Макс Фрай - Одна и та же книга
Что именно про будильник? Говорю же, тебе это не надо. На том берегу можешь ставить будильник, хоть каждое утро, да хоть каждые полчаса, если приспичит.
Ну и мало ли, что отпуск. Подумаешь. Некоторые и в отпуске встают по будильнику, я точно знаю, мне Черная Эва рассказывала, она на том берегу, где ты поселился, всю жизнь проработала, в гостинице «Тихий Лев». Говорит, съедутся отдыхающие, ну, туристы, вроде тебя, казалось бы, какие у них могут быть дела, куда им спешить? А с шести утра трезвон начинается.
Ох, да нет же! Не выдумывай. Черная, потому что волосы у нее темные. А у меня есть еще одна знакомая Эва, блондинка, туфли для сна шьет и продает у Нового Моста, так вот эта Эва — Белая, чтобы не путать.
Ну как — что за туфли? — теплые, матерчатые, с такими, знаешь, специальными метками на подошвах, чтобы во сне не заблудиться и проснуться там где заснул, а не где попало, у нас все в таких спят… Да ты сам сходи к Новому Мосту, погляди, приценись, расспроси Эву, она поговорить любит, все тебе расскажет.
Нет. Эва не русалка. С чего бы мне с русалками дружить, я пока в своем уме.
Напрасно сомневаешься.
Да, так вот. Будильники. На том берегу можно ими пользоваться, сколько влезет, а на этом не стоит. Строго говоря, нельзя ни в коем случае, но у нас тут не любят открыто запрещать, считается, это грубость, дурной тон. Поэтому когда тебе говорят: «не стоит», — имей в виду, что подразумевается «ни в коем случае». Вот, да, это мало кто из приезжих понимает, а когда объясняешь, пропускают мимо ушей и вечно влипают в неприятности.
Нет, ну дались же тебе эти будильники! И кто меня вообще за язык тянул?
Ну ладно, ладно. Но ты же сейчас опять начнешь от меня шарахаться и глазами вращать, как будто я невесть что плету… Конечно, неприятно, а ты как думаешь? Любому неприятно, когда от него шарахаются.
Хорошо, смотри. Видишь, два холма? Считается, что под тем, который чуть ближе, спит Князь. Ну как — какой? Который наш город приду… тьфу, то есть, построил. Сперва во сне увидел, а наутро вспомнил во всех подробностях и построил — так, во всяком случае, в летописях записано. Но летописи наши — дело темное, потому что в одних документах действительно говорится, будто Князь проснулся, построил город, правил много лет, а потом умер, и его под холмом похоронили. А есть и такие свитки, где черным по белому написано, вернее, процарапано, что Князь с тех пор вообще не просыпался. Ну да, спит себе сладко и видит наш город во сне. Умные княжеские волхвы быстро смекнули, что город ему снится хороший, и в стратегически правильном месте, поэтому Князю лучше бы теперь вовсе не просыпаться. Ну и спрятали его в пещере под тем холмом, там тихо, спокойно, не шумит никто над ухом.
Как — и что? Ну ты даешь. Никто же не знает, какая из летописей правдивая. Историки, конечно, спорят. Вот сколько город стоит, примерно столько они и спорят, однако холм рыть и княжий гроб на свет вытаскивать даже самые упертые не решаются. Потому что всегда есть крошечное такое сомнение: а вдруг? Я имею в виду, а вдруг про сон — правда, и если Князь все-таки проснется, город исчезнет, и мы все вместе с ним?
Да нет, теперь-то никто в такие глупости особо не верит, но старинное «а вдруг?» все по привычке держат в уме. Поэтому лучше не рисковать, археологов к холму близко не подпускать, а продолжать теоретические споры, от них точно никакого вреда.
А три года назад мы выбрали нового мэра. Хороший такой мужик, молодой совсем — я имею в виду, для такой должности молодой — и правильно, ему пока все интересно, а это для города важно. Так вот, его дед по матери — историк, причем той школы, которая считает, что Князь все-таки спит и видит сон. И дед внука соответствующим образом накрутил. Так что не успел наш мэр вступить в должность, тут же появилось предписание: на этом берегу — никаких будильников. Вернее, не предписание, а «официальная просьба», так это у нас называется, я же говорю, тут прямые запреты считаются грубостью, и начальству приходится изворачиваться, чтобы никого не оскорбить.
Ну да, конечно смешно. Еще как! Когда вышли утренние газеты с новостью про будильники, мы тут в кафе от хохота под столы сползали, и не только мы. Но будильники все-таки попрятали, потому что одно дело — нарушить предписание и, в случае чего, заплатить штраф, а просьбу, пусть даже официальную не выполнить — некрасиво. Пожили немного без будильников, а потом как-то незаметно привыкли, что так надо, теперь даже волнуемся немного. Все гостиницы и пансионы, конечно, за рекой, но вдруг кто-нибудь из туристов снимет комнату на этом берегу, а хозяева забудут сказать ему про будильник? И что тогда?
