Франко Арминио - Открытки с того света
Я проходил тест на повышенную нагрузку. Врач сказал, что нужно еще покрутить педали.
На могильных досках таких, как я, изображают с длинными закрученными усами. Я даже не помню, как умер.
Это случилось в машине. Муж вез меня домой. В больнице ему сказали, что они уже ничего не могут сделать.
Все из-за коровы, стоявшей ночью посреди шоссе.
Я умер от старости, хоть был еще не очень старым. Мне было пятьдесят девять.
Когда мне сообщили, что у меня рак, я перестал выходить из дому. Я ездил на машине за город. Слегка откидывал сидение и опускал стекла, чтобы подышать воздухом.
Я не знаю точно, отчего умер. Врачи всё брали анализы, пытаясь понять, что у меня.
Мне всегда не везло. В день моих похорон все говорили о похоронах дочери аптекаря. Она умерла накануне.
Стоял январь. Была среда. В воздухе кружились редкие снежинки. Я только переговорил с мраморщиком Винченцо. У меня и в мыслях не было, что я вот-вот умру.
Обычно дома умирают в спальне или в ванной. Почти никогда не умирают на кухне. Редко когда умирают в гостиной. Я умер на балконе.
У меня было двое детей-подростков. Заболев, я понял, что моя болезнь не вызывает у них никакого сочувствия. Скорее доставляет неудобство, потому что у матери нет времени на пироги.
До меня уже умерло восемьдесят миллиардов человек.
Это произошло в больнице. Около двух часов дня. За окном светило яркое солнце. Больно не было. Я сделал вздох поглубже. И отчетливо понял, что он последний.
Я всегда был очень смирным. Я не должен был попасть под грузовик.
Я пошел в кузнечную мастерскую. Мы говорили о перилах. Как можно верить в бога, когда человек умирает, говоря о перилах?
Меня никто ни о чем не предупредил. Все пришлось делать самому: перестать двигаться, потерять дар речи, остыть, начать разлагаться.
Жена ждала от меня последнего слова, но я ничего не сказал. Я только открывал и закрывал рот.
Я умер в постели с женщиной. Мы познакомились за час до этого.
Меня нашли спустя три дня. Пожар потух. Я лежал на полу перед дверью. Я оставил после себя кучу денег. Не то чтобы я был прижимистым, просто не умел тратить. Я любил ездить в деревню, а в деревне ничего не продается.
Священник приходил много раз. Все было готово, но я никак не умирал. Временами я снова начинал есть и вставать. Так продолжалось с год. Раз двадцать меня соборовали, три раза сын приезжал из Швейцарии. Когда это действительно случилось, рядом никого не было.
Я был учителем начальной школы. На пенсии. Недавно я овдовел. И это все.
Жена все еще жалуется на врачей, не долечивших меня. Хотя я всегда считал себя неизлечимым. Даже когда Италия победила на чемпионате мира по футболу, даже когда я женился.
Я был весельчаком. Потом у меня погиб сын и выпали зубы. Об остальном лучше вообще не говорить.
Сумасшедший дом. Около пяти утра. Мой сосед все твердит: “Не умирай, не умирай, завтра к тебе приедет дочь, не умирай, погоди, она приедет, вот увидишь”.
В гроб мне положили много-много кукол. И на моей могильной плите полно игрушек. В день моего рождения мама покупает и приносит новую.
Я умер на стадионе. Моя команда выигрывала и нарочно тянула время, удерживая мяч в центре поля.
Мать умерла от ущемления грыжи. Отец — от укуса шершня. Я ждал чего угодно. В итоге все кончилось раком.
Я была хорошенькая. У меня был видный парень. Болезнь длилась долго. Казалось, я выздоравливаю. Потом снова становилось хуже. Он месяцами ждал момента, когда меня можно будет поцеловать.
Я потерял сознание. Механик Джерардо втащил меня в свою малолитражку и отвез в больницу. Помню, он без конца повторял: “Мадонна, мадонна, какое несчастье!”
Мои сестры помогали матери меня одевать. Потом явился отец. Он подошел ко мне совсем близко. Пока он смотрел на меня, мне захотелось ожить и обнять его хотя бы на миг.
В тот день, когда я умер, шел дождь. Это был день моего рождения. Было четыре часа дня, но уже стемнело. Мама плакала с таким чувством, что от ее плача раздвигались стены дома. Плач доходил до самых корней растений. Папино лицо в рамке тоже менялось. Его кожа становилась светлее.
