Владимир Киселёв - Весёлый Роман
— Здорово, — сказал милиционер. — Только как вы доберетесь? До самой выставки прыгать будете?
Виля показал свои сплошные зубы.
— Долетим.
Милиционер остановил проезжавший грузовик.
— Куда едете?
— В холодильник, — ответил пожилой хмурый шофер.
— По дороге, — решил милиционер. — Не довезете ребят?
— Пусть садятся, — неохотно согласился водитель. Мы взлетели в кузов.
— От холодильника вам ближе будет, — махнул рукой милиционер. — До свидания, хлопцы.
— Счастливо оставаться, товарищ сержант! — не очень дружно гаркнули мы, милиционер поднес палец к губам — «не шумите», — и машина тронулась.
Мы стояли на грузовике, держась руками за кабину, и время от времени касались друг друга плечами. Впервые в жизни я побывал сегодня на пьедестале почета.
Нет, это были не международные соревнования. И не республиканские. И даже не городские. Это были соревнования нашего мотоклуба. «Междусобойчик» — как выражается Виля. И все-таки нам было здорово приятно, что мы заняли первые места. Николай предложил отметить это дело. Прямо с финиша мы отправились в летний ресторан над Днепром, а когда ресторан закрыли, оказалось, что Виля запасся еще одной бутылкой терпкого болгарского «Мелника», и, неторопливо попивая по очереди из горлышка, мы еще долго сидели на днепровском склоне, окутанном запахом разогретых трав, и трепались обо всем на свете.
— Что значит смысл жизни? — спросил Николай. — Такой вопрос сам по себе не имеет смысла. Природа — не бог и, когда создавала человека, не могла ставить перед собой каких-то сознательных целей. Так что смысл жизни в жизни.
— Во всякой? — язвительно спросил Виля по прозвищу Талмудист. Охотно откликается и на кличку Начетчик. Да и вообще он не Виля, а Игорь. Вилей его почему-то зовут дома и близкие друзья.
— Ну… не во всякой.
— Вот тут-то и собака, — сказал Виля и подергал свою новую бородку. Он привел цитату из какого-то древнего грека, который писал, что истина, прекрасное и добро — это и есть то, ради чего люди трудятся, а иногда и жертвуют собой.
— Истина, добро, прекрасное, — повторил Николай. — А те, кто делает бактериологическое оружие?.. Или… В печать просочилось сообщение, что элемент номер девяносто восемь по таблице Менделеева обладает критической массой всего в несколько граммов.
— Ну и что?
— Ничего. Если это правда, то можно будет делать атомные бомбы величиной с орех…
— А может, атомные двигатели величиной с орех? — возразил Виля.
Я поддержал Николая, а Виля снова выпалил в нас цитатой из какого-то своего древнего философа, и разговор в конце концов перешел на одну из самых больших загадок жизни и природы — на двухтактные двигатели, в которых невозможно рассчитать, как взаимодействуют блуждающие волны в выпускной системе, и конструкторам приходится действовать методом «проб и ошибок».
Промчаться по ночному Крещатику «чехардой» предложил Николай. Он снял с плеча и засунул в карман свой транзистор, и эта музыка, и эта непривычно пустынная улица, и этот полет — все это вместе сложилось в какое-то особое ощущение щекочущего и бодрящего холодка в груди.
Сейчас, когда я встречаюсь на улице с бывшими своими одноклассниками, они мне говорят: «Привет рабочему классу!» А я отвечаю: «Привет бюрократам!»
Но если разобраться — я не «рабочий класс». А они не «бюрократы».
Когда я сдал последний экзамен на аттестат зрелости и пришел домой, батя открыл холодильник, поставил на кухонный столик четвертинку «Московской» и сказал:
— Ну вот что… давай выпьем по чарочке и поговорим про жизнь.
Это он потому так расхрабрился, что мама уехала к Феде. У Феди родился очередной ребенок. Четвертый. Мальчик. У него уже были Леша, Миша и Коля. Четвертого, если пацан, Федя обещал назвать как меня — Ромкой.
Батя налил по стопочке, мы выпили, закусили холодными помидорами и сайрой прямо из банки, потом снова выпили, батя удивился, что я не морщусь, и неодобрительно буркнул:
— Ну знаешь… Тогда уж и закуривай.
Потихоньку я курил сигареты, и сейчас у меня в кармане была пачка «Шипки», но я закурил вместе с батей его «Беломор».
— Так что ты дальше думаешь делать? — спросил батя.
Об этом уже давно велись разговоры в нашей семье. Мама считала, что я должен идти в военное училище. Армия меня обломает. Федя решил, что мне нужно поступать в медицинский институт, потому что у него там связи. Мой друг по мотоклубу Николай уверял, что, если я поступлю в автодорожный, мне там цены не будет.
А я — не знал.
— Ты Докошенко знаешь? — спросил батя.
