Никколо Амманити - Как велит бог

В конце концов история увлекла Рино, и он за этим делом прикончил бутылку граппы.

В доме рекламщика мымру из Калабрии все невзлюбили, потому что она не выпускала из рук жидкость для мойки стекол, и стоило тебе присесть на диван, как она начинала причитать, что ты ей все подушки замусолишь. Уже через день ее шпыняли, как чернокожую прислугу, а она и довольна.

Рино больше интересовало, как шли дела в Козенце [1]. Кузовщик носился с фифой, словно это была леди Диана. Рино надеялся, что кузовщик на дурачка все же подкатит к потаскухе и вставит ей по самое не могу. Хоть она и строила из себя всю такую утонченную, было ясно, что у самой просто свербит.

— Иди сюда, сука! Я тебе покажу, как это делают в доме Дзены! — заорал Рино, запустив банкой в телевизор.

Он прекрасно знал, что все это подстроено, что вся эта история такая же настоящая, как сумочки, которые негры толкают у дверей универмагов.

Потом он ненадолго заснул. Проснулся с ощущением, что во рту у него лежит дохлая жаба. Виски раскалывались от боли.

Он порыскал по дому, ища что-нибудь выпить, чтобы затихла боль.

Наконец, в самой глубине кухонного шкафчика, он отыскал запыленную бутыль с грушей в граппе. Бог его знает, сколько она там простояла. Жидкости внутри уже почти не осталось, но сама груша на вид была еще вполне себе сочная. Он разбил бутылку о раковину и, согнувшись над столом, начал обсасывать грушу. Тут его ухо резанул собачий лай. Псина никак не могла успокоиться. Он не сразу сообразил, что это ублюдок с мебельной фабрики Кастардина. Днем он тихо сидел себе в будке, а ночью принимался лаять и не замолкал до самой зари.

Возможно, старик Кастардин даже не догадывался об этом. По окончании рабочего дня он садился в свой огромный, как катафалк, "БМВ" и ехал в клуб просаживать деньги в покер. В городке говорили, что он настоящий игрок, старой закалки, из тех, кто умеет проигрывать.

Это означало, что проигрывал он молча, не раскрывая рта.

Таким манером он с достоинством проматывал деньги, которые наваривал на своей картонной мебели, а его проклятый пес разорялся всю ночь напролет.

Скажи ему кто-нибудь об этом, он, со своим старомодным достоинством, ответил бы, что там вокруг одни ангары. И вообще, кому мешает собака, которая просто выполняет свой долг? Рино готов был дать на отсечение руку и обе ноги, что этому игроку старой закалки даже не закралась в голову мысль о том, что в нескольких сотнях метрах от фабрики стоит дом, в котором спит ребенок.

Ребенок, которому утром в школу.

"Вот и отлично, — сказал себе Рино Дзена, доставая из ящика пистолет, — завтра у тебя будет шанс продемонстрировать всему миру свою безграничную выдержку, когда найдешь любимого пса с дыркой в черепе".

Кристиано решил пробираться к мебельной фабрике огородами. Хотя шоссе занесено снегом, все же кто-нибудь мог и проехать.

За дом свет от фонаря не доходил, и здесь была полная темень. Луч фонарика осветил перекошенную морду "Рено- 5", бетономешалку, излохмаченные останки надувного бассейна, пластмассовый стул, сухой скелет яблони и двухметровую ограду.

Кристиано выскочил на улицу, не успев помочиться. Можно было справить нужду прямо здесь, но он решил, что лучше не надо, слишком холодно, сперва надо покончить с этой историей.

Он придвинул стул к ограде, залез на него, зажал в зубах фонарик, вцепился пальцами в сетку и подтянулся. Перебросил ногу на ту сторону, но внизу штанина зацепилась за проволоку. Попробовал отцепиться — не получалось. В конце концов он бросил фонарь на землю и спрыгнул вниз, услышав треск рвущейся ткани и ощутив боль в ноге.

Он лежал на спине в мокрой траве, по лицу стекал тающий снег. Потом он поднялся на ноги и просунул руку в образовавшуюся в пижаме большую дыру. На внутренней стороне бедра была длинная царапина, не такая глубокая, чтобы шла кровь. Пистолет по-прежнему оттягивал трусы.

Кристиано подобрал фонарик и начал пробираться через колючий кустарник вдоль заводских заборов, то и дело увязая в грязи.

Он брел по краю распаханного поля, которое днем тянулось до самого горизонта. Вдалеке виднелись (когда не было тумана, но зимой туман был всегда) серые кроны деревьев, растущих вдоль насыпи у реки.

Если не считать собачьего лая и собственного тяжелого дыхания, тишина была полной.

На том берегу вдали светились слабые огни фабрик и мерцала желтыми точками электростанция.

