Януш Вишневский - Неодолимое желание близости
Теперь я уверена, что не должна соглашаться на «хоть бы какого» мужчину. То, что я «неполноценная», вовсе не означает, что я хуже других. Вы описываете прекраснейшие истории любви людей, даже более «неполноценных», чем я. У меня всего-навсего ноги не совсем такие, как у других. Поэтому я не могу ходить так, как ходят остальные женщины.
Не знаю, зачем я прячу ноги под длинными платьями и юбками. Они такие же, как у всех женщин. Может, даже лучше. Я забочусь о них, как мать о новорожденном ребенке. Они просто не совсем здоровы. Когда я встаю, мне нужно вначале как бы «прислушаться» к своим ногам. Но ведь и вы постоянно прислушиваетесь к своему сердцу, правда?. Значит, оно тоже не совсем здорово. «Хромает», как мои ноги.
У нас с вами разные диагнозы. У вас — аритмия, у меня — спастичность. Сердце важнее, чем ноги, но хромоту, к сожалению, не скроешь. В особенности, если ты женщина.
Вы заметили этих типов у барной стойки? Они жадно вперились в мою грудь. И скорее всего, пытаются представить, какие у меня ноги. Для большинства мужчин женщина состоит исключительно из ног, заканчивающихся влагалищем, груди и губ. Через секунду я встану из-за столика, пройду в туалетную комнату, и они перестанут на меня глазеть. Это я гарантирую. Хотите, поспорим?
Пока, сосредоточившись на своих ногах, я буду медленно добираться до туалета, вы воочию увидите, как у них понизится уровень тестостерона, который сменит гормон сочувствия. Вы, возможно, даже знаете его название и структуру, не так ли?
Подобные мужчины меня не интересуют. Не для таких, как они, я ношу в кармане помаду. И не для них покупаю себе туфли. Знаете, что я получила в последний раз на именины от однокурсника? Он подарил мне безвкусные, совсем не пахнущие мечтой дешевые туфли на шпильках. Представьте себе, этот нахал сказал мне: «Я знаю, ты не сможешь в них ходить, но я бы очень хотел, чтобы ты их надела, когда ляжешь со мной в постель». Я выбросила его подарок в мусорное ведро.
Для моего мужчины у меня уже есть туфли — из зеленой, нежнейшей замши. Время от времени я прикасаюсь к ним и прижимаю к губам…
О грусти
Широкая асфальтовая аллея, покрытая подмерзшими лужами, ведет к воротам одного московского кладбища.
Снег припорошил монументальную красную звезду, приваренную к ржавому сооружению из стальных труб, венчающих ворота. По обе стороны от звезды висят огромные щиты с рекламой новейших моделей сотовых телефонов. Крикливые торговки в валенках и пестрых платках на головах пытаются навязать вам дешевые букеты пластмассовых цветов.
В стороне, у бетонного столба ворот, исчерченного граффити, я замечаю миниатюрную женщину. Слишком просторный черный плащ висит на ней мешком, седые, почти белые волосы затянуты в пучок. Она смотрит то на зажатую в руках фотографию, то на лица людей, проходящих мимо.
Я торопливо подхожу к женщине, робко протягиваю ей руку. Она крепко пожимает ее и долго всматривается мне в глаза. Потом улыбается. Мы молча входим на кладбище.
— Маша не любит, когда я плачу, — произносит она тихо и медленно, когда мы останавливаемся у гранитного надгробия. С овальной фотографии на коричневом камне улыбается молодая женщина. — Поэтому здесь я никогда не плачу, — добавляет она. — И во время похорон не плакала. Иначе она бы расстроилась. Знаете, Машенька вела себя как-то не по-русски, она никогда не показывала, что ей грустно. Так же, как ее бабушка, как отец, как я… Хотя было столько грустного…
Я встретил Марию немногим более года назад. Это была веселая, улыбчивая женщина. Сейчас ей было бы двадцать шесть.
В сентябре 2007 года я прилетел в Москву рассказывать о своих книгах. Впервые. Когда-то я полагал, что Советская Россия — это навечно, и я всегда успею в нее съездить. А потом, уже в новую Россию, с ее олигархами, для которых Эрмитаж — всего лишь «чистое и скромное место», меня не особенно тянуло.
Мария по поручению моего петербургского издательства организовала мне встречу с российскими читателями. Выпускница двух факультетов Московского университета, она знала три языка. Готовясь к моему приезду, читала польские книги, изучала историю Польши. Мы с ней так и не перешли на «ты».
Обращаясь к ней, я никогда не называл ее Машей, только Марией. Но вернувшись домой, воспоминал ее как очень близкого человека — теплого, заботливого и невероятно чуткого. Многие люди входят в нашу жизнь совершенно случайно. Кто-то на несколько дней, иные — на несколько часов. Лишь немногие остаются с нами навсегда. Нечасто, но такое бывает. И тогда мы начинаем думать, что их послала нам Судьба. С большой буквы.