— Знаю.
Докошенко наш сосед по дому, этажом выше живет. Молодой инженер. На одном заводе с батей работает.
— Но того, какой он инженер, ты не знаешь, — продолжал батя. — А он хороший инженер. Перспективный. Мастером работает. И дело понимает. А сколько он получает, знаешь?
Я не знал, сколько получает Докошенко.
— Девяносто восемь. А сколько я получаю?
Это я знал. Батя получал почти в три раза больше.
— То-то и оно. И я тебе так советую — иди к нам на завод. Осмотришься, поработаешь. А учиться можно заочно.
Мне представился магазин спорттоваров, сколоченные из досок ящики, скрывающие новенькие красные мотоциклы «Ява-350». И продавец вместе со мной выдергивает ломиком гвозди из ящика. Я вывожу мотоцикл на улицу.
— Хорошо, — ответил я. — Я и сам думал.
— Мотоцикл купишь, — сказал батя.
Я посмотрел на него сердито. Я не люблю, когда догадываются о моих мыслях.
Говорят, наше время — время высоких скоростей. Только кто их ощущает? В реактивном самолете совсем не чувствуешь движения. Сидишь в кресле, а под тобой медленно движутся облака. В просветы между облаками земля проглядывает. Я летел на ТУ из Киева в Москву.
Поезд? Квартира на колесах. Нет даже того ритмичного постукивания на стыках рельсов, которое так мне нравилось, когда я ездил на поезде в детстве. Теперь укладывают бесстыковые рельсы, а на вагоны ставятся какие-то новые подшипники и амортизаторы, так что вроде и не едешь.
Автомашина? Я обкатывал Федину «Волгу». Из-за ограничителя больше шестидесяти при обкатке не выжмешь. Так вот, при шестидесяти километрах в час кажется, что твоя автомашина ползет как черепаха. Грузовики обгоняют.
Только мотоцикл. Только мотоцикл дает человеку настоящее ощущение скорости. Ты близко к земле, и дорога летит под тобой, и ветер бьет в лицо, и шмель, как пуля, врезается в прозрачный щиток. Мотоцикл — вот единственное средство ощутить настоящую скорость конца двадцатого столетия.
Когда я с кем-нибудь знакомлюсь, я стараюсь не называть своей фамилии. Для знакомства с девушками я даже придумал такую формулу: «Роман, сын Алексеев». Звучит привлекательно, непонятно и архаично. Дело в том, что наши предки — запорожские казаки — оставили нам смешную фамилию. Пузо. Роман Пузо. С такой фамилией нельзя поступать ни в театральный, ни в художественный институт. Артист Роман Пузо. Художник Роман Пузо. Помрешь со смеху.
В Ленинграде у меня родной дядя. Он известный человек. В День Военно-Морского Флота его всегда в газетах упоминают. Вице-адмирал Михаил Иванович Пазов. Так вот у него фамилия не Пузо, а Пазов. Это он еще в молодости так переименовался.
Моего старшего брата Федю называют на французский лад: профессор Пузо.
Но, когда я пришел на завод, фамилия Пузо никого не удивила, ни у кого не вызвала улыбки. Даже наоборот — на меня смотрели не без уважения. На заводе она давно известна. Это фамилия моего отца, авторитетнейшего слесаря-наладчика.
Так вот у нас такая семья: отец рабочий, а дядя вице-адмирал. Я токарь, а мой старший брат Федя — профессор, доктор медицинских наук. Лечиться, правда, мы стараемся не у него. Если уж кто заболеет — приглашаем участкового врача. С Федей всегда какая-то чепуха получается. Заболела недавно у наших соседей бабка — Мария Афанасьевна. Попросила: позовите Федю. Позвали. Он осмотрел ее, протер очки и говорит:
— Простудились вы, Мария Афанасьевна. Нужно будет этазол принимать. Я сейчас выпишу.
Клава, невестка Марии Афанасьевны, продавщица из нашего «Гастронома», сразу же вмешалась:
— У мамы от этазола крапивница по всему телу. Может, лучше сульфадимезин?
— Можно и сульфадимезин, — согласился Федя. — И банки неплохо бы.
— От банок у меня сердце болит, — сказала старуха. — А горчичники можно?
— Конечно, конечно, — подхватил Федя. — Очень хорошо горчичники.
— А может, ей пенициллин нужен, уколы? — спросила Клава.
— Не помешает, — сказал Федя. — Сейчас я напишу, пусть сделают уколы.
Нет у него той авторитетности, с которой разговаривают обыкновенные участковые врачи. Может, правда, когда какое-нибудь серьезное заболевание, он не соглашается с тем, что ему подсказывают. Может, в таких случаях он говорит что-то определенное. У нас как-то никто всерьез не болел. Но для обычных случаев вроде гриппа он совсем не подходит — только авторитет медицины подрывает своей покладистостью.
