Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
«Я буду непонятливым писателем, – отвечал я. – Таких, как я, много. Они будут меня читать и радоваться, что не одни. Другие тоже будут читать и радоваться, что не дураки. Не вижу проблемы».
«Вот и я о том же, – усмехалась Инна, – не видишь ты ничего».
Выходим из кафешки под облегченный вздох официантки.
Мужики в кожанках торопливо допивают коньяк.
Все в жизни нам приходится делать суетливо, кроша, проливая, судорожно глотая, на ходу закусывая, занюхивая, поспешно затягиваясь…
Это я философствую и понимаю, что все-таки пьян.
А утром на работу – липовый мой больничный закончился в пятницу.
На улице морось.
Холодно.
Надеялся, что освежит, но нет, не тот холод.
Сырой и угрюмый.
Осень, сука.
– Сентябрь какой-то мерзкий… Помнишь, когда женились, какой был? – спрашиваю преувеличенно бодро.
Не отвечает.
– Пойдем на ту сторону, через подземный переход. Сейчас без пробок за десять минут доедем.
– Посади меня в машину. Я хочу домой, – хрипло говорит она.
– В Зеленоград? Сколько сейчас?.. Полвторого, не меньше… Совсем уже, да? – стучу пальцем по лбу.
Пожимает плечами.
– Ты можешь поехать со мной. Я одна сейчас живу. Бабушка у мамы, еще неделю пробудет там.
– Спасибо. Мне к девяти на работу. Точнее, сегодня уже. Инн, хватит… Поехали, переночуешь, а завтра решишь, как и что.
«Что она может решить завтра?» – спрашиваю себя.
– Завтра уже наступило.
Инна роется в сумке.
– Я сигареты забыла.
– Да в сумке они у тебя. Потом покуришь.
Хлопаю по карманам. Нащупываю пачку «орбита», вытаскиваю и выдавливаю Инне на ладонь пару подушечек. Своей рукой подношу ладонь к ее губам. Губы – те самые насквозь знакомые губы… Четкие, резные, слегка изогнутые капризно, послушно открываются…
Главное – добраться до дома.
Тащу ее за руку в переход. На скользких ступеньках придерживаю за локоть и талию. Неожиданно Инна прижимается ко мне бедром и выдыхает прямо в лицо:
– Поехали быстрей.
Запаха коктейльного спирта я не чувствую, внутри самого поллитра водки и не помню сколько пива.
Инна пахнет «орбитом». И каким-то парфюмом – я не разбираюсь.
Крепкое и теплое, даже сквозь плащ, бедро.
Наглые пьяные глаза. И губы.
Она знает, что со мной делать.
Проводит рукой по моим джинсам и деланно удивляется:
– Ой, а там у нас что?..
Там у нас все то же, детка. То, что относится к ней без перемен. Как при первой встрече нашей. Ожидающее и напряженное.
В переходе холодно и сыро. Двери на вход в метро закрыты. У закутка между киосками сутулый мент носком ботинка лениво пинает уснувшего или умершего бомжа.
Выходим на другую сторону.
– Это хорошо, что ты недалеко живешь, – влажно шепчет в ухо бывшая жена.
Ловить тачку приходится долго.
Машин на Профсоюзке резко убавилось.
Ночь.
Пару раз останавливались, «волжана» и старый «опель», но оказалось не по пути.
– Давай я договорюсь, у меня всегда получается, – говорит вдруг Инна и глупо улыбается. Пьяно и самодовольно, как знающая себе цену шлюха.
На секунду я даже опускаю руку от накатившей злости. Спуститься снова в переход, оставить ее тут одну и пойти домой хоть пешком, лишь бы не с нею. Но губы вот эти, бедро… Голос, походка…
Что-то поменялось за полгода, неуловимо сдвинулось, и все же многое столь узнаваемо, желанно опять…
Хотя бы в виде иллюзии обладания.
Иллюзия подчас важнее реальности, мне ли этого не знать.
Поднимаю руку снова.
Редкие машины проезжают мимо.
Наконец, из второго ряда подруливает «шестерка», с хачиком за рулем, конечно.
Армянин, с ходу определяю я и зачем-то спрашиваю:
– Ара, вон цэс? Лав эс?
Хачик – крупный, носатый – смотрит оторопело.
– Лав эм, – отвечает. – Куда?
– На развилку, Каширского и Варшавки.
– Что дашь?
– Жена тебе твоя даст.
«Интересно, а мне моя? Хоть и бывшая…»
– Полтинник – поедем?
Можно и за тридцатку доехать, но я боюсь, что водила заупрямится.
Хачик открывает заднюю дверь.
Инна, скорчив брезгливую мину, подбирает полы плаща и забирается внутрь. Жду, когда она подвинется, и тоже сажусь.
Едем. В салоне у хачика стоит смесь запахов: бензин, турецкая кожанка и мудацкий освежитель воздуха у лобового стекла.
Само стекло все в длинных трещинах.
Сворачиваем на Нахимовский.
– Откуда язык наш знаешь? – разглядывает меня в зеркало водила.
