Марина Юденич - Я отворил пред тобою дверь…
Сестра моя, иногда еще остававшаяся у меня ночевать, все еще опасалась, наивная, что я опять как в первые дни попытаюсь что-нибудь сотворить с собой и ночью несколько раз подходила к моей кровати, чутко прислушиваясь к дыханию Заслышав ее легкие крадущиеся шаги, я шепотом, чтобы не напугать, сказала ей.
— Не бойся, я ничего больше не буду с собой делать.
— Почему? — она все-таки не ожидала того, что я заговорю с ней и вопрос прозвучал совершенно искренне Ей да и многим другим, наблюдавшим мои страдания действительно было непонятно почему я не предпринимаю более решительных усилий, чтобы покинуть этот мир, тем самым положив им конец.
— Я сама умру — ответила я, и видит Бог, это было правдой По крайней мере в тот момент я уже была в это абсолютно уверена Она не поняла, конечно, приняв за очередную болезненную блажь.
— Не говори глупостей Хочешь, я посижу с тобой? — Я не хотела И она, поцеловав меня, ушла к себе в комнату, так ничего не понимая Жалея меня и тяготясь мною, одновременно.
Мне оставалось только ждать И я ждала.
— Поступок великого герцога необъясним и сегодня Это странно, поскольку свидетельств о его жизни, характере, склонностях существует достаточно и, если бы вы учились на факультете психологии, то без труда воссоздали бы то, что психологи именуют психологическим типом. Так вот подобный поступок в рамки этого психологического типа никак не укладывается Возможно психологи смогли бы и предположить, чем он был продиктован Но мы с вами посвятили себя науке, которая сослагательного наклонения не терпит, а к предположениям относится, мягко говоря, без особого энтузиазма Посему знак вопроса в конце этого эпизода жизни великого герцога останется, видимо, уже навсегда Доподлинно известно лишь то, что он отдал приказ публично казнить… труп Несчастная женщина, схваченная по его приказу, обвиненная в колдовстве и приговоренная к сожжению, умерла накануне казни, не выдержав пыток, которым ее подвергали Тем не менее весь ритуал сожжения был исполнен Иными словами, мертвое тело было предано огню на центральной площади города при огромном стечении народа.
Он был почти уверен — время лекции истекло ужу минут пятнадцать назад, в аудитории висела однако тишина, внимание. расслабленных и непоседливых обычно, особенно к окончанию «пары» студентов сейчас было сосредоточено настолько, что он почти физически ощущал его сгусток, расползающийся в душном пространстве маленькой аудитории Раньше он радовался и удивлялся этому каждый раз, словно получая в этом напряженном внимании, подпитку собственной и без того впрочем, как казалось тогда, неугасаемой страсти Он настолько упивался ею в ту пору своей жизни и так любил эту сгустившуюся тишину, что однажды даже, подвыпив, совершенно по-мальчишески похвастался ею одному из коллег:.
— А что, собственно, так тебя умиляет, старик? — не преминул тот незамедлительно окатить его ушатом холодной воды Русская (в ту пору именовавшая себя советской) интеллигенция не терпит радости ближнего — Ты им вместо обычного нашего занудства излагаешь какой-то полудетективный, полу — мистический сюжетец…
Он не обиделся Собственно, он почти не обратил внимания на эту злобную реплику коллеги И возражать не стал А мог бы. Достаточно было бы заметить, что в истории огромное количество не полу — , а чистейшей воды детективных и мистических и любовных, и всяких прочих захватывающих сюжетов и сюжетцев и читает он свои лекции одинаково — артистично и слегка пафосно ( об этом не то что на факультете, во всем университете ходили легенды), но лишь когда звучит эта история повисает в аудитории такая тишина.
Но время шло и страсть его, как и всякая другая (правы тысячу раз, черт бы их побрал, скептики! ) поостыла, осталось теперь лишь стойкое, скорее привычное, увлечение, которое давало основание коллегам с должным пиететом объявлять его крупнейшим исследователем определенного периода средневековой истории Западной Европы Остались в прошлом кандидатская диссертация, десятки монографий, многочисленные газетные публикации, выступления на радио и в телевидении, и даже сценарий художественного фильма, в котором он значился консультантом. И страсть, заставляющая гулко биться сердце и исполненное восторженной тревоги ощущение, что где-то не следующей странице старинного манускрипта или монастырской рукописи, ему откроется тайна Этого не случилось.
