Валерий Петрухин - Методика обучения сольному пению
Зачем сейчас я шел к дому Нилиных? Он приближался ко мне с каждым шагом, хитровато поглядывающий широкими окнами из-за зелени сада. Чтобы подняться на крыльцо, надо было пересчитать десяток ступенек, и когда я приходил, бывало, к Тоне, то мы с ней долго и терпеливо спускали по этим ступенькам девяностопятилетнюю бабку Нилиху, свинцово-неповоротливую, вечно недовольную тем, как ее выводят гулять, и в упор рассматривающую меня ехидными бодрыми глазами.
«Пройду мимо, — решил я. — А что тут такого: иду на речку. И все. Никаких проблем».
Но мимо не прошел. Я все-таки остановился около крыльца, потому что увидел: дверь открыта, и Тоня моет полы в сенях.
Поймал себя на мысли: топай-ка ты, брат, дальше, а то подумает еще, что специально пришел, чтобы ее увидеть. Но поступил иначе: стал подниматься по широким ступенькам.
— Привет, — сказал я, встретившись взглядом с Тоней.
— Здравствуй, Антон, — ответила она и деловито отжала тряпку над ведром, как бы нисколько не удивившись моему визиту, будто ждала меня.
Я же с обостренным интересом, словно стараясь запомнить навек, продолжал разглядывать девичье лицо с суховатой блеклой кожей. Размытые веснушки на переносице и крыльях слабого пугливого носика, впалые щеки придавали лицу, вкупе с еле-еле розовевшими и совсем неприметными губами, какую-то незавершенность.
«Девчонка как девчонка, — подумал я. — Притом некрасивая».
— Убираемся? — поинтересовался я.
— Ага. Надо, — ответила Тоня. — Ты на речку, что ли?
— На речку, — небрежно подтвердил я. — Перед отъездом искупаться хочу, а то в городе, говорят, задохнуться можно от жары.
— Я слышала, ты в университет поступать будешь?
Тоня развернула тряпку и несколько раз ее встряхнула, как бы говоря: вот ты тут стоишь, а мне дела надо делать. — Я понял намек, но почему-то уходить не хотелось. Ну зачем я унижаюсь, мелькнуло, но я продолжал в том же небрежном тоне:
— Да, попробую, что получится. Попытка — не пытка, как говорится…
— А как же военное училище?
Ишь ты, запомнила. Да, в восьмом классе я мечтал стать военным и говорил ей об этом. Но потом дядя, он оставался на сверхсрочный, порассказал кое о чем, да я и сам стал понимать, что это не по мне.
— Детские мечты, — буркнул я. — А ты куда надумала, в радиотехнический?
— Кто знает… — протянула вяло Тоня и хлопнула себя тряпкой по мокрой красной коленке. Потом посмотрела на меня в упор родниковой чистоты глазами и неожиданно спросила, не удержавшись от улыбки-воспоминания — Антон, ты не поможешь мне бабулю спустить на лавочку?
— Давай.
Тоня чуть задела меня плечом, открывая дверь в комнату, но даже не повернула головы, простоволосая, босая, с грязными коленками, в ситцевом полинялом платьишке, из которого давным-давно выросла… Не замечала меня, не стыдилась, а ведь в незапамятные времена строго наказывала: «Ты рано не заходи, я полы буду мыть, после обеда, ладно?» Разноцветное воспоминание: на выпускном вечере она, поразив меня, пришла в кремовой шелковой кофточке, светло-голубых брюках, сияли бежевыми блестками туфли на высоких тонких каблуках…
Нилиха положила мне на плечо руку тяжеловеса; серые зрачки по привычке начали обследовать меня с головы; она что-то пробурчала осудительно, но, как всегда, я ничего толком не разобрал.
Напрягаясь и стараясь сходить со ступенек в такт, мы спустили ее на зеленую травку и устроили на скамеечке на излюбленном месте — под рябиной. Тоня принесла ей палку, похожую на царский посох.
— Спасибо, Антон, — проговорила Тоня и озабоченно посмотрела в глубину сеней. — Надо идти домывать. Счастливо, значит, тебе, ни пуха!
— К черту! — ответил я и проводил ее взглядом: она поднималась на крыльцо, белея подколенными ямками; я стоял, смотрел нахально и вспоминал, как неудобно было голове на острых коленных чашечках и звёзды косо, короткой трассирующей чертой резали черное августовское небо…
Назойливо лезли в глаза синие звезды цикория, спина ощущала упорный и почти обжигающий взгляд Нилихи.
