совпадает с тем, что Гамильтон рассказывал об Аргентине".
Адальберту хотелось расспросить Готшалька еще о многом, но он промолчал. Многолетняя работа в гестапо приучила его к сдержанности.
— Рад был познакомиться с вами, — пробурчал Адальберт и, немного помолчав, добавил: — У нас еще есть время поспать.
Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Готшальк повернул голову к окну.
"Обиделся! — подумал Адальберт. — Ну и пусть! Не могу же я идти на риск в конце концов".
Радость ожидания охватила его и тут же сменилась щемящим чувством тревоги. Ребенок… Мальчик, конечно! Теперь их трое. Теперь он должен думать о безопасности всей семьи.
"Но разве это зависит только от меня? — мелькнуло у него в голове. — Я же не знаю, что ждет нас в Аргентине. Смогу ли я там бороться за восстановление рейха? Если верить Гамильтону… Впрочем, к чему загадывать? Еще несколько дней, и все будет ясно. Нет, даже раньше! Как нас встретят, куда повезут, что скажут — все это уже будет ориентиром… А что, если Гамильтон обманул меня? Он любой ценой хотел заполучить списки агентуры, а добившись своего, отправил меня за океан, чтобы замести следы. Может быть так?…" Одна тревожная мысль сменяла другую.
Адальберт не заметил, как задремал. Проснулся он оттого, что Ангелика дернула его за рукав пиджака.
— Ади, Ади, смотри! — взволнованно проговорила она.
Адальберт открыл глаза. И увидел светящееся табло: "Закрепите ремни безопасности! Не курить!"
"Значит, скоро, уже очень скоро мы будем на месте!" — подумал он.
Подумал с радостью. И с горечью. С радостью — от сознания, что он уже недосягаем для русских, не-досягаем для немцев, которые предали Германию. Горечь порождалась сознанием, что от родной Германии его теперь отделяют тысячи и тысячи километров.
"Господа! — раздался усиленный репродуктором голос стюардессы. — Через несколько минут наш самолет приземлится на аэродроме в Буэнос-Айресе. Экипаж самолета сердечно поздравляет пассажиров с завершением долгого путешествия и надеется еще не раз увидеть их на нашем борту!"
…К самолету подкатили трапы, и человеческий поток устремился к двери. Адальберт понял, что ее уже открыли, ощутив дыхание раскаленного воздуха.
Стюардесса, стоявшая у двери, помогла Ангелике переступить порог. Следом за женой вышел на трап и Адальберт. Теперь лишь десять металлических ступенек отделяли его от аргентинской земли.
Адальберт взглянул вниз. Немного поодаль стояло несколько человек, всматривавшихся в лица пассажиров, которые медленно спускались по трапу. Время от времени то один из встречавших, то другой радостно взмахивал рукой и устремлялся к трапу. Объятия, поцелуи…
Адальберт понял, что среди пассажиров были very important persons [Очень важные персоны (англ.)], - иначе встречавшим не разрешили бы подойти так близко к самолету.
Неподалеку, у длинного застекленного здания аэропорта, стояло несколько автомашин. "Может быть, одна из них ожидает нас, — подумал Адальберт. — Как-никак все это машины немецких марок; «Мерседес», «БМВ», "Хорьх"…"
Взглянув на соседний трап, по которому тоже спускалась цепочка пассажиров, Адальберт увидел Готшалька. Сойдя вниз, тот уверенно зашагал по направлению к машинам. Шофер, стоявший около синего «Мерседеса», услужливо распахнул перед ним дверцу…
Адальберт понимал, что если кто-либо и встречает их, то сможет опознать его только по изуродованному лицу. Поэтому он стал поворачивать голову вправо и влево, чтобы его отовсюду могли увидеть.
Но напрасно. Судя по всему, никто его не встречал, никому он не был нужен.