Именно таким человеком была для меня Мария. Она старалась объяснить мне Россию — сегодняшнюю, шизофреническую, разрывающуюся между крайностями: испорченным, гнилым московским и петербургским декадансом и нищетой подмосковных деревень, где люди травятся тормозной жидкостью и бытовой химией.
Она убеждала меня, что нынешнюю Россию лучше описывает психоделический Достоевский, чем эпический Толстой. Оба говорят о русской тоске, которую принято заливать водкой, но каждый по-разному.
Мария считала, что в наше время Достоевский каждый день заканчивал бы попыткой самоубийства, а Толстого, будь он современным писателем, вообще бы никто не читал.
В декабре 2008 года я в очередной раз прилетел в Москву. В аэропорту искал глазами Марию. Но ее не было. И не могло быть. В мае она мчалась по московским улицам на мотоцикле с мужчиной, которого не любила, но от которого не могла избавиться, чтобы не ранить, и погибла в аварии.
— А вы знаете, что Маша писала стихи? И о вас тоже. И хранила ваши фотографии, — вывела меня из задумчивости женщина. — Она писала очень грустные стихи. Маша умела глубоко сопереживать. Всем и всему. Даже рыбам. Когда мы жили во Владивостоке, отец часто брал ее с собой на рыбалку. Когда отец не видел, Машенька доставала из ведра пойманных рыб и выпускала в прорубь. Он ни разу не пришел на это кладбище. Он слабый человек. Не видя ее могилы, ему проще верить, что, может быть, Маша когда-нибудь еще появится в его жизни… Мы с ним о ней не говорим. Мне это запрещено. Он оставил меня наедине с моей болью. Считает, что родители не должны жить дольше своих детей. И никогда не говорит о Маше в прошедшем времени. Мой муж — неумный человек, хотя и профессор университета. Вы часто пишете о смерти. И много. Слишком много. У вас что, есть русские корни? Еще вы много пишете о Боге. О том, что Он упрямо молчит. Вы думаете, у Бога есть основания молчать? Ведь Маша ничего плохого Ему не сделала. Ничего. Я перестала ходить в церковь. Не могу Ему это простить. Пока еще не могу. А знаете, Машенька ради вас учила польский язык… Она не хотела вас забывать. Не нужно плакать, пан Януш, не нужно…
Неодолимое желание близости
Когда меня спрашивают, чем занимаюсь, я отвечаю, что помогаю людям влюбиться. Пожалуй, я бы назвала это так. Хотя в последнее время уже не совсем уверена. По профессии я переводчик. Окончила университет в Санкт-Петербурге, защитила диссертацию по английской филологии в Екатеринбурге. Работаю в брачном агентстве в Великом Новгороде. Это небольшой, но древний город, расположенный недалеко от Петербурга, примерно в двухстах километрах по автостраде…
В мои обязанности входит перевод с русского на английский и наоборот писем, причем нередко с интимными подробностями.
В последнее время, правда, я ничего не перевожу. Пишу письма сама — от начала и до конца. Потому что женщин, которые к нам приходят, чувства уже не интересуют. Они хотят одного: выйти замуж и уехать отсюда как можно дальше. Но об этом нельзя писать сразу, вы же понимаете…
Сначала хоть немного сентиментальной чепухи, например, о «полном одиночестве и «неодолимом желании близости». Я говорю им об этом. И тогда женщины рассказывают свои истории, а я должна вжиться в них и почувствовать своими. И, изящно лукавя, все описать. Еще ни разу не было так, чтобы, слушая их, я не переживала то же, что пережили эти женщины.
С того момента, как пишу первое письмо от лица какой-нибудь из них, я начинаю жить ее жизнью. Начальник утверждает, что у меня «прекрасное сердце», и выдает мне самые большие премии. Но поверьте, я делаю это вовсе не ради премий!
He ради денег я беру их имена, вникаю в изуродованные судьбы, превращаюсь в дочь их родителей, сестру их братьев, а также обладательницу полуобнаженной груди и открытых ног на фотографиях, прикрепленных к письму. Порой я становлюсь матерью ребенка, который родился в браке — «к счастью, в прошлом», или вне брака — «как-то так, по глупости».
О детях они не умалчивают. Как правило. Но прежде всего я рассказываю о заветных мечтах, которых у них нет, а если даже есть, они не хотят или не умеют о них рассказать. Некоторые даже не хотят читать письма, написанные от их имени. Единственное, чего они хотят, — это прийти в один прекрасный день к нам в офис и узнать, что «он наконец созрел и прилетает в Санкт-Петербург или Москву».