— Время наше, однако истекло, и этим неразрешимым вопросом я позволю себе завершить повествование об самом загадочном эпизоде в славной биографии великого герцога, философа и воина, жестокого феодала и утонченного поэта Вы свободны, господа вольные студенты.
Аудитория вздохнула разочарованно.
— А может он ее любил? — кудрявой рыжей толстушке не хотелось расставаться со сказкой В жизни ее явно не ждало ничего романтического.
— Может. Но исторически достоверные подтверждения этого факта отсутствуют — улыбка его была грустно-ироничной Он даже красиво развел руками Аудитория вернулась в свое обычное состояние — ответом на детский вопрос было ржание и шквал уничтожающих реплик Толстушка покраснела до слез и взглянула на него с надеждой.
Ну нет, милая, — ответил он про себя Влюбленные студентки в разное время попортили ему немало крови, — выкарабкивайся самостоятельно. Учись, — он перекинул плащ через плечо и легко подхватив некогда изящный, а теперь весьма потертый кожаный портфель, стремительно скрылся за дверью, опережая хлынувший между рядами поток студентов.
Университетский сквер встретил его холодной пеленой мелкого, почти неощутимого поначалу дождя и тумана, казалось влажная пелена заполнила собой все земное пространство, фонари светили тускло, а контуры домов и машин угадывались еле-еле Он поспешил к своей машине — старенькой уже «девятке», некогда пижонистой, а теперь прямо-таки сиротской на фоне расплодившегося ныне поголовья роскошных иномарок.
— Как и я, — подумал он прогревая двигатель и тщетно пытаясь согреться, — Университетская звезда, пижон и плейбой, ныне — почти пожилой мужчинка на раздолбанной тачке, в стоптанных ботинках, доживающий свой век в однокомнатной, давно требующей ремонта квартире, доставшейся ему после развода с последней из трех его бывших жен.
Двигатель наконец счел себя достаточно обогретым и на всякий случай пару раз чихнув, заурчал вполне добродушно. Он долго аккуратно выезжал со стоянки — в сплошном тумане, сочащимся мелкой водяной пылью легко было задеть кого-нибудь, а еще опаснее что-нибудь — с надменной мерседесовской звездой или бээмвешной шахматкой на капоте Обошлось И только вырулив в полноводный поток Охотного ряда, он расслабился и сознание привычно заработало в двух направлениях — одна часть внимательно отслеживала ситуацию на дороге, готовая в любую минуту к принятию решения в экстремальной ситуации, друга же — плавно растеклась по неведомым никому пустынным тропинкам его размышлений и воспоминаний.
— А если он любил? — мысль эта принадлежала отнюдь не «химической» толстушке — он обращался к ней множество раз, собственно он почти уверен, что любовная составляющая была серьезной если не основной частью этой истории, но исторических подтверждений этому почти не обнаружилось Доподлинно было известно лишь то, что великий герцог некоторое время состоял в любовной связи с знаменитой и прекрасной аристократкой, княгиней Да-да, княгиней. Странность истории этой состояла еще и в том, что пыткам и варварской казни была предана отнюдь не простая крестьянка, что было не редкость в ту пору Речь шла о женщине принадлежащей к одному из древнейших родов государства — история подобных прецедентов почти не знала Герцог, бесспорно, слыл и был великим Дон Жуаном, список жертв его мимолетных страстей и страстишек исчислялся сотнями, но не с одной из них он не обошелся так жестоко К тому же, к моменту, когда карающая десница великого и могучего властелина нежданно распростерлась над несчастной, связь их оставалась уже в далеком прошлом, и времени с тех пор минуло столько, что герцог успел весьма успешно и как утверждают источники по неземной любви жениться и овдоветь Нет, поступок великого был необъясним, вернее объяснений ему находилось великое множество, но не одно из них не находило достоверного подтверждения Посему это была тайна И она долгое время мучительно выжигала его мозг и душу, заслоняя собой саму его жизнь, временами буйную и веселую, временам плавную до скуки, временами тревожную и даже отвратительную какими-то своими мерзкими событиями, но в целом вполне успешную и имеющую все основания быть счастливой, жизнь преуспевающего ученого-историка и вполне симпатичного парня — москвича образца середины семидесятых годов Теперь он постарел, и как за глаза поговаривали знакомые «сильно сдал».