Схваченные холодом пальцы начинали неметь, мороз поднимался по ногам и кусал за икры.

Вот дурак.

Рассердившись на отца, он впопыхах выскочил из дому и даже носки не надел. Снег падал ему на плечи, куртка начала промокать.

Черные контуры промышленных корпусов сменяли один другой. Кристиано прошел мимо склада сантехники. Унитазы. Кафельная плитка. Умывальники. Лес аккуратных штабелей вокруг здания. Затем магазин тракторов и сельскохозяйственной техники и задний фасад давно разорившейся заколоченной дискотеки.

"Все, сейчас описаюсь".

Кристиано погасил фонарик, переложил пистолет в карман куртки, спустил штаны и вытащил член.

От холода и страха бедняга окоченел. Стал похож на сосиску. Струя мочи расплавила снег, подняв с земли облачко едкого пара.

Стряхивая последние капли, он обратил внимание, что лай стал громче.

Следующей шла мебельная фабрика братьев Кастардин. Казалось, у пса в животе батарейки, он даже дыхание не переводил. Однако время от времени он переставал лаять и начинал выть, как шакал.

Кристиано включил фонарик и ускорил шаг. Прошло слишком много времени. Лысый наверняка уже рвет и мечет. Он так и видел, как тот носится по дому, будто лев в клетке.

Кристиано Дзена ошибался. Его отец в этот момент был в туалете. Застыл перед толчком, одной рукой опершись о стену, и смотрел на свое отражение в черной воде на дне унитаза.

Лицо у него стало каким-то одутловатым. Куда подевались скулы? Впалые щеки. Похож на китаезу. Ему всего тридцать шесть, а выглядит на все пятьдесят. За последнее время порядком прибавил в весе. У него не хватало смелости встать на весы, но он и так это знал. И живот округлился. Он продолжал выжимать гири и качать пресс на лавке, но этот бугор под грудными мышцами и не думал уходить.

Он все не мог решить, отлить ему или стравить.

В желудке у Рино скопилась дюжина банок пива, пол-литра граппы и заспиртованная груша.

Блевать Рино не любил. Но если опорожнить желудок, наверняка полегчает.

Между тем пес не унимался.

"Какого черта там делает Кристиано? А вдруг он не станет стрелять?"

Одна половина мозгов отвечала "нет", у его сына хватит духу уложить собаку. Другая половина не была в этом уверена. Кристиано еще совсем малявка, делает все, потому что боится отца. А когда делаешь что-то со страха, а не со злобы, нажать на курок не хватает духу.

Фонтан желтой кислой жижи без предупреждения плеснул изо рта. Рино успел наклониться к унитазу, но часть блевотины растеклась по полу.

Враз обессилев, он опустился на биде, посреди вони.

Вокруг все завертелось, как в стиральной машине, и тут Рино вспомнилось его детство. Тогда здесь и в помине не было ни мебельной фабрики Кастардинов, ни прочих корпусов. Шоссе в ту пору было узкое, с рядами тополей и зарослями травы по бокам, чуть пошире какой-нибудь проселочной дороги. Вокруг были одни поля.

Недалеко от места, где сейчас стоит их дом, располагался трактир "Радуга" — сельская харчевня, где подавали поленту [2] с козленком и речную рыбу. А ровно на месте мебельной фабрики Кастардинов был старинный дом — смахивавшая на казарму скучная коробка с черепичной крышей, большим гаражом и полным гусей и кур гумном. В нем жил Роберто Коломбо со своей семьей.

На большое дерево у дороги Роберто прибил вывеску:

АВТОМАСТЕРСКАЯ

ремонт грузовиков, тракторов, отечественных и иностранных автомобилей

На том же дереве висели качели, и Рино приходил сюда играть с дочкой Коломбо.

От их дома, стоявшего у реки, досюда полчаса ходьбы. В то время отмахать полчаса пешком было парой пустяков.

"Как ее звали? Альберта? Антония?"

Ему говорили, что она вышла замуж и живет в Милане.

Однажды, когда она качалась на качелях, а он старался разглядеть ее трусики, появился ее отец.

Сидя верхом на биде, Рино не смог удержаться от улыбки.

За всю свою жизнь он ни разу не видел Роберто Коломбо иначе как в синем рабочем комбинезоне, с красным платком на шее и в жутких мокасинах из плетеной кожи. Сам он был коренастый и низкорослый, а стекла в очках были такие толстые, что глаза казались двумя маленькими точками.

— Сколько тебе лет, пацан?

— Одиннадцать.

— Одиннадцать, а ты все играешься, как сопляк? У тебя отец умер, а ты только и способен, что стоять и пялиться на трусы моей дочери! — Как ему удалось его засечь, было полной загадкой, учитывая, что у Коломбо оба глаза почти не видели.