Я поднял голову — и увидел, что иду снова к своему дому. Солнце раскаленной вспышкой ударило по глазам; я невольно зажмурил их и некоторое время шел вслепую, отгоняя от себя желание вот таким манером испытать судьбу: перейти дорогу. Услужливо сработало воображение: я увидел свое окровавленное тело, кувырком летящее по асфальту, пронзительный захлебывающийся крик Тони, скрежет тормозов; вот она бежит к дороге, падает, встает, снова бежит, в светлых глазах — ужас… И только Нилиха по-прежнему мертво сидит на своем троне, в ее глазах — насмешка: она все знала, все предвидела…
Но здравый смысл все же победил. Я открыл глаза. До кромки трассы оставалось два метра. Из-за поворота вылетела легковая машина. Через три секунды она пролетела мимо меня, ударная волна ветра хлестнула по щекам.
Весь день я прожил со смутой в душе. Когда солнце оказалось в зените и припекать стало так сильно, что рубашка становилась мокрой от испарений тела, я двинул на речку. Там увидел Пятака с ребятами. Они сидели на дне неглубокого песчаного котлована и резались в «козла»: Косырь, показывая обломки гнилых зубов, так и ел глазами партнера, по-видимому, подсказывая ему, с какой карты лучше всего зайти; Пончик, поджав ноги, как турок, от волнения то и дело сплевывал, а тощий Гном то вскакивал, то садился; Пятак полулежал, лениво глядел не на карты, а на зеленые речные волны, но глаза его все-таки немного косили в сторону чужих карт. Тут же гоношилась мелкота, поджидая, когда достанется окурок сигареты. Я подошел, поздоровался. Пятак лениво шевельнул круглыми желтыми глазами, выдавил из себя: «Здорово!», остальные буркнули что-то нечленораздельное.
Берег Мокши в этом месте выделялся пологим спуском, здесь стояли лодки; дно у берега, где была купальня, устилал ровный песок — в выходные жаркие дни здесь собиралась вся деревня.
Тяжелой свежестью окатила меня вода, я нырнул, с наслаждением погружаясь в холодные глубины. Долго под водой мне оставаться не удавалось, накатывалась паника: я боялся, что мне не хватит воздуха, чтобы добраться до поверхности и, как оглашенный, выскакивал из воды, судорожно хватая ртом воздух.
На середине реки я повернулся на спину. Если плыть в таком положении долго-долго, успокаивая дыхание, приноравливаясь к ритму взбегающих друг на друга волн и непрестанно смотреть в небо, то создается впечатление полного покоя. Будто легкая тень от облачка лежит на шелестящих, лепечущих что-то между собой волнах.
В таком бесчувственном забытьи течение реки могло унести далеко. Поэтому в скором времени я перевернулся на грудь и пошел саженками к берегу.
На него я выбрался приятно усталым; ребята решили размяться и гонялись друг за другом, мутя воду, а Пончик, вечно ему не везло, сидел на мелководье и со скорбно-несчастным лицом рассматривал ногу, которую порезал ракушкой. Рядом стоял четвероклассник Колька Головастик, никого и ничего на свете не боящийся, и с блаженным видом смолил окурок, подаренный ему расстроенным Пончиком.
Прежде чем улечься на песок, я бросил еще раз взгляд на ребят: Пятак довольно гоготал, оседлав, как коня, нерасчетливо вынырнувшего около него Косыря, который не на шутку захлебывался в мутной воде… «Мужские игры на открытом воздухе», — кажется, так назывался один из фильмов, шедших в нашем клубе.
Вечером первой с работы пришла мать. Наскоро перекусив и с привычной беззлобностью отругав меня за то, что бездельничаю и лодырничаю, вместо того чтобы повторять по истории «трудные места», она стала собирать в дорогу мои вещи. Еще раз заставила посмотреть: все ли необходимые документы я взял, ничего не забыл?
Бабушка, сурово поджав губы, сидела на своей кровати и молча, с философским спокойствием, наблюдала наши сборы.
Около восьми к нам пришли тетя Лариса, сестра матери, и еще одна бабушка, со стороны матери, Клава, начавшая тут же с порога давать советы: как вести себя в городе, с кем дружить, кого избегать, во сколько часов укладываться «баю-бай»…
Отец приехал, когда его уже не ждали. Мать, как только он вошел в дом, сразу недовольно заворчала: сын уезжает, а его носит неизвестно где. Отец не стал вступать в пререкания, поужинал, потом, минут пять послушав неумолчное стрекотание женщин, вышел на крыльцо покурить.
Мне эти наставления тоже порядком надоели, и я незаметно выскользнул из дома По давней привычке забрался в отцовский автобус, где так необыкновенно сладко пахло бензином.
На горизонте бурые облака затягивали последнюю малиновую полосочку заката. Около клуба уже загорелась на высоком столбе яркая лампочка под жестяным абажуром, из двери также сочился свет…
Я оказался невольным свидетелем, как на крыльце дома Нилиных показались две фигуры: одна Тонина, ну а вторая… легко можно было догадаться. Я опустил голову на руль, уперся лбом в руки, чтобы не видеть, как они в обнимку пойдут к клубу и… неожиданно просигналил.