– В армии скучно было, – отвечаю, ловя на себе Инкин насмешливый взгляд. – Ты извини, устал. Вот жену встретил, после долгой разлуки.
Инна прижимается ко мне плечом и ногой.
– Шноравор лини! – улыбается хачик и сосредотачивается на дороге.
Мое ухо ловит шепот:
– А ты там, в Китае… найдешь себе подружку… В шелковом платье, смуглую, с миндальными глазами и черными косичками… и меня забудешь…
– Нет, – качаю головой. – Не забуду. Наоборот, в гости позову…
– А тихая девушка в платье из красных шелков… где золотом вышиты осы… – дразнит, чуть слышно напевая и заглядывая мне в глаза.
– Перестань.
Инна смеется и, сложив ладони, дурашливо кивает:
– Да, моя господина!
– Я серьезно.
Молчание.
Едем без музыки, и то хорошо.
Натужно повизгивают, елозя по треснувшему стеклу, резиновые «дворники».
Сыро, сыро в городе всем. В домах, машинах, магазинах, пивных… Отсырела душа блядского города, плесенью изошла… Да, я здорово пьян, похоже…
Инна отстраняется и утыкается в замызганное окно. За стеклом плывут пятна фонарей и нечастых встречных машин.
Кладу руку ей на колено.
На Варшавском напротив «Шалома» разворачиваемся через две сплошные и катим в сторону развилки.
– Там после моста «кирпич» висит, нам как раз туда, под него, – объясняю.
– А, «платный поворот», – кивает водила. – Знаю, тормознули гаишники меня там однажды…
– Сейчас нет никого, не бойся.
Я бы охотнее поговорил с Инкой, чем с водилой. Но она молчит и никак не реагирует на мою руку. Лишь когда я пытаюсь поднырнуть ладонью под полу плаща, не оборачиваясь, возвращает руку на место.
Сворачиваем на Хлебозаводский. Показываю, где тормознуть. Расплачиваюсь.
– Бари гишер! – говорит мне армянин.
– Луйс бари! – отвечаю. – Спокойной ночи.
Пока я вожусь с домофоном, Инна, глядя вслед отъезжающей «шестерке», хмыкает:
– Ты бы лучше китайский учил…
– Понимаешь, не было у нас в части китайцев. Ары были, азера были, даги были. А китайцы – нет. Еще скучно было, времени много. Зато когда я на тебе женился – скучать больше не пришлось.
Ее лицо каменеет.
– Ты что этим сказать хочешь?
Открываю дверь:
– «Белкам» хочу сказать. Добро пожаловать. Кстати, по-китайски – «хуаньин-гуаньин!» будет.
– Ты-то откуда знаешь?
– У меня группа китайская сейчас. Научили.
В лифте едем молча.
Дверь моей квартиры самая обычная, деревяшка. Бабушка умерла весной, летом квартира пустовала, сейчас вот я переехал.
Инна разглядывает интерьер.
– Ну, если сделаешь ремонт… Хотя, зная тебя…
– Проходи, можешь не разуваться. Тапок все равно нет. Вон туда, в большую комнату.
…Ремонт? Какой, в жопу, ремонт…
Стягивая туфли, хмыкает:
– Да уж… Большая…
– Какая есть.
– Тапочки у тебя хоть имеются?
– Я ж говорил – можешь так… Или возьми мои, я в носках.
Не о том, не о том говорим. Какие, на хер, тапочки…
– Ты проходи, я чайник поставлю.
Кухня засрана до предела.
Голая лампочка. Мертвый блеск пустых бутылок – предательской шеренгой, вдоль стены.
Мусорное ведро у плиты – опрокинутое, с вывалившимися упаковками из-под «доширака», консервными банками и пакетами – словно проблевалось.
Холодильник «ЗиЛ» с автомобильной ручкой, потянуть и нажать, чтобы открыть дверцу. Отец говорил как-то, что этот агрегат покупали еще до полета Гагарина, лет сорок назад. И ведь работает до сих пор.
Внутри – кастрюля с серым комом овсянки недельной давности. В секции для яиц – половина луковицы.
Вот и вся моя еда.
Врезалась женушка бывшая тоже в «зиловского» монстра, только на колесах. Уверен, ничего ему, бедолаге, не сделалось. Помял он ее слегка, даже не почувствовал ничего, наверное.
Это ей за меня, суке. Меня-то всего она изломала, ни один сервис не возьмется: «Восстановлению не подлежит».
Умилительнее жалости к себе может быть только жалость к себе же, помноженная на последствия запоя и расшатанность организма.
– Где у тебя свет в туалете зажигается? – раздается за спиной голос.
Вздрагиваю: не привык, что она – у меня.
– Там лампочка перегорела. Вчера, – зачем-то добавляю я.
Это «вчера» случилось где-то на прошлой неделе.
– Ты знаешь, не надо ничего. Я устала, тебе вставать рано. Давай спать.
Инна заходит в туалет. Не закрывая двери, стягивает колготки и трусы. Вопросительно смотрит на меня.
