Юрий Азаров - Паразитарий
Должно быть, она еще больший псих, чем я, подумалось мне. Но что-то задело меня тогда. И уже после очередного обморока я стал лихорадочно фиксировать зигзаги моей прожитой и непрожитой жизни. И кто знает, возможно, Вольфартова права: когда-нибудь подсознательная жизнь народов явит нам неожиданно свое обличье, покажет нашу изнанку и брякнет на весь мир:
— Глядите-ка, как вы безобразны!
Я пока что окончательно не решил, куда отослать мои записки: в издательство или в органы государственной безопасности. Убежден, скрытый в них подтекст может сослужить немалую службу в деле защиты Отечества и его паразитарных основ, какими каждый наш соотечественник привык дорожить, особенно после тщательно проведенных репрессий, политических процессов с поджариванием ягодиц и прокалыванием барабанных перепонок грязными швайками. Патриотизм, окрепший в еврейских погромах, в литовском омонстве, согретый афганским солнцем и омытый Персидским заливом, очистившийся от духовных и материальных излишков после очередного ограбления с помощью рынка, после восьмидесяти денежных реформ и ста шести повышений цен на хлеб, кукурузные палочки, морковный кофе и другие привозные и непривозные товары, — этот патриотизм нуждается в слиянии с истинным паразитаризмом. Только слиянность и способна породить исключительную борьбу за свою исключительность, безмерную, бесконечную… впрочем, именно в этом я крепко сомневаюсь, а говорю с такой уверенностью в силу врожденного, воспитанного и хорошо развитого конформизма, будь он трижды проклят! Таким образом, я глубоко самокритичен и не считаю свое слово истиной в последней инстанции. Эта моя установка проходит красной нитью по всем моим запискам.
Развиваемая в моем труде концепция паразитаризма содержит, полагаю, открытия не только государственного, но и гносеологического порядка. И дело не в том, что я обстоятельно доказываю, что рационализм тупиков губителен, что им придуманы семантические капканы, этические ловушки, коварства мнимых реальностей, какими являются прежде всего так называемый коллектив и производные от него якобы свойства личности — экстремизм, экстерроризм, эксчемпионизм и даже эксгибиционизм.
Дело не в том, что я не приемлю иррационализма, который темен и смертельно опасен, ибо прямой дорогой ведет в пропасть, откуда уже нет выхода, где можно лишь задохнуться и умереть.
И дело даже не в том, что я стою на позициях Божественного феноменализма и считаю, что только Духовный Ум и Духовное Сердце способны к поискам Истины, к Откровению, к сближению с Природой. Спросите у неба, у моря, у деревьев, у камней, у травы, у леса, когда они пребывают в радости и в любви. И они вам ответят: всегда. Это и есть вечное состояние Красоты, живой и бодрствующей: смиренной и непокорной, лишенной злобности, подделок под добро, лишенной суррогатов лжереальностей, типа коллективизации, техницизации, демократизации, химизации, провокации, национализации, интернационализации, эксдермации и популяризации! Ухищренный рационализм, разукрашенный блестками мишуры и оснащенный компьютерами и многознанием, и есть тот Дьявол, который Падшим Ангелом вошел в людскую душу, задурманив нас мнимыми красотами, лжедобром и псевдокультурой. Господь дал нам чувство прекрасного, дал способность целостно созерцать мир — в Красоте его познавать, в Любви наследовать и в Любви преумножать то, что зовется Любовью. Все это я понимал умом и даже глубинами своей души, но всякий раз что-то мешало мне добраться до конца родниковых глубин моей Любви. Я всегда трепетал от осознания того, что Любовь и есть Бог. Я, наверное, потому так сурово наказан, что постоянно предавал свою Любовь, свою Трепетность, свои Чистые Слезы. Во мне, может быть, по соседству с моей сокровенной Любовью осели темные силы Зла, увлекавшие меня притягательностью суеты, предательства, жестокости, нелюбовью к себе, к народам, к инакомыслию, жаждущие паразитаризма, личных катастроф, умерщвления всего светлого на этой земле.
Мои подсознательные силы звали пребывать постоянно в Любви, не ухудшая и не уродуя великого Бытия, не насилуя его катастрофами и ухищрениями рассудка, способными привести к еще большему потрясению, каким считаю грядущий паразитаризм. Щупальцы паразитарного бытия отрастали десятки столетий. Они невидимы, и кому как не тайной полиции применить все современные технологии, чтобы обнаружить и отсечь то, что угрожает человечеству смертью. Выворачивая вечность и целые народы наизнанку, правоохранительные органы порой наслаждались лишь умелым шантажом, хриплыми криками да своей властью, а вот спонтанное самораскрытие подследственных — этого им никогда не удавалось заполучить. И здесь я вновь возвращаюсь к главной мысли моего труда: а если подсознательная жизнь личностей и целых народов — реальность, то кому, как не органам безопасности, знать и исследовать бесценный клад психического подполья, который спрятан за баррикадами человеческих ухищрений, гримас, ловких доводов и самообманов, лжи и малодушия!
