Нодар Джин - Я есть кто Я есть
Те, кого зовут сегодня евреями, есть прежде всего потомки людей, заключивших беспрецедентно дерзкий и всеобъемлющий договор с Богом. Не земля или язык, не обычай или совместная жизнь, но договор, — вот что лежит в основе еврейской национальности, вот что отличает еврейство от любой другой нации, и вот, наконец, что делает его больше, чем нация. Недаром ведь племенному имени «еврей», определяющему его местожительство, но придуманному неевреями («эбер» — «другая», та сторона Евфрата), Библия предпочитает функциональное «Израиль»: «иш раах эль», т. е. «человек, видящий Бога». Ни один другой народ не подбирал себе названия по принципу своего назначения на земле, так же как ни одно иное племя не связывало свое имя с представлением о неземном.
Между тем, если и допустимо недопонимать историю избрания пришлыми из-за Евфрата скотоводами предельно изощренного способа национальной самоорганизации, т. е. историю решения евреев стать Израилем, — то в нескончаемости Израиля нет ничего непостижимого. Своей вечностью «Дом Израилев» обязан тому, что в каждом отдельном поколении каждый отдельный еврей, — кем бы он ни был и как бы мало не задумывался о своем еврействе, догадывается он об этом или нет, — лично и на свой собственный лад обновляет все тот же заповедный договор, о котором он вполне может и не знать, но который неизменно причащает его к Израилю Погубивший богов иных племен, договор Израиля с Богом был воспринят как сектантский заговор, хотя в договоре Бог обещает спасение всем, а не одним евреям. С тех самых дней человек, рожденный евреем, воспринимается как заговорщик и чужак. С тех самых дней народ Христа стал, по словам философа, Христом среди народов, — одиноким в апостольстве и мученичестве, и, кстати, с тех самых дней антисемиты всех племен «успешно» доказывают, что Христа, еврея этого, не было, но распяли его евреи.
Рано или поздно каждый еврей испытывает на себе, что неевреи относятся к нему не просто: не так, как если бы он не принадлежал к Израилю. Одни относятся с презрением, другие — с уважением, третьи — с деланным равнодушием, но все непременно как-то относятся. Его еврейство воспринимается неотъемлемой частью его существа; он — не просто человек в глазах мира, он — человек-еврей. И вот психологическое осознание этого факта каждым человеком-евреем есть не что иное как его собственно-личное обновление договора, причащающего его к Израилю, независимо — рад он тому или нет.
Итак, не человек, т. е. не просто человек, а человек-еврей.
Как всякий человек, он одержим страхом неизбежного конца, и как еврей, — страхом отверженности и одиночества. Эти условия определяют самобытность еврейского духа с его традиционными и неожиданными чертами. Как всякий человек, человек-еврей преодолевает трагедию конца самим процессом жизни, порождающим то, что называют культурой со всеми теми ее противоречиями, которые отражают противоречивость человеческого отношения к неизбежности конца. Однако в дополнение он является еще и евреем, преодолевающим трагедию своего изгойства в тех разных формах, которые отражают его отношение к своему отшельническому положению. Один полюс — бегство от Дома Израилева к «нормальным людям», с характерным трагикомическим рвением при демонстрации своей «нормальности». Другой — упоение собственной «ненормальностью», с характерной же трагикомической изощренностью при бравировании своей «избранностью».
Оба этих состояния — бегство от себя и самоизоляция, как и вся гамма переходов от одного к другому, являются универсально человеческими ситуациями: еврейский дух оказывается интенсивной формой мирового духа. Израиль — как все народы, только немножко больше, говорит пословица, подразумевая, очевидно, то, что он «первым предчувствует вселенское горе или вселенскую радость».
И этому не может быть конца, ибо это — продолжение ситуации, не знающей конца; ситуации превращения рожденного евреем человека в человека-еврея; ситуация, где единоборство человека-еврея с порядком вещей есть единоборство всякого иного человека, «только немножко больше».
Вот почему нет и парадокса в том, что дух Израиля, дух самобытного и обособленного царства, основанного на договоре с Богом, есть дух всечеловеческий; в том, что еврейская улица находится в самом центре людского мира. После этого должно быть ясно, что как непостижимо трудно определять дух всего человечества, так недопустимо сводить противоречивый дух Израиля к каким-либо «традиционным» или «неожиданным» признакам.