Это, знаешь, такой хитрый момент: если очень долго исполнять ритуал, который искренне считаешь бессмысленным, со временем начинаешь думать, что ритуал этот нужен и даже важен, потому что — ну вот если я столько лет это делаю, значит без этого никак нельзя. Знакома тебе такая логика? Понимаешь, о чем я?
Хорошо, что ты хоть что-то понимаешь. Знал бы ты, как мне надоело — слова на ветер, вечно слова на ветер, ветер от моих слов уже тучен, как лебеди от булок, хоть на Рождество его режь, а я продолжаю его кормить, и конца этому не видно. Ну хоть сегодня будет у нашего ветра разгрузочный день, спасибо тебе.
Это как раз ничего. Ты молодец, слушаешь внимательно, верить не веришь, но запоминаешь, потом еще, небось, в тетрадку запишешь, чтобы, к примеру, приятелей дома насмешить, а мне все равно, главное, что на ус волей-неволей мотаешь, до первой русалки как-нибудь на одном любопытстве продержишься, а уж потом, когда поймешь, что к чему, вернешься, небось, расспрашивать, что тут да как. Может завтра же и вернешься. Или послезавтра, или через неделю. Кто тебя знает.
Конечно раскажу.
Да ну что ты, не выдумывай. Город как город. Таких больше нет, конечно, тут ты прав. Но только потому, что все города разные. Про любой можно сказать, что таких больше нет. Если я приеду туда, где ты живешь, мне наверное тоже многое покажется удивительным.
В таких случаях принято говорить: «тебе виднее», но поверь на слово, виднее все-таки мне. Всякий город — таинственное и удивительное место, но это мало кто замечает.
Ну как. У кого глаза открыты, а ушки на макушке, тот и замечает. Знание всегда награда за доверчивость и любопытство, иных доблестей не требуется. Когда человек хоть немного любопытен — вот как ты нынче утром — ему непременно достанется пригоршня новых сведений, по большей части забавных, но бесполезных… хотя, конечно, как поглядеть. Это как наш речной жемчуг, который русалки со дна таскают, невелико богатство, а все же иметь его куда приятнее, чем не иметь.
Знакомая песня. Все говорят: «ни за что теперь не уеду», а у самих куплен заранее обратный билет. И все, конечно, уезжают, как миленькие, потому что ближе к сроку обратный билет начинает ныть в нагрудном кармане, а людям кажется, что это ноет сердце, никто этой муки не выдерживает, а билет выбросить не догадываются, да и жалко, наверное, он все-таки денег стоит. У тебя есть обратный билет?
Ну вот видишь.
Два пятьдесят с тебя за чай. Нет-нет, больше не возьму, и не уговаривай. Мало ли что в меню написано. Меню — для тех, кто не умеет слушать, я от них устаю, вот пусть и платят вдвойне.
Конечно иди. А если все-таки увидишь русалку, ни в коем случае не давай ей суши, а то полезет к тебе, дурочка, станет по утрам ракушки в постель таскать, а ты через месяц уедешь, и как она тогда?
Солнечный кофе
Покончив с последним клыком, Юль отходит на несколько шагов и внимательно оглядывает дело рук своих. Саблезубый снеговик с перекошенной от злобы физиономией возвышается над сияющими ядовитой цинковой белизной сугробами. На голове у чудища черное, нет, черное эмалированное ведро, в тонких ручках-веточках огромная коса — не то ржавая, не то окровавленная. Отличная вышла картинка. «Белая смерть» называется. Такую фиг продашь, конечно. Зато можно повесить над собственным, с позволения сказать, ложем. Или даже одром. А что, и повешу, думает Юль, пусть только просохнет. Буду любоваться перед сном. Ненависть согревает, в отличие от электрокамина, который только киловатты жрать горазд.
«Ненавижу зиму, — вслух говорит Юль. И с наслаждением повторяет по слогам: — Не-на-ви-жу!»
И зима отвечает тебе взаимностью, мрачно добавляет она уже про себя, разглядывая обветренные руки — сколько уже кремов и мазей перепробовала, сколько денег выкинула на этот сырой, промозглый ветер, никакого толку, хоть плачь. И в зеркало лучше не глядеть, потому что зимой там живет бледная мымра с тусклыми, как паутина волосами, потрескавшимися губами и вторым подбородком, наметившимся уже в декабре и изрядно с тех пор подросшим на сладких, жирных, горячих зимних харчах. Не Юль, а самая настоящая «поня Юлия» экая пакость.
Летом не так, и даже весной уже совсем другое дело. Каждый год в начале апреля Юль вылезает из тяжелого, толстого серо-бурого пуховика, как бабочка из кокона — еще блеклая, измятая, вялая, но уже живая и с крыльями, которые вот-вот раскроются, дайте только время, дайте дожить до первого жаркого дня, до первого сарафана, и голые плечи мгновенно станут бронзовыми, руки тонкими, глаза сияющими, а светло-русые волосы выгорят еще в мае, до цвета небеленого льна.