Я понимаю, насколько странными могут показаться мои вольные обращения с исторической мифологией и мифологическими заблуждениями моей души. Но поверьте, и это одно из моих важнейших открытий, без этих глубинных погружений не найти ключей к Большой Феноменологии. Душа истории, как мифы. Находясь будто бы вне нас, она соединяет Космос с волнениями нашего сердца и ума. Только таким образом рождается планетарное мышление, благодаря которому созданы эти записки. Большая Феноменология — наука будущих поколений. Она и есть биография подсознательной жизни народов, отдельных личностей. Она источник последующих пророчеств, генотипных образований, мученических деяний, евангелий…
P. S. Опасаясь преждевременной огласки некоторых зашифрованных моих данных, прошу не показывать Прахову и Хоботу мои записки, так как они могут использовать их исключительно в личных целях, то есть для укрепления паразитарной системы. Если паче чаяния записки будут обнародованы, то целесообразно имена Прахова и Хобота заменить. Нужно думать о потомстве оных: дети за отца не в ответе.
P. Р. S. В случае публикации моего труда прошу на мой гонорар издать 14 посланий Апостола Павла, чьи деяния сопровождали мою душу духовным трепетом и вселяли уверенность в окончательную гибель Паразитария, а также поставить скромный памятник из лабрадорского мрамора Сутулиной Анне Дмитриевне и ее маленькому сыну по прозвищу Топазик.
ЧАСТЬ 1. ПОКАЯННЫЙ КАНОН ПАДШАГО ИНОКА
1
Какие там к дьяволу иносказания! Все в натуральную величину! Ксавий видел проект решения о снятии моей кожи. Он, правда, не успел прочесть, какая часть покрова подлежала эксдермации — термин ввели в период вневременного и внесоциального общедемократического курса. Ксавий тут же нашел меня и, как мне показалось, с наигранным сочувствием сообщил:
— Попался ты. — Он объяснил суть приказа. Заглядывая в мои глаза, точно пытаясь определить степень моего испуга, добавил: — Они хорошо осведомлены о твоих методах анализа паразитарных систем. Особенно их возмутил перенос паразитарных отношений простейших на современную демократическую среду. Я тебе, старик, говорил, нельзя зрящно отрицать. Надо что-то и пощадить. А теперь…
— Что же делать?
— По потолку надо пройти, а добиться отмены решения.
— Как отменить?
— Зацепку надо искать. Зацепка всегда должна быть.
— Где ее найдешь?
— Приказ вступает в действие только после увольнения. Смекнул? Надо затормозить увольнение. Промедление смерти подобно. Кожа есть кожа. — Ксавий, сославшись на крайнюю занятость, улетучился.
2
Я и раньше думал, что обречен на муку. Я вырос под знаком беды. Я не сетовал: приговоренность — примета времени. Все приговорены, и все терпеливо ждут своей участи. Я всматривался в лица прохожих. Улавливал едва заметный, невербальный контур ожидания смерти. Ощущал усталую обреченность, конец духа. Я считывал с человеческих лиц временные границы тайной агонии. Этому столько-то осталось жить, а этот уже не жилец. И удивительный парадокс: не хотел, не желал видеть своей кончины, своей обреченности: другая примета времени — наглая, плотская, бездумная и бездушная уверенность в бесконечности своего бытия. Умрем не мы — умрут другие! Я вдруг ощутил дичайшую слиянность этих двух примет в себе. Ощутил свою причастность к злу, к гордыне. Я не знал, кто конкретно меня приговорил. Но я мог бы по пальцам пересчитать, кто был причастен к моей ожидаемой гибели. Да разве это так важно! Сейчас палачество приобретает иные, невидимые формы. Оно почти всегда за кадром. Миллионы приговоренных не знают своих убийц. Убийцы перестали называться уголовниками, разбойниками и ворами. Преступники занимаются большой наукой, большой политикой, большим бизнесом. Они не ощущают себя убийцами. Я знал десятки крупных ученых, замешанных в массовых убийствах. Они гордились тем, что изобрели, открыли, внедрили смертоносные изобретения, которые высоко оплачивались, поощрялись высокими премиями и еще черт знает чем!