У меня был цирроз печени, но дня за два до смерти я еще гулял в шарфе команды “Наполи”.
К пятидесяти годам у меня было лицо человека, который может умереть с минуты на минуту. Я умер в девяносто шесть, после долгой агонии.
В день, когда врач сказал, что у меня рак, я сбросил два килограмма. Я сбросил их, пока плакал.
Морфий усыплял боль, но не раздражение от всего того, что я видел. Меня раздражали даже ломтик ветчины на тарелке и бульканье закипающего кофе.
В некоторых случаях, в моем, например, смерть — это как последний штрих, вишенка на торте.
В день открытия сезона охоты кто-то принял меня за перепела.
Прежде чем выдать микстуру от кашля, в аптеке спрашивали, сухой у меня кашель или с мокротой. Врач, делавший мне компьютерную томографию, сказал, что у меня в легких пятно величиной с теннисный мяч.
Соседки приходили ко мне каждый вечер поболтать о том о сем или пожаловаться на мужей. Когда я умерла, соседки расстроились, потому что им не с кем стало проводить свободное время.
Я умер в семь утра. Надо же с чего-то начинать день.
Я повесился в тот день, когда врач сказал, что нужно провести дополнительное обследование. Все было ясно; оставалось найти в гараже веревку.
Днем я тачал башмаки, а вечером напивался. Я умер в метровом сугробе в ночь на 17 февраля, в двух шагах от дома.
Я заболел диабетом. Сначала он съел у меня ногу, потом — все остальное.
Я никогда не понимал тех, кто не боится смерти. Сейчас я понимаю их еще меньше.
Я все время думал, что у меня опасная болезнь. Врачи постоянно говорили, что у меня ничего нет. Теперь я бы как следует врезал каждому из них.
Все свое время я проводил на главной площади: то в баре посижу, то на скамейке. На мою могилу взяли как раз то фото, которое снял наш фотограф Федерико. В тот день я надел новые брюки.
Я жила в Цюрихе. В некрологе написали, что я вознеслась в дом Отца нашего. На деле я бросилась с шестого этажа.
Чему я всегда радовался, так это рождественскому вертепу. Каждый год он получался все наряднее. Я выставлял его перед дверью нашего дома. Дверь была постоянно открыта. Единственную комнату я разделил красно-белой лентой, как при ремонте дорог. Тех, кто останавливался полюбоваться вертепом, я угощал пивом. Я подробно рассказывал о папье-маше, мускусе, овечках, волхвах, реках, замках, пастухах и пастушках, пещерах, Младенце, путеводной звезде, электропроводке. Электропроводка была моей гордостью. Я умер один в рождественскую ночь, глядя на вертеп, сверкавший всеми огнями.
Мое тело напоминает горшок с землей. Сквозь черное и коричневое проглядывает моя голубая блузка.
День моих похорон был самым обыкновенным днем. И следующий день — тоже.
В определенный момент ты чувствуешь: что-то пошло не так. Все может начаться со слабого воспаления, легкого жжения.
Я всегда испытывал смутное беспокойство, будто в жизни я не на своем месте. Вот и после смерти я упокоился в могиле по соседству с моей.
Меня звали Альфредо. Я тридцать лет прожил в Германии. Потом вышел на пенсию и вернулся в родной городок. Я погиб в тот вечер, когда произошло землетрясение. Я сидел в баре. Человек, игравший со мной в карты, спасся.
Я упал перед холодильником. Меня нашла жена. Я закрыл лицо руками, словно стыдясь того, что со мной произошло.
В тот день около двух часов состоялся крестный ход. Я был среди тех, кто нес статую святого. Я вовремя не сменился. Мы шли сквозь густую толпу. Я хотел, чтобы все видели, как я вспотел и страдаю.
Из всего, что было на белом свете, мне не хватает только воздуха. Может, поэтому напоследок я попросил жену открыть окно.
Врач рекомендовал соблюдать диету, но я любил макароны с соусом. Каждый вечер мне готовили по триста граммов.
Я лежал на земле в моем винограднике. Я обращался к Богу, к Мадонне и ко всем святым. Я ждал помощи. Вместо этого пошел дождь.
Меня зовут Марио. Меня звали Марио и при жизни, но тогда мое имя для чего-то было нужно.
Я умер через пять минут после того, как меня похоронили.
Сейчас меня разбирает дурацкое любопытство. Вот бы узнать, сумел ли мой кузен Маурицио продать свой подержанный “фольскваген-гольф”, за который просил шесть миллионов лир.