Еврейские ценности становились достоянием всего мира слишком быстро, чтобы оставаться столь же характерными для евреев, сколь характерен, скажем, для зулусов приветственный плевок в лицо. Вот, наконец, почему постижение еврейского духа, неопределяемого, а, значит, неистребимого, — есть постижение Духа вселенского. Кто-то шутил, что противоречия мировой культуры, да и вся ее история — это негласный спор между четырьмя последовательно жившими еврейскими мудрецами: законодатель Моисей считал, что главное — мозг, Христос, провозвестник любви, — сердце, экономист Маркс — желудок, а психолог Фрейд пошел, дескать, ниже. Летопись культурных ориентаций человечества действительно может навести зубоскала на эту шутку. Но если уж в этом же пересмешливом тоне определять современный еврейский дух, то следовало бы добавить, что, видимо, неспроста на смену этим четырем мудрецам Израиля пришел пятый — Эйнштейн, заключивший «в смятении»: все едино в своей относительности… Да, быть может, синтетичность и соотнесенность всех открытых ценностей и определяет неопределяемую сущность еврейского духа, этой квинтэссенции нынешнего мира, неуловимой, как неуловим рассудком смысл существования.
«Я Есть Кто Я Есть», — сказал Бог озадаченному Им Израилю. Не этими ли словами отвечает и сам Израиль озадаченному им миру? Не сводятся ли откровения еврейского духа к тому, что неуловимый смысл существования, если и не заключается в самом существовании, то постигается только через него?
БИБЛЕЙСКИЙ ПЕРИОД
ВВЕДЕНИЕ
Дух Израиля, как дух любого народа, определяется его историей. История любого народа — это то, что происходит с ним на земле, а происходит с ним почти то же самое, что происходит с отдельным человеком, одержимым, как правило, инстинктом выживания и самоутверждения. Эти инстинкты выражаются в тщетной мечте о бессмертии. Конец каждой судьбы — смерть, и в этой мере все на свете судьбы однообразны.
Необычная судьба еврейского народа, нескончаемость его истории определяется тем, что земные инстинкты выживания и самоутверждения, роднящие его со всеми племенами прошлого и настоящего, оказались помножены на ту особую силу, истоки которой лежат если не по другую сторону бытия, то, по крайней мере, Далеко за пределами земной суеты. Имя этой силе — страстная и неизменная вера в ряд интеллектуальных и поэтических символов, которые не объяснть условиями и целесообразностями земного существования и которые представлены в Библии.
Быть может, самое удивительное в Библии — это неотделенность того, что порождено землей и обусловлено конкретным временем от того, что стоит над временем и трудно объяснять фактами человеческой реальности, почему, кстати, многие считают Библию откровением непостижимого нашим разумом существа. Тем не менее, каким неземным не было бы происхождение библейских символов, бесспорно одно: сама эта книга создана на земле, в реальной среде одного из населяющих ее народов, — евреями; и книга эта, ставшая «портативной родиной» этого народа, определяла и определяет его историю. Не столько Палестина и неукротимое стремление к ее земле составляли для евреев таинственное «чувство дома», сколько Библия. А поскольку это так, постольку дух евреев, как дух ни одного иного народа, определяется совершенно уникальным, одновременно земным и сверхъестественным, миром Библии.
Стремление к жизни, к справедливости и к праведности, — вот что связывает между собой все 24 книги, вошедшие в канонический состав Библии и представляющие собой подчас хаотическое сплетение созданных в разное время легенд, декретов, хроник, видений и сентенций. Созданная, когда люди не практиковали еще губительного различения разума и чувства, пользы и красоты, веры и знания, Библия — это жизнеутверждающий проект лучшего и, увы, нереального мира, в котором человек воспримет весь мир вокруг себя и себя в мире как целое. Кто-то высказал мысль, что каждый народ должен бы вести летопись своей цивилизации с момента, когда он перевел Библию на родной язык. Бесспорно другое: если человечеству и суждено когда-нибудь вступить в эпоху, адекватную его самым дерзким мечтаниям, произойдет это только после того, как уникальный дух Библии будет переведен на неповторимый язык духа каждого из народов и людей.
